Рождение (СИ) - "Мария Птица-Кошка"

И вот сейчас он жалко потянул носом и хрипло сообщил, продолжая свой рассказ:

— Я понравился одному из них. Говорит, что я сильный и выносливый… Хорошим слугой буду, если меня держать в строгости: регулярно сечь… стерилизовать и сделать немым… Я… Я не хочу так жить! Я так старался стать достойным её уважения! Я даже овладел мечом! Я… — его глаза наполнились слезами, когда вкрадчиво заглянул дикому в лицо и жалобно взмолился: — Ты же родился среди стайных! Ты же умеешь убивать, наверное! Убей меня, пожалуйста! Я не могу… Не хочу так! Пожалуйста! Я… Я уже практически сломался… Я так их боюсь! Так боюсь! Я… Я не хочу жить так!..

— Я не умею, — будто онемевшими губами пролепетал в ответ жестокую правду его собеседник. Джаушу всхлипнул и уставился в заросли. Покосился на тряпку у себя на левой кисти. Вновь посмотрел в темноту чащи и едва различимо произнёс свои выводы:

— Если догонят, то снова будет больно… Но я должен попытаться! Должен! Для неё! Может, ведь, что и убьют? Правда же?

И он побежал. Зная, что не умеет ориентироваться, что совершенно беспомощен против клинков, что вымотан почти до бессознательного состояния, ведь спина располосована практически до мяса… Колючие ветки впивались в кожу, но он всё рвался, пока совсем не увяз в густом кустарнике. Хозяин нагнал и повалил очередной парой ударов. Из горла вырвался полный отчаяния крик, сменившийся болезненным воем.

Ночью не смог дойти пары шагов, споткнулся и упал рядом с местом, где валялись остальные двое пленников со связанными ногами. Сумел успеть подставить здоровую руку, тяжело сел на колени и залился громким истеричным смехом, прерывающимся рыданием. В его облике не осталось и тени разума. Фермерский смотрел на свою теперь совершенно лишённую мизинца левую руку и хохотал громко и страшно. Так устал, что мысли начисто погибли в его голове. Зато хозяин остался вполне доволен службой нового раба, уже согласного выносить любые унижения ради прекращения побоев. Больше сил на сопротивление не осталось. Равно как и надежды. Ведь тот единственный, кто мог бы выдать Убежище, погиб. А они… Стоит ли рисковать жизнью бойцов ради спасения тех, кто в любом случае рождён был умереть от григстанской руки? Чудом остававшийся всё ещё целым крестьянин обречённо наблюдает, как постепенно гаснет от груза страданий ум его товарища по несчастью. Лежавший рядом с ним третий спутник подозрительно тих уже, но проверить у него наличие жизни не хватает смелости.

И тут раб умолк, осознав: смотрит в бледное лицо Осилзского, полное сострадания. Там, при поединке в Сальвале, выяснилось — гордый и сильный лидер тоже рождён на фермах! Почему-то от этого знания слёзы сразу же высохли. В полумгле мучители не заметили, как, нарушив приказ Ланакэна, от царящей под деревьями тьмы отделилась стремительная фигура и торопливо накинула на израненные плечи человеческого слуги плащ. Джаушу встал, недоверчиво коснулся щёк Тални, нежно погладил его по груди и неожиданно упал ему в ноги, страстно целуя обувь в сумасшедшем порыве восторга. Кама оторопел, не имея возможности отпрянуть, ибо несчастный держит изо всех сил, на какие ещё способен. Наконец остановившись, избитый паренёк протянул ладонь и тихо принялся канючить:

— Оружие! Дай мне какое-нибудь оружие! Хозяин мне задолжал малость! Дай! Что хочешь сделаю! Дай! Прошу, дай!

Нерешительно протянув ему свой кинжал, младший спутник герцога сумел-таки высвободиться. А пленный прижал клинок к себе обеими руками и медленно побрёл к костру.

— И ты смеешь, грязное животное, нарушать покой своих господ? — гневно взвился григстанин, подскакивая навстречу.

— Мне больно… Особенно внутри… Так больно! — жалко пролепетал ему раб и всем своим весом вбил лезвие в грудь истязателя. В зелёных глазах успело появиться лишь выражение удивления, а сердце уже остановилось, пробитое насквозь. Когда убитый упал на землю, из горла полоумного от счастья человека вырвался совершенно неуместный весёлый смех. Это звучало настолько страшно, что на мгновение все способны стали лишь молча созерцать. А сумасшедший развернулся и снова бросился в заросли.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Тални! Поймай его! — коротко приказал Осилзский и кинулся на приходящих в себя врагов, решив «забыть» о том, как проигнорирована прошлая команда. Ему наперерез вскочил григстанин, ловко успевший отразить стремительную атаку человека. Их клинки словно бы сплелись, добавив искр к пространству у костра. Ланакэн осознал: столкнулся с неординарным воином. Шоу схлестнулся с другим. Риул решительно действовал одними кинжалами, ловко перехватывая короткий меч ими снова и снова. У от природы довольно эмоционального картографа за день порядком накопилось ярости. Вот и выпустил её на волю, словно ядовитую змею, в очередной раз метнулся на своего противника и провернул клинок в нём на уровне пояса. Мог бы ударить и выше, лишая жизни сразу, однако увиденное ещё слишком тяжким грузом лежит на чувствах, не позволяя рассуждать трезво. Обернувшись, обнаружил: предводитель сумел рубануть с достаточной скоростью, рассекая корпус до самого сердца. Подойдя к юноше, который недавно единственный здесь позволил себе проявить жалость к слуге, наследник Аюту размеренно заговорил:

— Мы никогда не брали вас в плен просто так. Никогда не пытали кого-либо ради развлечения. Не нарушали Законов Разума, в отличие от вас. И кто же здесь разумен? Ты видел это. Ты понял, кажется.

Но молодой кандидат стоял напротив с полными отчаяния и горя глазами, не желая слушать голос рассудка. Для него осталась лишь горечь утраты. С его губ сорвалось чуть слышное:

— Это был мой брат, человек! Мой брат!

И он ринулся с неожиданной скоростью, буквально подавляя своей ловкостью. Однако… Столь безумный темп долго выдержать и сам не смог. И вот, лезвие с едва различимым гулом прорезало воздух и впилось в шею соперника. Голова упала, остановив поединок. Ланакэн тоскливо вздохнул и попытался вытереть забрызганный лоб. Рядом раздался сочувствующий вопрос Раста:

— Хотел оставить его в живых?

— Он здесь единственный проявил сострадание. Единственный, кто не находил смысла садизму. Мне жаль. Действительно жаль, — отозвался герцог. Бой закончился. Гаур уже успел даже убрать клинки.

Тални повалил обезумевшего от ужаса раба. В его руках фермерский беспомощно залепетал:

— Не надо! Я… Я не буду больше, хозяин! Я не буду! Только не на правой руке! Если обе будут болеть, то я не смогу работать, как надо! Не секите! Не надо! Я буду послушным!

— Ты… Чего? Это же я! Я! Я — человек! Ты же убил своего хозяина! — поражённо напомнил Кама.

— Убил? Убил хозяина? Это невозможно… Я теперь понимаю это! Это невозможно… Они едят нашу боль, пьют наше страдание, саму жизнь… Они не могут умирать так просто! Они… Они — чудовища! Они настолько сильнее нас! — усмехнувшись, обречённо признал несчастный. И в его облике не осталось и тени разума. Тихо всхлипнул, заглянул снова на сидящего рядом с ним и снова заканючил: — Я буду хорошим! Не надо бить! Я буду хорошим!

Тални в исступлении прижал к себе трясущегося от отчаяния паренька, сломавшегося под грузом пережитого. Стал гладить короткие торчащие мягкие волосы, пытаясь безрезультатно успокоить. Потом взял за руку, как маленького, и повёл обратно. Уже заметил, что невольника трясёт от жара и боли. Спина похожа на одну большую рану. Те шесть ударов, которые ему пришлось пережить, покрыли всю кожу теперь застывающей бурой коркой. Как он не теряет сознание до сих пор — загадка. Впрочем… осталось ли в нём вообще что-то от сознания?

* * *

Джаушу всё пытался собрать букет, но выходило что-то колючее и бесформенное. Кажется, нужные растения почему-то мозг упрямо отказывается для него опознавать. Паренёк тихо всхлипывал от безысходности, выкидывая очередную охапку травы, когда Шанари протянул ему цветы. Болезненно обрадовавшись им, вновь обретший свободу раб лихорадочно прижал к груди своё новое сокровище. Даже сейчас, едва соображая происходящее, всё ещё цепляется за желание угодить той необходимой ему далёкой Йирэ, которая, скорее всего, была бы рада и просто узнать о том, что любимый выжил, хоть и такой ценой.