Сыны Солнца - Виктор Форбэн

бить рыбу и лучше всех лазить по деревьям, преследуя белок и отыскивая мед.

Другие яростно поносили закон расы.

— Закон, повелевающий убивать новорожденных, — это закон убийц!

— Это закон дикарей!

— Благодаря этому закону, наверное, немало погибло людей, которые могли бы быть гордостью своего народа, — твердили они.

Эти рассуждения возмущали противников, утверждавших, что яваны, наиболее рослые и красивые представители рода человеческого, обязаны своей силой и ростом именно спасительному закону и что его, наоборот, надо всеми силами поддерживать и применять. На этой почве возникали бесконечные споры.

Одноглазый Конь, отец Пивиты, вернувшись с совещания, застал в своей пещере ожесточенную перебранку. Младшая из его двух жен с пеной у рта требовала смерти Таламары, в то время как другая оправдывала Источник Слез за то, что она спасла свое дитя.

Они уже готовы были перейти в рукопашную, когда к пещере подошла Таламара. Согнувшись под тяжестью меха, наполненного водой, она возвращалась с реки. Ей вслед неслись презрительные насмешки кумушек и целой оравы мальчишек. Одноглазый Конь понял, что дальнейшее гостеприимство чужестранке может скомпрометировать его достоинство уважаемого члена племени и грозит миру его семьи. Поэтому, вытянув вперед руки, он как бы преградил Таламаре вход в пещеру. Она сразу поняла его жест, но, услышав насмешки приближающейся толпы, с бесстрастным лицом молча вошла в пещеру.

Обливаясь слезами, Пивита помогала ей собирать вещи и инструменты. В это время явился Минати. Он прорвался через толпу, скопившуюся на площадке у пещеры. Как и мать, он старался сохранить спокойствие, несмотря на кипевшую в нем злобу. Только мертвенно-бледное лицо выдавало его чувства. Когда Одноглазый Конь, уже раскаявшись в своем поступке, предложил помочь ему укладываться, он разжал губы и насмешливо произнес:

— Как ты думаешь, разрешат нам поселиться в пещере для дров вместе с пауками и летучими мышами?

В первую очередь юноша бережно привязал к поясу свою главную драгоценность — кишку лося, которую он после долгих трудов приспособил как тетиву для лука; затем собрал в вязанку прутья и стрелы, завернул все свои кремневые инструменты в звериную шкуру и, в сопровождении матери, несшей в мешке остальные пожитки, он вышел из пещеры. С гордо поднятой головой направился он навстречу толпе, откуда слышались бурные возгласы, то приветствовавшие их появление, то осуждавшие их на смерть.

Двое юношей настойчиво предлагали Таламаре нести ее узел с вещами; мальчишки кидали ей вслед горсти земли; тут же произошла драка между двумя мужчинами; женщины вцепились друг другу в волосы; огромного роста воин схватил за руку девушку, готовившуюся бросить камень в беглецов, но его резко остановил Юло.

— Посмотрите-ка на Черного Быка, он заступается за чужеземку и за ее мальчишку, который царапает по кости.

— А не угодно ли полюбоваться на Волка, который скалит зубы на беззащитную женщину и безоружного мужчину? — раздался в ответ громовой голос Жабы, пробиравшегося через толпу. Несмотря на свой карликовый рост, он смерил грозным взглядом рослого красавца Юло.

— Ты не яван, яваны не оскорбляют женщин. Яваны никогда не были негодяями и трусами.

— Вот это хорошо сказано! — раздалось шумное одобрение охотников.

— Маленький Жаба, ты обладаешь благородным сердцем вождя! — крикнул кто-то из толпы.

Понемногу толпа стала расходиться. Осталась лишь кучка женщин, переругивавшихся между собой. Подняв с земли камень, Куа пригрозил им:

— Гиены! Шакалы! Прочь с дороги, вонючки!

Придя к пещере для дров, Минати начал там располагаться и укладывать в угол свои прутья. Мать его, окончательно обессиленная, опустилась на кучу хвороста. Закрыв лицо руками, она старалась заглушить рыдания.

— Бедняжка Шиповник… Цвет моих детских радостей. Бедненький цветочек, который дрожит и стонет под напором злых ветров.

Опустившись перед ней на колени, гном с благородным сердцем вождя взял ее руку и нежно гладил ее своими уродливыми лапами. Он тщетно искал слов утешения; с уст его срывались лишь слова, полные поэзии, и голос его произносил их, как гимны любви.

— Твои слезы падают на мое сердце и причиняют ему боль. Прислушайся к голосу своего раба, чью душу истерзала мысль о тебе, цветок моих радостей и печалей.

Приподнявшись, Таламара вытянула руку и с благодарностью погладила его огромную голову.

— Что же делать? — пробормотала она. — Мне остается только плакать.

Воспламененный радужной надеждой, Куа энергично запротестовал. Он считал, что еще не все потеряно. Он сказал, что после совещания он старался узнать мнение своих товарищей и понял, что большинство из них были против обвинения. Кроме того, он только что посетил Виссили-Ро-ра и тот тоже недоволен поведением Медвежьей Лапы.

Обратившись к Минати, он поделился с ним некоторыми подробностями своего посещения:

— Его дочь присутствовала при нашем разговоре. Эта славная девушка не постеснялась высказать все, что у нее на душе. Если бы Медвежья Лапа послушал, что она говорила о нем, кровь в его жилах превратилась бы в яд, несмотря на то, что он так силен в магии.

В пещеру вошла Пивита. Она принесла кусок жареного мяса на блюде из коры: его тайком прислала беглецам ее мать. Девушка опустилась на колени перед Таламарой и, взяв ее руки в свои, медленно провела ими по своему лицу.

Эта трогательная сцена укрепила надежды Куа.

— Вот видите! У вас еще остались друзья. Ну, полноте! Побольше мужества! Да покровительствуют вам добрые духи!

— Брат мой, — сказал Минати, подняв к нему свое бледное лицо, — я буду силен, что бы с нами ни случилось. Я ведь не новорожденная лань и не дам себя заколоть.

Несколько позже, когда Жаба добрался до пещеры для таинств, там у входа уже дожидались человек двадцать воинов и дружески беседовали между собой. Согласно обычаю, совещание должно было начаться не раньше, чем солнце скроется за высокие холмы. Стоило кому-нибудь из запоздавших воинов приблизиться к пещере, как присутствующие стремительно бросались ему навстречу и старались склонить его на свою сторону. Одни стояли за закон расы и восторженно превозносили его, другие — против, и с не меньшей страстностью порицали его.

Наконец жрец, наблюдавший за тем, как солнце садилось за лесистый холм, сделал вид, будто он открывает вход в пещеру. Доступ туда с незапамятных времен был воспрещен еще не посвященным юношам и женщинам. Он поднял круглый камень, лежавший на одном из обломков скалы и уже заранее отодвинутый в сторону, и, повернувшись спиной к солнцу, перебросил его через правое плечо в знак почтения к божественному отцу яванов — Солнцу.

После этого он первым во главе вереницы воинов углубился в проход, столь низкий и узкий, что они касались скал лбами и локтями. Ощупью пробирались они по