Искатель. 1964. Выпуск №4 - Валентин Аккуратов

В лучшем случае, человек был без сознания… Кедрин торопливо скользнул обратно в багажную камеру, влез в свой скваммер. Несколько секунд он мог пробыть за бортом без особого риска. Пилоты молча кивнули; соглашаясь, командир включил автоматику выхода. Кедрин нырнул в пустоту. Затрещал дозиметр, прерывисто запылал индикатор… Обхватив скваммер руками, Кедрин направил его к открытому провалу люка.

Потом он забрался в камеру сам. Катер описал широкую дугу разворота. Кедрин томился в скваммере, выбраться из него было нельзя — два скваммера и так едва умещались в тесной каморке, оттого-то его и не хотели брать катерники. Сейчас в багажной камере совсем не оставалось свободного пространства, хотя рядом, за нетолстой оболочкой, его было столько, сколько не пожелает и человек с самыми широкими замыслами.

Это было неудобно и страшно — стоять, прижимая собою к стене другой скваммер, ставший, судя по всему, последним пристанищем безыменного пока монтажника. Было страшно думать, что же могло случиться с ним, с первым, кто бросился спасать оказавшегося в беде, и вот сам… Во всяком случае, не радиационная атака была причиной этого — человек не мог так быстро лишиться сознания, не говоря уже о худшем. А Кедрин почему-то предполагал именно худшее, как будто мертвый холод второго скваммера добрался до него и проник до мозга костей, и Кедрин чувствовал, что еще немного, — и он задрожит мелкой, унизительной дрожью, потому что ему никогда не приходилось находиться так близко к смерти. Да, задрожит, хотя в скваммере был включен подогрев и с лица Кедрина лил пот, да и если бы он даже в действительности почувствовал холод того, второго скваммера, что из того? Все скваммеры холодны снаружи…

(Окончание следует)

Валентин ИВАНОВ-ЛЕОНОВ

СЕКРЕТ ТВАЛЫ

Холмистая саванна грелась в лучах утреннего солнца. В высокой траве сверкали крупные капли росы. На зеленых отлогих склонах полыхали цветы алоэ.

Твала, мальчишка-африканец, узкоплечий, с длинными худыми ногами, пересек впадину, заросшую древовидным папоротником, и стал подниматься по склону холма.

Одет он был в старую рубаху и бумажные шорты, стянутые ремнем. Плотная шапка курчавых волос вполне заменяла ему шляпу. Темно-коричневое лицо Твалы было озабоченно, короткие широкие брови нахмурены. Он нарушал строжайший запрет: шел на ферму бура[3] Фан Никерка. Там работали батраками его мать и старший брат Фрэнк. Мать и слышать не хотела, чтобы Твала навещал ее, а Фрэнк даже обещал поколотить его, если Твала вздумает заявиться. «Сиди в своей школе и не высовывай носа», — сказал он.

И дело было не в том, что мать и брат не хотели видеть Твалу или не любили его. Все объяснялось иначе. Дети батраков с десяти лет должны были работать на плантациях землевладельцев. Таковы правила в Южно-Африканской Республике. А Твале исполнилось уже тринадцать, и он втайне от хозяина все еще учился в школе. Бур не знал о его существовании, а если бы узнал…

Твала тщательно хранил свой секрет. Даже товарищи мальчика не знали, что его мать работает на соседней ферме, всего в шести километрах. И мать никогда не приходила к младшему сыну, опасаясь, как бы вести об этих посещениях не дошли до ушей хозяина.

Твала тосковал по матери и брату. А тут еще поссорился со своим другом Тембе. Тоска по дому стала невыносимой. К другим по воскресеньям приходили матери и братья, а к нему никто никогда.

Ну, разве нельзя незаметно пробраться в хижину матери? Ведь никто не знает его в лицо там, на ферме. Почему люди должны сразу догадаться, кто он? Мало ли народу ходит по степи!

Твала медленно поднялся на вершину холма. Зеленая бескрайняя саванна терялась в далекой дымке.

На невысоком сером утесе, поднимающемся из травы, сидела стая павианов и молчаливо рассматривала приближавшегося мальчика. Павианы — частые гости на кукурузных полях — прекрасно отличают вооруженного человека от безоружного. Они не боятся ни детей, ни женщин, понимая, что те не могут причинить им вреда. Старый вожак с длинной собачьей мордой не выразил никакого беспокойства и осматривал Твалу скучающим, немного презрительным взглядом.

С вершины холма Твала посмотрел на школу, стоявшую в стороне от дороги, и решительно зашагал к ферме по высокой, достигавшей колен траве. Он шел быстро. Разноцветные, словно кусочки радуги, птицы вырывались из-под его ног.

И вдруг впереди он увидел группу вооруженных африканцев. Они спускались со склона прямо на Твалу. Он замедлил шаг и нырнул за пахнущие мятой кусты умсузваны. Издали он не мог определить, кто эти люди: полицейские какого-либо вождя или партизанский отряд «Копья народа».

Твала спрятался. Когда африканец видит полицию, он предпочитает исчезнуть.

Отряд был вооружен копьями. Только у двоих за плечами висели винтовки. Первым шел человек лет сорока с жидкой курчавой бородкой и выпуклым круглым лбом, — видимо, командир. На нем были черный свитер с красной полосой поперек груди, помятые брюки хаки и поношенные ботинки. Все остальные были молодыми парнями.

Полицейские-африканцы не имеют винтовок. Европейцы не доверяют им огнестрельного оружия. Твала был почти уверен теперь, что это партизаны.

Вооруженные люди направились к мимозовой роще и исчезли в ней. В открытом вельде[4] лишь изредка кое-где росли отдельные деревья, и роща была единственным местом, в котором можно было надежно спрятаться и переждать до ночи, Твала выждал некоторое время, потом зашагал к ферме и вскоре достиг гребня холмистой гряды. Прячась за низкое раскидистое дерево, он глядел на белый дом плантатора Фан Никерка. В полукилометре от дома теснились глинобитные, крытые соломой хижины батраков-скваттеров.[5]

Твала долго и настороженно осматривался. На кукурузном поле работали батраки. Трое конных надсмотрщиков в фетровых шляпах с обвислыми полями наблюдали за ними. За поясом у каждого торчал кнут.

Рядом на земле зоркие глаза Твалы заметили двух маленьких лиловых птичек, которые лежали на спинках, поджав черные лапки. Кругом валялись засохшие большие шмели. Твала понял, в чем дело. Он осмотрел цветущее дерево и убедился в своей догадке. Это было смертоносное мричу, из коры которого охотники изготовляли раньше яд для своих стрел. Птицы и шмели, видимо, попили воды из лепестков его розовых цветов. Твала с опаской попятился, обошел дерево.

Прижимаясь к земле, Твала пополз через поле сорго к поселку. У края поля он приподнялся и увидел мать. Она стояла на коленях около маленькой, без окон хижины и большим деревянным пестом толкла кукурузу в каменной ступе. Невдалеке прямо на земле сидела старуха и, закрыв глаза, курила длинную трубку.