От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

Говорят, немцы перед отступлением её загребли и с остальными отправили в Германию.

— Да, было такое, — кивнул Толик. — Когда немцы уходили из города, я трое суток в Голосеево прятался. Значит, и он пропал, и она… Обычное дело, война. Ну а мы с тобой живы, Червинский! Всё прошли и выжили. Вот так оглянуться — не поверишь, сколько всего случилось. Помнишь, как вы с Трофимовым при немцах давали жару на ринге, а? — засмеялся вдруг он.

— Ещё бы, — угрюмо подтвердил Червинский. — Не раз потом вспоминал. Меня после лагеря СМЕРШ допрашивал — как попал в плен, почему оказался в Киеве, чем занимался в оккупации? Повезло, что после операции ходить ещё не мог, никто не знал, выживу или нет. СМЕРШевцы не захотели со мной возиться и отпустили.

— Так ты им рассказал про ваши вечера бокса? — Тулько спрашивал так, словно не он эти вечера устраивал.

— Ничего я не рассказывал.

— Правильно, конечно, но… я тебе знаешь что скажу — трястись нам не за что, потому что все выживали, как могли. Вы же с Трофимовым между собой дрались, не с немцами. А хоть бы и с немцами. Вон, футболисты-динамовцы играли с немцами, и не раз, и с венграми играли, потом попали в Сырецкий лагерь. Одни погибли, другие, говорят, выжили, но о них написали в Москве, теперь они все герои, и никому из них те игры в вину не ставят, наоборот даже.

— С немцами я тоже дрался, — вспомнил Червинский. — В лагере Гросс-Розен, под Вроцлавом. Выпустили против меня капо [29], уголовника. В нем килограмм семьдесят, а я тогда до «мухи» даже не дотягивал.

— И как? Побил ты его? — то, что происходило без него, Толика не слишком интересовало.

— Побил немного. Он потроха свои не защищал, ну, я и врезал ему по печени. Одного удара хватило. Приятель у меня там был хороший…

— Эх, Гоша, — перебил Червинского Тулько. — Как бы я сейчас пива выпил, только где ж его?.. Ничего, всё у нас будет. Подлечишься, жизнь наладится, и пиво будут продавать, как до войны. Смотри, студенточки какие ходят, а как они на нас смотрят.

Толик рассчитывал встретить здорового Червинского. Хромой, не готовый выйти на ринг, не восстановившийся после лагеря, Гоша был ему не нужен. Кое-как они дошли до Золотых ворот и там простились.

Впереди у Толика Тулько был свободный день. Дела его ждали в понедельник, множество дел, а воскресенье казалось временем непредвиденных возможностей, временем чудес. Толик не составлял планов на воскресенье, но у него была мечта — простая и легко исполнимая. Дойдя до Владимирской горки, глянув на Днепр и зелёные горизонты левобережья, он о ней вспомнил, и почувствовал, что время исполнения его мечты пришло.

Сколько раз за полтора года, что он не был в Киеве, Толик представлял, как тёплым летним днём спустится по днепровскому склону к синей реке, сияющей в лучах поднявшегося над городом солнца. Как от речного порта будет доноситься сердитая перебранка плотогонов и резкие гудки пароходов. Как брызнут в разные стороны стайки мальков, когда он ступит в прогретую, мутноватую воду.

Пароходов Толик не увидел, вместо них у причалов орудовали буксиры, подкапчивая утреннее небо жирным дымом, и Труханов остров за Днепром чернел редкими стенами домов, сожжённых немецкой армией в сорок третьем году, в остальном же всё было так, как он хотел и представлял. Киевское лето, река, утреннее солнце над ней и широкая лестница, бегущая вниз, по склону.

За нижним памятником Владимиру Толик вышел к Днепру. Берег был замусорен, завален ветками и корягами, вынесенными течением, не чищен, наверное, с довоенных времен, но вода казалась тёплой и чистой. Бросив форму возле куста вербы, Толик повернулся к солнцу, замер на минуту, ощущая его тепло всей кожей, потом в три шага разбежался, нырнул, как в детстве, щучкой и, рассекая желтоватую днепровскую воду, плавно ушёл на глубину. Под верхними, тёплыми слоями быстрая вода оказалась ледяной. Стремительное днепровское течение легко подчинило его, сдавило холодом мышцы, потащило на стремнину, стиснуло голову мгновенной болью, грубо напомнив об осенней контузии. Он вынырнул намного ниже того места, где вошёл в реку. Голова звенела, перед глазами разбегались радужные круги. Тут ему бы стоило подгрести к берегу и выбраться на сушу — совсем не так представлял Толик первый заплыв после возвращения, но он не захотел сдаваться сразу, перевернулся на спину и погрёб против течения, с силой забрасывая руки за голову. Совсем рядом, как будто даже нависая над Толиком, в ясное небо упирался крутой зелёный холм.

Утренний разговор с Гошей всё же оставил неприятный осадок. Ещё в армии он решил, что всё, случившееся с ним до сорок третьего года, можно забыть. Напоминать ему об этом уже некому. Те, кто пережил с ним оккупацию, либо погибли, либо пропали в немецких лагерях, либо же сами извозились в дерьме куда сильнее, чем Толик. Да и что вспоминать? Нечего! Только на самое дно его памяти, куда Толик давно не заглядывал, скатилось несколько чёрных капель. Они не высыхали и не растворялись, они по-прежнему лежали там, но о них никто не знал, ни один человек, а того, что не знают другие, можно считать, и не было.

Толика сносило течением всё дальше, уже и куст, возле которого он бросил вещи, был едва различим, всё-таки не хватало у него сил выгребать против Днепра. Пришлось выйти на берег и вернуться посуху, обходя коряги и завалы веток.

Под кустом, в тени, у воды, Толик расчистил пятачок и лёг. Голова разваливалась, его тошнило.

2.

Ранним утром, когда маневровый локомотив отогнал на разгрузку состав с углём, перекрывавший обзор, Коля Загальский разглядел в щель между досками вагона шпили Николаевского костёла. Сперва он не поверил себе — эшелон с заключёнными гнали из Эссена, с самого запада Германии, на восток, вертухаи проболтались, что в Казахстан. Оказаться в Киеве для него было огромной удачей. Бежать на большой станции опаснее, но в знакомом городе проще спрятаться, найти друзей, выправить документы и понемногу врасти в новую жизнь.

— Ну, что там? — прошептал ему в ухо приятель Мишка.

— Киев.

— Да ты что?! — Мишка сдавил его плечо. — Будем уходить?

— Пусть на соседний путь что-нибудь поставят, тут всё просматривается.

— Эх… Рассветёт же.

За три с половиной года в лагерях Коля и Мишка стали опытными гефтлингами. Еще до знакомства в Эссене они бежали дважды, и дважды их ловили — выбраться из Германии оказалось сложнее, чем из-под надзора лагерной охраны. Тогда они представить не могли, что летом сорок пятого окажутся в составе, идущем