История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней - Маршалл Ходжсон

Карта Двуречья из трактата аль-Истархи «Книга путей и государств»

Но результатом стало то, что даже персам нужно было специально учить старый пехлеви. Пехлевийскую литературу некоторые персы-мусульмане продолжали читать на протяжении всего периода высокого халифата, но сложность в овладении языком вызывала недовольство. И, хотя некоторая часть этой литературы была переведена не только на арабский, но позже и на фарси, все же у нового фарси были собственные традиции, окрашенные мусульманской атмосферой, в которую едва ли вписывались пехлевийские произведения без определенной адаптации. Так персы-мусульмане лингвистически отрезали свои пехлевийские корни и освоили литературные стандарты, более близкие стандартам исламского арабского, чем доисламского фарси.

Пехлевийская традиция, в отличие от греческой, служила источником вдохновения для огромной части исламской литературы в общепризнанных областях, в частности в придворном и литературном адабе. Этим она существенно расширила круг людей, находившихся под ее влиянием. Но ей это удалось не в прежних формах, а в новых. Пехлеви так же, как греческий (в оригинале или в переводе), сумел занять достаточно прочное положение, чтобы в обществе возник стереотип: образованный человек должен знать его классику, но в отличие от греческого, пехлеви даже среди персов (не считая нескольких адаптивных переводов) не пережил высокий халифат, если не брать во внимание узкую религиозную сферу применения у маздеан.

Вследствие всего этого, в отличие от Европы, Китая и даже Индии (где такие труды, как «Веды» и «Упанишады», действительно пропитаны духом, идущим вразрез с шиваизмом и вишнуизмом), в исламском мире почти не наблюдалось прямой связи с великими людскими творениями, созданными в осевой период до возникновения религий. Произведения, где выражались гуманистические идеалы — такие, как история о Давиде в иудейской «Книге царствий», — запрещались в пользу классики, более лояльной к исламским ценностям. Кроме почти эзотерической традиции файлясуфов, не существовало наследия классики, которое стояло бы выше общины и ее происхождения, связанного с откровением. (Доисламская арабская поэзия, которая сохранилась, не могла всерьез выполнять эту функцию, как не могла «Песнь о Нибелунгах» выполнять эту функцию в германской культуре, отвергавшей латынь.) Общинная тенденция близости к народу (популизм) в религии полностью оформилась. Эта характерная черта исламской цивилизации, уникальная для Ойкумены, вероятно, способствовала ее относительному духовному обеднению в сравнении с современными ей крупными цивилизациями. Но, кроме того, она способствовала уникальной самодостаточности и культурной целостности — преимуществу, которое в последующие века сыграет свою роль в экспансии ислама по всему полушарию без особого риска утратить корни локальных культур или разрушить сплоченность всех членов широко раскинувшейся общины[164].

Воспитание адиба

Между тем культурные ресурсы исламского мира объединились и сосредоточились в придворной культуре адаба. Адиб — носитель адаба — был человеком разнообразных и блестящих знаний, которые украшали тогдашнее общество. В обстановке общественного порядка, обеспеченного сильной монархией, привилегированные круги смогли позволить себе окунуться в излишества тонкого вкуса.

Если можно выделить две крайности, между которыми расположился бы весь диапазон наших критериев качества жизни (в одной крайней точке моральные отношения между людьми стоят выше всего остального, а в другой важнее всего — совершенство образования и искусств и умение тонко использовать и ценить человеческие качества у немногих избранных членов общества), то приверженцы шариата находятся в моралистическом конце этой шкалы, а адибы — как раз в противоположном. Для них смыслом жизни человека было (по крайней мере отчасти) воспитание, совершенствование и умение красиво тратить деньги и время. Мусульманин редко выражался столь многословно, но подобный идеал благородного человека проскальзывал в этике Аристотеля, и именно его этика (в подобающей арабской адаптации), единственная из всего свода фальсафы, стала чрезвычайно модной среди адибов. В то время как улемы обращались к нравственным и популистским тенденциям ирано-семитского наследия и перекраивали их на новый лад, адибы искали абсолютно противоположные его тенденции и создавали новую культуру в своем стиле.

Но адаб периода халифата, по-видимому, отклонился от адаба Сасанидов не только по языку, но и по духу. Он явно — если судить по сохранившейся прежней литературе — меньше опирался на местные легенды, чем адаб Сасанидов, и больше обращался к городу и его космополитизму. Идеалисты из числа катибов, следуя прежним моделям, пытались связать адаб с рождением и воспитанием и учили друг друга презирать выскочек-купцов. Но это противоречило реалиям социальной мобильности. Адаб больше не мог основываться на однородности Сасанидского помещичьего класса. Не создал он и новой однородности, которая также опиралась бы на землевладение и восхваляла бы могущество халифа.

Адаб в определенной степени являлся образом жизни конкретного класса — администраторов и должностных лиц, зависевших от власти халифа. Основными профессиями адиба были секретарь и клерк, бюрократический чиновник. Но адао с удовольствием культивировали и состоятельные купцы, и все, кто хотел не отстать от жизни. Его культивация влекла в принципе создание полного синтеза всей высокой культуры. В нем отводилось место и для шариатских наук и их требований, а улемы пользовались особым уважением; в свою очередь некоторые улемы считали своим долгом владеть изящными манерами и даже бывали при дворе. Плюсом для адиба являлось и некоторое знание фальсафы. Но у адаба был и свой, безошибочно угадываемый характер.

Центральное положение в адабе занимала арабская литература, особенно поэзия и рифмованная проза, с которыми никакие другие искусства не могли соперничать. Хорошо сказанное слово трогало утонченных людей сильнее, чем что-либо еще, а его изяществу посвящала свои исследования целая плеяда вербалистов (специалистов по словам). Прежде всего, таким образом, адиб должен был искусно владеть стандартным мударитским арабским языком. Красивая устная речь, так же как письменная, являлась главным показателем хорошей, утонченной и приятной беседы между мужчинами. Она подразумевала, во-первых, знание грамматических тонкостей мударитского арабского — чего не хватало не только неарабам, но и самим арабам, чей разговорный диалект уже начал сильно отходить от языка Корана; и, во-вторых, владение его богатыми лексическими средствами. В сочинениях всех видов, а желательно и в устных беседах, приветствовалось изящество, с которым правильная мысль облекалась в самую остроумную форму; оно служило таким же украшением, как богатая одежда или цветущий сад. Именно поэтому грамматика, которую давно начали развивать улемы в Куфе и особенно в Басре, получила столь высокое социальное значение как часть обязательного набора знаний светского человека.

Но, кроме владения языком, адиб должен был знать понемногу обо всем, что могло вызывать любопытство. Идеальный официальный документ, каким бы прозаическим ни было его содержание, должен был являть собой образец изящества. Постепенно стандарты повышались по мере того, как стиль некоторых авторов становился предметом восхищения, образцом для подражания и уровнем, который стремились превзойти. Наконец, было принято как данность то, что каждое серьезное послание украшалось рифмованной прозой и эффектными сложными предложениями. Любое важное сочинение следовало разнообразить поэтическими цитатами и иллюстрировать туманными ссылками на научные знания. Большинство адибов высоко ценили набожность и воздержанность; однако перед изящным стилем жизни (здесь слово «стиль», скорее, близко по значению «стилю» американских автомобилей[165]) и особенно перед изящным стилем слога по-настоящему преклонялись. Любой, кто демонстрировал способности к изысканному адабу, мог рассчитывать на блестящую карьеру при дворе.

Что должен знать адиб: история и география

В идеале адаб должны были подпитывать все науки. Но существовали различия. Литературные исследования на арабском и исследования, связанные с шариатским правом (включая историю), назывались «традиционными», «передаваемыми по наследству», так как опирались на исторические данные о событиях и условиях, которые больше не повторятся (даже арабская грамматика, к примеру, основывалась на речи арабов времен Мухаммада и только). Иногда их называли «арабскими» науками из-за особой роли, которое играло в них знание арабского языка. Их противопоставляли «рациональным», или «неарабским», наукам, таким, как естественные, которые можно было (в принципе) развивать с нуля на основе опыта, доступного в любое время, и о которых было известно, что они культивировались на более старых языках культуры. Именно «арабские» науки естественным образом приобрели высочайший авторитет у адибов как по литературным, так и по религиозным причинам.