Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

возвращался к своей сотворённой веками привычной жизни. Время от времени судно приближалось к нему и заходило в порт. Тогда он с палубы смотрел на его уже не вызывающие душевного трепета берега и старинные портовые города. Он не сходил на пристань и не пускался в короткий и впечатляющий вояж по городу: отсутствие виз не позволяло ему это сделать. Да и мысли его были уже далеко, в той стране в конце этого огромного тёплого моря. А Европа станет лишь базой для стремительного и необратимого преобразования Палестины в тёплый и комфортабельный дом его народа. Оттуда он должен получить инструменты и средства для осуществления своих проектов. А они роились у него в сознании и выливались на бумаги, которые вёз в большом кожаном портфеле.

Берег Палестины появился на горизонте неожиданно для него. Тонкая песчаная полоска низкого берега слева и чуть приподнятый над морем справа. А на высоком холме со сбегающими с него постройками показался Яффо, словно выросший из бескрайней равнины моря. Корабль замедлил ход и остановился в нескольких сотнях метров от берега. Рутенберг услышал шорох цепей и всплеск якоря. Моряк объяснил ему, что судно подойти к причалу не может, не позволяет глубина моря. В это время от причала порта отошло множество лодок и устремилось к кораблю. Изумрудные волны катили им навстречу, но гребцы легко их преодолевали: они зарабатывали на жизнь, перевозя пассажиров на берег. С одной из лодок на судно поднялись двое. Одним из них был английский офицер — представитель военной администрации. Это было очевидно: он был одет в униформу британской армии. Другим было гражданское лицо. Рутенберг предположил, что тот принадлежит к одной из служб Сионистской организации в Палестине. Он слышал от Вейцмана о такой, занимающейся в Яффо вопросами еврейской иммиграции. Вскоре это подтвердилось. Мужчина назвался служащим Палестинского бюро и попросил показать удостоверение. Пинхас предъявил документы, которые получил от Исполкома сионистской организации перед отплытием из Лондона и английскую визу, увидев которую офицер одобрительно кивнул и указал рукой на лестницу. Рутенберг ступил на лодку и, почувствовав болтанку, сразу опустился на сидение, держа в одной руке чемодан, а в другой — кожаный саквояж, в котором лежали самые важные для него вещи — проекты гидротехнических сооружений, которые разрабатывал в Италии и Америке. Он расплатился с лодочником и шагнул на каменный настил пристани. Когда нога коснулась земной тверди, его охватило какое-то незнакомое ему прежде чувство. Ничем не примечательный порт и дома над ним вдруг взволновали его, человека, которому, казалось, не была присуща сентиментальность. Возможно, это откликнулось заложенное в каждом еврее спящее многие века и передающееся при рождении подсознательное наследственное чувство, исподволь призывающее к оставленной его предками земле и явственно проявляющее себя только в момент его возвращения к ней. Способствовала такому настрою и прекрасная погода, установившаяся в октябре на побережье Средиземного моря, когда приятное тепло обнимает и ласкает бренное тело.

Рутенберг решил не терять времени впустую и, сойдя на берег, спросил у какого-то еврея, где находится городское управление. Тот понимающе усмехнулся и, немного жестикулируя, объяснил и показал рукой на поднимающуюся в гору дорогу. Казавшийся с моря миниатюрным и вызывающим из памяти образы пушкинских сказок, Яффо оказался довольно большим и многолюдным городом. Он с любопытством рассматривал одно, двух, а иногда и трёхэтажные дома и строения из светло-коричневых вырезанных из ракушечника блоков. В них не было характерной для европейских зданий красоты и гармонии, но некоторые ему нравились необычной арочной формой дверей и окон, пилонами, выложенными из более светлых камней орнаментами или облицовкой цветными керамическими плитками. Ему попадались на пути люди в мусульманских одеждах и головных уборах и одетые в светские одежды и в чёрные загрязнённые костюмы и шляпы евреи, и англичане в светло-зеленоватой военной форме и покрывающих головы беретах.

Не зная иврита и арабского, Пинхас спросил у военнослужащего по-английски, где находится контора Сионистской комиссии.

— На площади возле часов, — ответил сержант и показал рукой в сторону башни, просматривающейся в проёме чуть спускающейся с холма улицы.

Вскоре вытянутая в направлении на север площадь открылась перед ним. В её дальнем конце высилась трёх-ярусная башня с круглыми часами на треугольном сером фронтоне высокой шатровой кровли. В это время мимо прошли двое мужчин. Он услышал с детства знакомый ему «маме лошн» и обратился к ним. Они с любопытством посмотрели на молодого солидного человека в европейском костюме с чемоданчиком и саквояжем в руках.

— Шломо, надо помочь человеку, — сказал один из них.

Второй согласно кивнул.

— Милый человек, все здешние начальники сидят здесь, — сказал он и показал рукой на двухэтажное здание. — А Вы, небось, только приплыли?

— Да, из Лондона.

— Должно быть по важному делу. Тогда желаем удачи.

— Спасибо, братцы.

В небольшом вестибюле с ведущей на второй этаж лестницей ему указали на коридор с дверными проёмами по обе его стороны. На одной из дверей он прочёл надпись, говорившую о присутствии в комнате руководящего лица. Он легко толкнул её и вошёл в кабинет. У окна за столом сидел крупный мужчина с высоким лбом на лысой голове, седыми усами и короткой стриженой бородой. На звук шагов он поднял голову и взглянул на вошедшего.

— Господин Рутенберг, рад Вас видеть, — сказал он, поднимаясь навстречу.

— Здравствуйте, Менахем. Вот уж не ожидал Вас здесь увидеть.

Они не были друзьями, но после знакомства в Париже, где на мирной конференции Усышкин был в составе еврейской делегации, Пинхас испытывал к нему явную симпатию. И сейчас, стоя посреди кабинета и пожимая ему руку, он почувствовал, что его путь на Святую землю завершился.

— Я слышал о Вашем выступлении перед представителями великих держав-победителей на иврите, — вспомнил Рутенберг. — Больше так никто из членов нашей делегации не выступил.

— Я хотел этим подчеркнуть, Пинхас, что мы — нация, у которой есть богатая история и свой язык. Я всегда утверждал, что наш язык можно выучить. У меня вот нет каких-то особенных лингвистических