Российские университеты XVIII – первой половины XIX века в контексте университетской истории Европы - Андрей Андреев

Правда, после событий 1848 г. в Европе взгляд российского правительства на эти успехи изменился. С тревогой в России наблюдали революционный парламент во Франкфурте на Майне, на три четверти состоявший из выпускников немецких университетов, членов различных студенческих объединений, и насчитывавший среди депутатов свыше 100 действующих или бывших профессоров. Вызывали страх возмущения студентов в Саксонии, Баварии, Вене, Праге, Будапеште и др.[1342] И действительно, как отмечают современные историки, существовала глубинная связь между той личной свободой и ответственностью, которую каждому предоставлял «классический» университет, и выработкой активных гражданских чувств.[1343]

Но российским правительством и, прежде всего, императором Николаем I это трактовалось как очевидный вред, наносимый науками воспитанию молодежи, и неблагонадежность университетов самих по себе, что по сути означало возвращение лексики, свойственной эпохе А. Н. Голицына. Как и в тот период, в России после 1848 г. опять возникли слухи о готовящемся закрытии университетов.[1344]

С попыткой защитить российские университеты в их «классическом» предназначении выступила статья И. И. Давыдова в журнале «Современник», инициированная С. С. Уваровым164. В ней подчеркивалось «благотворное участие русских университетов в общественном образовании», высокий научный уровень, которого они достигли за последние годы, то, что «наука во всей обширности преподается только в университетах; под их сению воспитываются и ученые, и писатели, и мужи государственные», и, как следствие, что общество «привыкло уважать университетские дипломы наравне с дворянскими грамотами». Отмежевываясь от революционных событий в Европе, автор отрицал прямую связь российских университетов с немецкими, но в то же время упирал на то, что в нашей стране именно университеты развивают «человека в целом», позволяют ему «войти в одну великую семью цивилизации», т. е. непосредственно отстаивал идеал немецкого Bildung. Надо сказать, что Николай I и близкие ему сановники не вняли этим доводам. Император объявил министру выговор за пропуск «неприличной» статьи. После еще ряда попыток, видя полный провал своих усилий, в октябре 1849 г. Уваров подал в отставку.[1345]

Наступившее после его отставки «мрачное семилетие» в образовательной политике поставило под сомнение все результаты реформ 1830—40-х гг., а главное, «благонамеренность» и «полезность для государства» достигнутого уровня университетской науки. Меры по повышению качества преподавания и научной деятельности в университетах России резко сменились реакцией, продиктованной страхом перед событиями в Европе. Развитие университетов было отброшено назад, причем поскольку попирались именно их научные свободы (например, отменено неотъемлемое прежде право выбора ректора, введена цензура профессорских лекций, ограничения для студентов по выбору факультета и т. д.), то российские университеты в этот период значительно отклонились от «классической» модели. Их состояние в последние годы царствования Николая I со многих сторон можно назвать тяжелым. Поэтому именно в отношении его недостатков и развернулась критика с началом эпохи Великих реформ.

Каким дальше последует развитие университетов в России? И возможно ли будет вернуться к построению в ней «классического» университета? Ответы на эти вопросы оставались открытыми и служили предметом дискуссий в последующие периоды отечественной университетской истории.

Возможен ли «классический» университет в России: дискуссии современников

Процесс распространения идей «классического» университета в России, естественно, не остановился в середине XIX в. Поэтому в заключительном параграфе книги, выходя за ее основные хронологические рамки, хочется бросить взгляд вперед, чтобы увидеть общую перспективу и показать, в какой степени эти идеи сохраняли свою актуальность для всего дореволюционного периода истории российских университетов.

Во второй половине XIX – начале XX в. данный процесс шел на фоне продолжающихся попыток реформирования университетской системы в России. Основные стадии этих реформ уже служили предметом исследования историков,[1346] хотя их сравнительный аспект в сопоставлении с университетами Западной Европы еще изучен явно недостаточно. Для нашей же темы важно, что в период подготовки каждой из реформ среди государственных деятелей и в общественном мнении обсуждалась их программа, и немалый вклад в это обсуждение вносили споры о возможности переноса в Россию тех или иных форм европейской организации университетов, с ориентацией прежде всего на немецкие «классические» образцы.

В соответствии с общим ходом реформ эти дискуссии можно хронологически разбить на несколько этапов. Первый относится к рубежу 1850– 60-х гг. XIX в. Преодоление последствий «мрачного семилетия» требовало нового осмысления университетских принципов применительно к российской действительности. На рубеже 1850—60-х гг. состоялось первое широкое общественное обсуждение так называемого «университетского вопроса», т. е. роли и места университетов в русском обществе. В его ходе звучали различные мнения, но многие видные ученые и общественные деятели, имевшие возможность знакомства с разными системами высшего образования в Европе, отстаивали чистоту университетской идеи по примеру Германии[1347]. Тем самым, речь шла о возвращении российских университетов на основной европейский путь, необходимости дальнейшего развития в нашей стране черт «классического» университета. Преемственность с направленным на это курсом С. С. Уварова показывал и А. В. Головнин (1821–1886), министр народного просвещения в 1862–1866 гг., вновь развернувший широкую программу подготовки молодых профессоров за границей.[1348]

Знаменитый хирург и видный деятель народного образования, руководивший по поручению министерства с 1862 г. из Германии обучением там русских стипендиатов, Н. И. Пирогов (1810–1881), останавливаясь на текущем своеобразии российского высшего образования в сравнении с европейским, писал: «Наш университет отличается совершенно от средневекового английского тем, что он нисколько не церковный, не корпоративный, не общественный, не воспитательный. Наш университет похож только тем на французский, что в него внесен – и еще сильнее и оригинальнее – бюрократический элемент; но он не есть еще департамент народного просвещения как французский, и факультеты в нашем еще не лишены так взаимной связи, как в том. Наконец, наш университет еще менее похож на германский, который ему служил образцом, потому что в нем нет самого характеристичного: полной Lehrund Lernfreiheit и стремления научного начала преобладать над прикладным и утилитарным».[1349]

Тем самым, Пирогов четко осознавал недостатки российских университетов в сравнении с «классической» моделью: присутствие в них бюрократических и утилитарных элементов, препятствовующих развитию «научного начала». В другом высказывании Пирогов еще более категорично упрекал отечественную систему в утилитаризме: «Наши университеты привыкли считать себя до того государственными учреждениями, что все их внимание сосредоточилось на одну подготовку для государства людей с дипломами, званиями и правами на чины, а на просвещение края и общества они смотрят как на дело, для них вовсе постороннее».[1350] Особенно подчеркивал Пирогов необходимость введения свободы обучения – «conditio sine qua non университета». Для российской системы это означало отмену курсовых экзаменов и звания действительного студента (являвшегося, по мнению Пирогова, «прибежищем невежд») с одновременным уничтожением и причины их появления – связи образования в университете с получением чина как корня всех зол. «Мы все теперь желаем, – восклицал он, – чтобы и у нас служебно-образовательное направление наших университетов приняло чисто научный характер».

Вину за слабые «жизненные силы» российских университетов, требующие «сильных периодических реставраций» со стороны государства, Пирогов возлагал на господствующее там «коллегиальное начало» – проявление отрицательных сторон автономии, ведущих к «непотизму и апатии». Для исправления этих недостатков он видел два средства: «общественное мнение и конкуренцию» – и поэтому предлагал ввести строгий конкурсный отбор при замещении должностей (подчеркивая, какую пользу для германских университетов оказывает соревнование), зато облегчить доступ к приват-доцентуре и поддерживать ее как из штатного фонда, так и с помощью гонораров[1351]. Все это должно способствовать повышению научного потенциала университетов, установлению «неразрывной связи научного начала с прикладным и учебным», и в этом смысле идеи Пирогова полностью лежали в русле гумбольдтовских принципов организации университета.