Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

способностей.

— В Италии я начал учить его, но далеко не продвинулся. Возможно, необходима соответствующая языковая среда.

— Несомненно, Пинхас, это помогает — произнёс Усышкин. — А ещё есть такая теория, что мы, евреи, язык не учим, а как бы вспоминаем.

— Я не психолог, но хочется верить, что так оно и есть, — подтвердил Рутенберг.

— Скорей всего, это вопрос наследственности, — сказал Менахем. Он вернулся на своё место у стола и жестом показал на стул напротив него. — Садись, поговорим. Я слышал о Вашем назначении специалистом трубного отдела.

— Да, Вейцман мне предложил такую работу, и я, конечно же, согласился.

— Мне прислали телеграмму, что Вы уже на пути в Эрец-Исраэль.

— О французской и итальянской визе в министерстве иностранных дел вовремя не позаботились, — сказал Пинхас. — Я не стал дожидаться её и проездных документов. Мне не терпелось как можно быстрее приступить к делу. Поэтому я поднялся на первый корабль, отплывающий в Палестину. Ведь английская виза у меня уже была.

— Я вижу, Вы, Пинхас, буквально с корабля на бал. Чемодан с Вами.

— Да. Только что спустился на землю. И сразу пошёл искать Вашу контору.

— Я, честно говоря, тоже здесь недавно. Как с материка перебрался сюда, получил назначение руководителя Сионистской комиссии. Здешние британские чины желают обосноваться в Иерусалиме. Думаю, и нам придётся это сделать. Ведь наша комиссия считается у них совещательным органом еврейского ишува. Где они, там должны быть и мы.

— Я, Менахем, родился в еврейской семье. Моим дедом по матери был кременчугский раввин Марголин. И мои родители могли только мечтать об Иерусалиме. В конце пасхального седера и на заключительной молитве Нейла в Йом Кипур[1], когда они пели «Бе шана ха-баа бе-Иерушалаим[2]», их лица светились, а на глазах появлялись слёзы умиленья.

— Мне, Пинхас, это хорошо знакомо. Ведь я отпрыск состоятельной хасидской семьи, — улыбнулся Усышкин. — Ну ладно, давай-ка выпьем чаю, отметим твой приезд.

Он вышел из кабинета и через несколько минут вернулся с подносом, на котором стояли две эмалированные кружки, фарфоровый чайник и блюдце с пахнущими ванилью кексами. Менахем разлил чай по кружкам, и Пинхас с удовольствием отхлебнул глоток.

— Когда хочешь приступить к работе? — спросил Усышкин.

— Надеюсь, завтра. Omnia mea mecum porto[3]. В прямом смысле, Менахем, — сказал Рутенберг и не без лукавства постучал указательным пальцем по стоящему возле стула саквояжу. Здесь все мои наброски по вопросу водных ресурсов страны.

— Хорошо, Пинхас. Тогда устраивайтесь в гостиницу. Она здесь недалеко. Её будем оплачивать мы. А утром приходите. Познакомлю Вас с начальником трубного отдела. И вот ещё, давай-ка перейдём на «ты». Ты меня уважаешь, я тебя уважаю. Остальное не важно.

— Согласен, Менахем. Спасибо. Я пошёл.

Они пожали друг другу руки, и Рутенберг вышел из кабинета.

Администратор гостиницы после оформления дал ему ключи от комнаты на втором этаже. В номере было прохладно: массивные внешние стены хранили ещё ночной воздух, проникающий в него через небольшое выходящее на какую-то улочку окно. Рутенберг осмотрелся. Простая деревянная кровать, покрытая простынёй и суконным одеялом, платяной шкаф с несколькими полками и вешалками на перекладине, один стул и столик у окна. Туалет и душевая находились в конце коридора, и ему подумалось, что, увы, это не Европа. Он поставил чемодан и саквояж в шкаф и спустился на улицу. Духан оказался в доме напротив. При виде его он испытал здоровое чувство голода. Пожилой добродушный араб предложил ему хумус с не растёртыми крупными зёрнами и оливковым маслом по краям, настрогал с вертела обжаренной шуармы и завернул её в лаваш. На маленькую тарелку положил груду шариков фалафеля. Еда пахла восточными пряностями и возбуждала аппетит. Он поел, выпил умело сваренный турецкий кофе и вернулся в гостиницу. Сытный вкусный обед и прогулка от порта к центру города его утомили. Он прилёг и мгновенно провалился в сон.

Вечером Пинхас решил пройтись и посмотреть старый Яффо. Он читал, что город — один из древнейших в мире, известный ещё с начала второго тысячелетия до нашей эры, а в период древнего Израиля его главный морской порт. По улице, начинающейся возле часовой башни, он поднялся к церкви Святого Петра, а оттуда на вершину холма. Открывшийся вид его поразил: почти от самого подножья холма на север простиралась освещённая вечерним солнцем равнина, лишь вдалеке справа ограниченная небольшой возвышенностью. К Яффо с севера, со стороны железнодорожной станции, примыкал новый городской район. Рутенберг осмотрелся и увидел недалеко от него черноволосую девушку, широко улыбающуюся и смеющуюся над словами белобрысого юноши. Они говорили по-русски, и Пинхас решился к ним обратиться.

— Добрый вечер, молодые люди.

— Здравствуйте, — ответил парень.

— Я только сегодня приплыл.

— Поздравляем. Так Вы новый репатриант!? — воскликнула девушка.

— В общепринятом смысле, это так, — улыбнулся Рутенберг. — Скажите, что за дома там внизу?

Девушка подошла поближе и посмотрела на Пинхаса.

— Это Тель-Авив. Папа рассказывал мне, что десять лет назад он присутствовал на общем собрании жильцов нашего посёлка Ахузат-Байт. И знаете, какой был у них главный вопрос? Как назвать новый посёлок, который до того дня был просто еврейским кварталом Яффо.

— Красивое имя.

— Его предложил один из участников собрания, — сказал молодой человек. — Он нашёл его в ТАНАХе. Оно понравилось и большинство проголосовало за это название.

— Замечательно. Значит, это новый еврейский квартал, — с удовлетворением заметил Рутенберг. — Ему десять лет.

— Мы там живём, уважаемый товарищ, — произнесла девушка. — Просто, любим гулять здесь.

Пинхас с интересом взглянул на молодых. «У этой страны