След крови - Стивен Эриксон

заднее, зацепив кожаный пояс рыцаря, которого поволокло за экипажем, с грохотом несшимся в облаках дыма прямо к краю Великого спуска.

Лошадь вопящего от боли Стека Маринда, пошатываясь, снова поднялась и бездумно устремилась следом. Ее нагоняли кони Тульгорда и Арпо, а за ними с воем бежала Услада с развевающимися в воздухе черными прядями волос.

Мы, спотыкаясь и онемев от ужаса, следовали за ними.

Ни от чьего внимания не ускользнуло то мгновение, когда экипаж, увлекая за собой обезумевших людей, перевалил через гребень и скрылся из виду. Никогда не забуду этот ужасающий миг, отчетливо впечатавшийся в мою память. Затем то же самое произошло и с лошадьми, и в облаках дыма и пыли мы наконец увидели внезапно затормозившую у обрыва Усладу Певунью. Она издала леденящий душу вопль, от которого покатилась по дороге голова Красавчика, выпавшая из рук зажавшей свои прогнившие уши Пустеллы, а потом исчезла за краем склона, и больше мы ее не видели.

Бывают в жизни мгновения, когда человек не в состоянии связно мыслить, когда ни единое слово не может вырваться из сдавленного судорогой горла, каждый вздох становится пыткой, руки и ноги движутся по собственной воле, как у пьяного, а рот разинут в беззвучном крике. Все детали окружающего мира вдруг становятся удивительно четкими и режут взгляд. Камни и мертвая трава, облака и разбросанные на дороге, будто серые кости, ветви – один лишь вид их бьет по глазам, подобно кулакам в кольчужных перчатках. Да, бывают в жизни мгновения, когда все это обрушивается на нас со всех сторон.

Именно такие чувства можно было прочитать на лице Апто Канавалиана, Пурси Лоскуток и даже Борза Нервена (помимо маниакальной радости из-за близящегося спасения). Прижав липкие ладони к липким губам и сверкая глазами, Сардик Фью поспешно повел нас к тому месту, где заканчивалась дорога.

Наконец мы подошли туда и посмотрели вниз.

Экипаж не пережил падения, и его разбитые останки громоздились среди пламени и дыма у далекого подножия, в трехстах шагах по неровной каменистой тропе. К нашему удивлению, мулы каким-то образом сумели избавиться от упряжи и плыли в бурном течении широкой реки, тянувшейся от скопища хижин и каменной пристани. Позади них над водой покачивались головы трех лошадей.

Демон и Арпо Снисход бесследно исчезли, но мы видели тело Блохи, лежавшее среди камней у самого берега, и окровавленного Мошку, распростершегося ничком в двух третях пути вниз по склону. Крошка, однако, куда-то пропал: возможно, остался под горящими обломками, как, вероятно, и Тульгорд Виз, поскольку того тоже нигде не было видно.

Оскальзываясь и спотыкаясь, Услада уже почти добралась до Мошки.

А что же паром?

В пятидесяти с лишним саженях от берега по реке двигалось большое плавучее сооружение с плоской палубой, на которой стояли четыре лошади и высокий экипаж, черный и украшенный, будто катафалк. У кормового ограждения виднелось несколько фигур.

Сардик Фью, наш многоуважаемый проводник, напряженно вглядывался в горящий экипаж.

– Она… она… – Бедняга облизнул губы.

– Мертва? – спросил я. – О да, воистину.

– Вы уверены?

Я кивнул.

Он утер лицо, а затем сунул дрожащую руку за пазуху, достал шелковый мешочек, в котором что-то соблазнительно позвякивало, и вложил его в мою ладонь. Я ощутил заметную тяжесть.

Благодарно склонив голову, я спрятал полученную плату под плащом, а затем, отойдя на полдюжины шагов, взглянул на далекий паром.

За моей спиной послышались голоса.

– Боги! – прошептал Апто Канавалиан. – Данток… старуха…

– В смысле – злобная тварь? – прорычал Сардик Фью. – У моей родни возникли проблемы с финансами. Прежде чем я успел взять их долги на себя, эта похотливая сука потребовала их дочь – для своих грязных притонов. Невинное дитя…

– Хватит! – приказал я, развернувшись кругом. – Ваши мотивы – ваше личное дело, сударь. Вы и так уже сказали больше, чем я хотел бы услышать, ясно? – Смягчив взгляд, я устремил его на Пурси Лоскуток, бледную и дрожащую. – Лишь немногие, госпожа, осмеливаются поверить в справедливость. Спросите нашего проводника, если желаете услышать больше. Что касается меня – прошу понять, что я тот, кто я есть, не более и не менее. Крепок ли мой сон по ночам? Безмятежнее не бывает, госпожа. Да, я многое читаю в вашем взгляде. Ждет ли меня искупление? Вряд ли, но кто может точно сказать, пока оно не придет? Если желаете обрести хоть немного самоуважения – взгляните на того, кто стоит сейчас перед вами. А если так и не найдете в себе ничего достойного – тогда в самом деле можете забрать мою жизнь.

Помедлив, она покачала головой. И более не произнесла ни слова.

Появилась Пустелла:

– Кто-нибудь видел голову Красавчика? Я ее потеряла. Кто-нибудь?

«– Вы верите, что искусство играет в реальном мире хоть какую-то роль?

– Воистину непростой вопрос. Прежде всего – чье искусство?

Я лишь пожал плечами:

– Только не спрашивайте меня, умоляю».

Ножи, гарроты, яды – до чего же примитивно. О, на протяжении своей долгой и прославленной карьеры я пользовался ими всеми, как и подобает человеку моей профессии, но вот что я вам скажу: нет ничего слаще, чем убийство словом, и сладость эта, мои дорогие друзья, и поныне остается столь же свежей, как и много лет назад, на том пыльном гребне, что отмечал собой конец Дороги Треснутого Горшка.

Получил ли я свою награду от Пурси Лоскуток? Что ж, в ночь бурного веселья по случаю присвоения звания Величайшего Творца Столетия Борзу Нервену (до чего же яркой восходящей звезде!) она нашла меня среди улыбающегося людского водоворота, и мы удивительно долго с ней говорили, а потом…

Из чувства скромности не стану продолжать.

С тех пор прошло немало времени (месяцы, годы?), прежде чем мне довелось встретить внушающих ужас негемотов, желанную добычу десятков тысяч охотников с каменным взглядом, и за несколькими кубками вина мы затронули несколько тем, сдувая с них пыль и – признаюсь, весьма осторожно – знакомясь друг с другом. Но даже не будь той интригующей ночи, всем должно быть ясно, что истинный поэт никогда не оставляет историю недосказанной. Разве вы станете отрицать, что необходимо связать воедино все ее нити? Или если не связать, то хотя бы прижечь, сунув в рот пальцы, чтобы унять боль от ожога.

Так что, пока заря будит дремлющих птиц в этом роскошном саду, жены потягиваются в своих гнездышках, а мотыльки ныряют под листья, позвольте мне вновь вернуться в те времена, к последней моей истории, которая, уверяю вас, будет милосердно краткой.

Итак…