Сказки о сотворении мира - Ирина Ванка

— Пожалуйста, розы, — попросила графиня, вытирая слезу, — нет, не это барахло, это завтра завянет. Что вы мне даете? Я просила вон те, что под прилавком. Погоди, — утешала она Артура. — Я отвлеку Дезика, никто с тебя штаны срывать не будет, познакомишься с Машкой поближе, кто вас знает? Ты ж у нас ласковый песик. Упакуйте, пожалуйста, — попросила она продавщицу. — И ленточкой перевяжите, если не трудно. Положись на меня, барбос, и не дрефь, — сказала она, вручая товарищу роскошный букет, но продавщица цапнула графиню за локоть. — Полегче! — предупредила графиня. — Какие еще деньги? Хотите испортить мне настроение перед походом в гости?

— А как же ваш графский порядок?.. — спросил Артур. — Разрешает к прислуге приходить с розами?

Он увидел в витрине отражение длинного, сутулого, лохматого типа в коротких штанах, плетущегося с букетом за элегантной женщиной, и пришел в ужас.

— Ты идешь не к прислуге, а к любимой девушке, — поправила Мира.

— Ну и по-дурацки я выгляжу… Слышь, ваше сиятельство, может, у них мои джинсы старые завалялись? С прошлого века…

Мира опять рассмеялась и не успокоилась, пока не вошла в подъезд.

Букет роз привел Машеньку в замешательство. Бедняжка стала заикаться, приглашая гостей войти. Мира втолкнула в прихожую оробевшего пса.

— Это вам, — произнес Артур и покраснел.

— Благодарю вас, — пролепетала Машенька и тоже покраснела.

Графиня оставила полыхающих в смущении молодых людей на попечении друг друга и прошла в кабинет. Кушнир ждал ее за столом в фартуке и ситцевых нарукавниках. В кабинете пахло гарью, форточка была открыта. Три волосины на лысине Давида Яковлевича торчали дыбом, а на рабочем столе красовалась дыра, навылет прошившая четыре ящика, ковер и паркетную доску. Дальнейшая траектория терялась в темноте и неопределенности на нижних этажах. Партия переходила в эндшпиль.

— Итак, когда? — невозмутимо спросила графиня.

Кушнир не нервничал. Самое страшное в его жизни уже случилось. Если сотрудники КГБ еще не выехали по адресу, то соседи уже наверняка сообщали о происшествии, куда следует.

— Мирослава, вы должны мне гарантировать, что я не буду привлечен к ответственности за изготовление сверхоружия для армии иностранного государства.

— Моего честного слова хватит или написать расписку? — Мира села рядом с ошарашенным ювелиром. — Милый мой, добрый мой, любимый мой дядя Давид. Я знаю, что вы не заслужили такой нервотрепки. Да разве б я наехала на вас, если б у меня был выбор? Если бы на свете жил другой человек с вашими золотыми руками… То, что вы сделаете для меня, не сделает ни одна иностранная армия, по крайней мере, еще тысячу лет. Не бойтесь никого и ничего. Я за все отвечаю.

— Слишком большая ответственность, — замотал головой Давид.

— Для вас — никакой. Сломаете один камень, я принесу другой.

— Это не камень.

— В каком смысле? — удивилась Мира. — Это не алмаз?

— Нет, алмаз, — объяснил Давид, — но не вполне пригодный для обработки. Он завальцован, с иглами, трещинами. Вот, посмотри… — Кушнир включил настольную лампу и поднес кристалл к лупе, но на этот раз подстраховался железным подносом. — Посмотрите на него Мирочка, что вы видите? — графиня не увидела ничего, кроме обожженного ногтя на левой руке огранщика. — Видите заполненные пустоты? Здесь встроен каскад линз. Высверлить их невозможно. Можно только склеить расколотые куски. Мне надо будет сверлить образец, чтобы понять, чем он заполнен, потому что здесь необычное заполнение. При температуре человеческого тела, под прямым углом света, линза меняет форму.

— Хорошо, сверлите. Только закройте потом отверстие.

— Опять-таки, не уверен, что это возможно сделать, не нарушив функцию прибора. Прежде всего, я должен понимать задачу, которую берусь решать.

— Разве вы до сих пор не поняли? — удивилась графиня.

— Пушка должна стрелять, — догадался мастер. — Я не спрашиваю в кого, но я должен понимать, как она выстрелит. Мне придется извлечь второй кристалл, чтобы сравнить их. Они только с виду могут быть идентичными. Мне нужно знать предел допустимой погрешности раньше, чем я возьмусь резать камень. В конце концов, я хочу знать все о предмете, который у вас в руках. Мирочка, детка, мне кажется, я имею на это право.

— Но я не имею права говорить, — призналась Мира. — Мы сделаем так, Давид Яковлевич: я вам об этом предмете не скажу ни слова. Просто забуду его здесь, а вы уж думайте о нем, что хотите. Артур, мы уходим! — крикнула она в коридор, и обернулась. Задумчивый Давид сидел за столом в прежней позе, в его пальцах играл кристалл, его жидкая шевелюра клубилась над лысиной. Мира увидела такого же несчастного человека, как она сама, обреченного жить согласно судьбе, неизвестно кем написанной ему от роду. — Артур! — графиня нашла в гостиной двух молодых людей с пунцовыми ушами. Машенька и Артур выглядели один глупее другого. Они глупо смотрели на Миру, трогательно улыбались друг дружке, и, должно быть, предвкушали облегчение от предстоящей разлуки. Артур пробкой вылетел на свежий воздух и затянулся сигаретой.

— Поиздевалась над собакой? Довольна? — проворчал он. — Поехали к Валерьянычу. Я жрать хочу, спать хочу…

— Не поедем. Сгорела дача Валерьяныча.

— А Валерьяныч? — испугался Артур.

— Живой.

— Вот и хорошо. Поедем к нему, обмозгуем, как использовать твой «День Земля» для строительства новой дачи.

— Какой «День Земли»? — удивилась Мира.

Артур совершил последнюю длительную затяжку перед дверью метро.

— Как какой? Ты же сказала, двадцатого…

— А сегодня?..

— Сегодня девятнадцатое.

— Девятнадцатое?

Артур указал на табло, сияющее над проспектом, которое показывало не только число, но и температуру воздуха.

— Девятнадцатое? Как такое может быть? И ты… Ты знал и не сказал мне ни слова?

— Сами велели заткнуться, — напомнил Артур. — Я и заткнулся.

— Ты, сукин сын, знал и мне не сказал?

— Сто раз говорил, — оправдывался Артур, размазывая ботинком окурок. — Еще дежурный в тюрьме говорил… так вы ж не изволили услышать. Проще поправить календарь, чем вас убедить. Что мы можем, жалкие голодранцы? Сказано двадцатое, значит двадцатое. Я просто смотрю на ваше сиятельство и тащусь…

Глава 4

Розалия Львовна сильно переживала трагедию и во всем обвиняла мужа. Она была уверена, что Натан изобрел магнит, который сбивает с толку навигационное оборудование, и жертвы авиакатастрофы лягут грехом на ее подрастающих дочерей. Здоровье Розалии Львовны было главной ценностью семейства Боровских, поэтому Натан до поры до времени держал себя в руках. Он принял делегацию журналистов и подписал протоколы с места происшествия. Свое беспокойное поведение накануне катастрофы он объяснил дурным предчувствием, в подробных деталях вспомнил тот злополучный день и перечислил материальный урон, причиненный хозяйству. Розалия Львовна была любезна с посетителями, но когда их количество превысило разумный предел, у женщины подскочило давление. Телефон звонил, не умолкая, ни днем, ни ночью. В квартиру Боровских лезли все, кто шел мимо, и соседи, и старые знакомые, и посторонние люди, проявляющие интерес к исследованиям профессора. Нашлись даже родственники в Тель-Авиве, которые изъявили желание погостить у Боровских и своими ушами послушать о чудесах. Когда в квартире появился страховой агент с адвокатом, Софья Натановна вызвала матери неотложку, и Розалии Львовне сделали укол. Чашу терпения переполнил поздний звонок, который Натан не игнорировал во имя спокойствия супруги. Напротив, он уединился с телефоном на кухне.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});