Вертикаль жизни. Победители и побежденные - Семен Малков

— У него своих неприятностей хватает, — уклонилась от ответа сестра. — Со временем все узнаешь. Ты просто должна понять, как нам всем тяжело придется, когда и Сережа надолго нас покинет.

— А что, и его арестуют? — ужаснулась Инна.

— Типун тебе на язык! Надеюсь, что хоть эта беда пройдет стороной. Но из Москвы его отправят в такую даль, куда Макар телят не гонял!

— Куда же тебя сошлют, Сережа? — Инна только теперь заметила, как плохо он выглядит.

— Пока еще неизвестно, но я буду проситься в Казахстан, на озеро Балхаш, — ответил Сергей Ильич. — Это место немного подальше того, — грустно пошутил, — где побывал Макар. — И пояснил свое решение: — Там сейчас строят железную дорогу в голой степи, совершенно в антисанитарных условиях. Недавно оттуда вернулась комиссия, и ее доклад просто ужасает! Отсутствуют туалеты, желудочные заболевания угрожают эпидемией. А я сумею навести там порядок! — заключил он, и в его глазах зажглись азартные огоньки.

— Поживем — увидим, — немного приободрившись, резонно заметила Анна Михеевна. — Главное, чтобы тебя сейчас не посадили, — и, глядя на сестру, добавила: — А все же как хорошо, что ты не успела выйти замуж за Николая, Иннуся. Это Бог тебя спас, хоть вы в него и не верите!

* * *

Сергей Ильич не стал больше испытывать судьбу и после недолгих сборов, расцеловав жену и детей, отбыл на стройку железной дороги в районе озера Балхаш, куда его все же назначили начальником летучего санитарного отряда.

Наверное, именно поэтому он выпал из поля зрения следствия и избежал более жестокой участи. Недаром говорится: нет человека, нет и проблемы.

Оставшейся без мужней помощи с двумя детьми на руках Анне Михеевне пришлось на первых порах так тяжко, что здоровье у нее не выдержало. Раньше она ни на что не жаловалась. Утром первой вставала, бежала на работу, да и придя домой, еще допоздна хлопотала по хозяйству.

Но теперь все чаще хваталась за сердце и присаживалась отдохнуть. Очевидно, сказались не только возросшие заботы, но и треволнения последних месяцев.

Врачи рекомендовали ей срочно подлечиться, и друзья на работе сумели выхлопотать путевку на лучший «сердечный» курорт — в Кисловодск. Конечно, сразу же возникла проблема: на кого оставить детей, но и ее удалось успешно решить. За ними обещали поочередно ухаживать сестры, а чтобы было кому присматривать, на Арбат временно перевезли бабушку Веру.

Анна Михеевна с легкой душой отправилась на знаменитый курорт в самый, что ни на есть «бархатный сезон» — в октябре месяце, когда на Кавказе еще очень тепло, а в закрытом со всех сторон горами Кисловодске тем более. Она прекрасно отдохнула, но главная радость ее ждала на обратном пути в поезде, когда проходя по коридору в свое купе, «нос к носу» столкнулась не с кем-нибудь, а с Мамедом Рузаевым. С расстрелянным «врагом народа»!

Это казалось невероятным, но Мамеда трудно было с кем-то спутать. Ну конечно, она видит его, хорошо знакомого ей с юности, только сильно похудевшего и с седой прядью в черных как смоль волосах, которой раньше не было. Но самым верным доказательством того, что перед ней Рузаев, был орден Ленина, прикрепленный к лацкану новенького, щеголеватого пиджака. Кавалеры высшего ордена государства в то время были наперечет.

Ноги у Анны Михеевны словно приросли к полу и она, видно, вытаращилась на него как на привидение, потому что Мамед, который сначала тоже обомлел от удивления, весело рассмеялся и замахал руками.

— Да не смотри на меня так, Аня-джан, будто я с того света явился. Живой, как видишь. Вот только подлечиться пришлось. Да что мы стоим, мешаем проходу? — спохватился он. — У меня целое купе. Пойдем! Нам есть о чем поговорить, — как всегда белозубо улыбнулся.

Сгорая от любопытства, Анна Михеевна прошла в купе, которое соответственно своему высокому положению занимал он один. Мамед в мельчайших подробностях поведал такую историю, которую она потом еще долго рассказывала знакомым, поражая их воображение.

Своим чудесным спасением Мамед был обязан Горбаку. Поначалу, не зная за собой вины, он не хотел «признаваться» в надуманных следователем преступлениях и его стали кормить одной селедкой, не давая пить. Тогда-то, умирая от жажды, Рузаев вспомнил то, чему учил его Николай и, мысленно составив план действий, предпринял отчаянную попытку спастись.

* * *

Была ночь, когда Мамед Рузаев поднял такой стук в тяжелую железную дверь, словно собирался разбудить всю тюрьму. Он упорно требовал следователя, и, стоило явиться прыщавому майору, демонстративно ему «сдался», искусно изобразив крайнюю степень отчаяния.

— Ладно, твоя взяла. Дай скорей попить, — взмолился он, театрально закатив глаза. — Лучше пуля, чем мучительная смерть!

— Только не вздумай меня обманывать, — криво улыбаясь, предупредил майор. — Не то все внутри отшибу, чтобы дольше мучился, — и жестом указал на длинный узкий мешочек с песком. — Тебя еще им не били. Вот и попробуешь.

— Ты воду неси и бумагу! — взвыл Мамед, делая вид, что готов на него броситься. — Все подробно напишу! Я твое вранье хорошо запомнил, да и от себя кое-что добавлю, чтоб расстреляли скорей.

По-видимому, разыграл он все натурально, так как майор деловито распорядился и Рузаеву принесли не только целый графин воды, который он тут же, захлебываясь от жадности, опустошил, но и тарелку отличных наваристых щей, очевидно, из столовой для персонала. Убедившись, что подследственный уже насытился, следователь пригласил его к столу и, достав чистый лист бумаги, предложил:

— Давай я лучше все тебе продиктую, чтоб не напрягал понапрасну мозги. Так будет намного быстрей, и переписывать не придется!

— Не стоит, — решительно возразил Рузаев. — Поверь, у меня намного складнее получится. Все же уровень другой, да и местный колорит лучше знаю.

— Ладно, пиши! — поколебавшись, согласился прыщавый и пододвинул к нему чернильницу. — Только постарайся поразборчивее.

Спустя час, когда, покраснев от творческих усилий, Мамед Рузаев закончил сочинение самооговора, следователь, прочитав то, что вышло из-под его пера, пришел в немой восторг.

— Ну ты и даешь! Здорово все написано! Последовательно и четко! Никто еще у меня так не старался получить вышку.

Аккуратно промокнув чернила, он как величайшую драгоценность положил «признание» врага народа Рузаева в папку с его делом, и в течение последующей недели Мамеда никто не беспокоил. Кормили вполне сносно, и мучили его лишь мысли о том, что последует дальше. «Неужели ни суда, ни пресловутой тройки не будет? Неужто я сам подписал приговор и меня расстреляют, так ни в чем и не разобравшись — только на основании этого фальшивого листка бумаги?» — тоскливо думал он, с каждым днем все больше приходя в отчаяние.

И вот настал решающий день. В том же здании его привели в комнату, где сидели три человека. Двое Рузаеву были неизвестны, но зато он хорошо знал главного из них, впрочем, как и тот его. Это был Маленков, любимец Сталина, который заведовал руководящими кадрами партии. Не глядя на подсудимого, словно не он назначал Мамеда секретарем компартии, строго спросил, держа в руках его «признание»:

— Это ты сам написал Рузаев? Как же ты мог совершить такое?

— А ты, Георгий Максимилианович, внимательно прочитал то, что я там насочинял? — пошел ва-банк Мамед. — Неужели из-за этой лживой чепухи меня поставят к стенке?

— Ты что же, отказываешься от того, — грозно глянул на него Маленков — в чем сам признался?

— В чем же я признался? — выдержав его взгляд, с усмешкой ответил Рузаев. — В том, что пяти лет отроду меня завербовала иностранная разведка? Или в том, что совершал разные преступления в местах, где никогда не бывал? Именно в то время, когда воевал с басмачами!

Воцарилось неловкое молчание. «Тройка», тихо переговариваясь между собой, стала перечитывать его «признание», с которым, похоже, никто толком не ознакомился. Маленков мрачно изрек:

— Почему ты это сделал, Мамед?

— А что мне оставалось, когда кормили селедкой и не давали пить? Знал, что проглотят любую чепуху! У них же против меня ничего нет, Максимилианыч. Это предатели, уничтожающие партийные кадры!

— Хорошо, мы разберемся, — бросил Маленков, и в измученной душе Рузаева шевельнулась робкая надежда.

А когда, уже через неделю, его вызвал большой чекистский начальник и, извинившись за допущенную органами ошибку, вернул ему все награды и документы, вручив крупную сумму денег и путевку на курорт, Мамед понял, что одержал окончательно победу.

— Но Николаю, Анечка, спастись не удалось, и это обидно вдвойне, — потому что уже подул ветер перемен. Предательство Ежова и тот ущерб, который он нанес государству очевидны. Я уверен, что ему придется за это ответить! Но вот Колю Горбака уже не вернуть. В тюрьме мне точно стало известно, что его расстреляли.