Петербургское действо - Евгений Салиас

— Да, да… Конечно… нерѣшительно заговорилъ принцъ. Я доложу его величеству. Я все это доложу, Генрихъ. Именно, какъ вы говорите.

Принцъ называлъ любимца его именемъ только въ минуты ласки.

Фленсбургъ повернулся, отошелъ къ окну и молча, но нетерпѣливо сталъ барабанить по стеклу пальцами. Толстогубый Котцау вопросительно выглядывалъ изъ-подъ миски на обоихъ. Онъ раздумывалъ о томъ, что этотъ адьютантъ Фленсбургъ болѣе нежели правая рука принца.

Наступило молчаніе.

Принцъ Жоржъ, пройдясь по комнатѣ, заговорилъ первый.

— Какъ ваше мнѣніе, Фленсбургъ? Скажите. Вы знаете, я очень, очень цѣню ваше мнѣніе. Вы лучше меня знаете здѣсь все. Принцъ налегъ на послѣднія слова.

— Ваше высочество хорошо сдѣлаете, холодно заговорилъ тотъ, обернувшись и подходя къ принцу, если прикажете мнѣ вашей властію и вашимъ именемъ тотчасъ арестовать двухъ буяновъ. A затѣмъ, ваше высочество, хорошо сдѣлаете, если свезете г-на Котцау въ этомъ видѣ къ государю.

— Какъ? воскликнулъ принцъ.

— О-о? протянулъ и Котцау, которому показалось это предложеніе Богъ знаетъ какой глупостью.

— Да, въ этомъ видѣ. Тогда все обойдется отлично. A иначе ничего не будетъ. Ничего!! сказалъ Фленсбургъ.

— Почему же?

— Ахъ, ваше высочество, точно вы не знаете!!

Принцъ подумалъ, вздохнулъ и выговорилъ:

— A если они вамъ не будутъ повиноваться?

— Только этого бы и не доставало, громко и желчно разсмѣялся Фленсбургъ. Да, скоро мы и этого дождемся. Нынче меня ослушаются, а завтра и васъ самого, а послѣ завтра и…

— Ну ступайте, слегка вспыхнувъ, вымолвилъ принцъ. Арестуйте и пріѣзжайте… сказать… какъ все было.

Фленсбургъ быстро вышелъ, будто боясь, чтобы принцъ не перемѣнилъ рѣшенія. Встрѣтивъ въ передней Михеля, онъ сталъ ему скоро, но подробно приказывать и объяснять все касающееся предполагаемой поѣздки принца во дворецъ, вмѣстѣ съ Котцау. Затѣмъ онъ съ сіяющимъ лицомъ направился въ свою комнату.

Во всемъ Петербургѣ не было для голштинца офицеровъ болѣе ненавистныхъ, чѣмъ братья Орловы, и въ особенности старшій. Была, конечно, тайная причина, которая заставляла Фленсбурга, сосланнаго когда-то по жалобѣ теперешней государыни, ненавидѣть этого красавца и молодца, который кружилъ головы всѣмъ столичнымъ красавицамъ, и которому, наконецъ, стала покровительствовать и сама государыня.

Выслать изъ Петербурга безвозвратно и угнать куда-либо въ глушь этого Орлова было мечтой Фленсбурга уже съ мѣсяцъ.

Сначала онъ выискивалъ другія средства, думалъ найдти случай умышленно повздорить съ Григоріемъ Орловымъ и просить у принца заступничества, высылки врага. Но это оказалось опаснымъ, вслѣдствіе хорошо извѣстной всему городу, невѣроятной физической силы Орловыхъ. Одинъ изъ пріятелей голштинцевъ предупредилъ его, что Орловъ способенъ будетъ убить его просто кулакомъ, и все объяснится и оправдается несчастнымъ случаемъ. A Фленсбургъ уже давно сжился съ правами страны, его пріютившей и зналъ самъ, что на Руси всякій, убившій человѣка не орудіемъ, а собственнымъ кулакомъ, не считался убійцей.

— Такъ потрафилось! Воля Божья! объяснялъ дѣло обычай. И законъ молчалъ.

Теперь Фленсбургъ былъ, конечно, въ восторгѣ отъ дерзкой шалости Орлова съ вновь прибывшимъ фехтмейстеромъ. Его мечта сбылась!.. Дѣло ладилось само собой!..

Но не успѣлъ Фленсбургъ, придя къ себѣ, одѣться въ полную форму, чтобъ отправляться для ареста врага, какъ тотъ же Михель явился звать его съ принцу.

— Раздумалъ! Побоялся. Не можетъ быть! воскликнулъ офицеръ.

Михель молча пожалъ плечами.

— Неужели раздумалъ?!

— Говоритъ — нуженъ указъ государя… А, впрочемъ, не знаю. Можетъ быть, и за другимъ чѣмъ васъ нужно.

Дѣйствительно, принцъ нетерпѣливо ожидалъ адьютанта и любимца у себя въ кабинетѣ и виноватымъ, заискивающимъ голосомъ объяснилъ ему, что, по его мнѣнію, надо подождать съ арестомъ Орловыхъ. Фленсбургъ весь, вспыхнулъ отъ досады и тотчасъ же, недожидаясь позволенія, вышелъ быстро изъ кабинета. Гнѣвъ душилъ его.

Въ корридорѣ за офицеромъ бросился кто-то и чей-то голосъ тихо робко повторилъ нѣсколько разъ въ догонку.

— Ваше благородіе! А! ваше благородіе.

Офицеръ не обращалъ вниманія и шелъ къ себѣ. Уже у самыхъ дверей комнаты онъ, наконецъ, почувствовалъ, что кто-то схватилъ его тихонько за рукавъ кафтана.

— Ваше благородіе! раздался тотъ же жалостливый голосъ.

Фленсбургъ нетерпѣливо обернулся.

— Чего тамъ?

— Ваше благородіе, окажите божескую милость. Ослобоните…

— Чего?

— Ослобоните… Наше дѣло такое. За утро что дѣловъ упустишь. Работникъ у меня дома одинъ. Одному не управиться. A здѣсь токмо сборы все одни.

— Да чего тебѣ надо? внѣ себя крикнулъ Флеисбургъ.

— Будьте милостивы, ослобоните. A самая работа, совсѣмъ намъ не подходящая. И головку повредить тоже можно. A вы дозвольте я, вашему благородію, вашескаго укажу… Нѣмца Мыльнера. Тутъ на Морской живетъ. Мыльнеръ этотъ единымъ тоись мигомъ распилитъ. Мастеръ на эвто! Ей-Богу. A намъ гдѣ же. И головку тоже — помилуй Богъ.

— Ты слесарь, что часовой привелъ ночью?

— Точно такъ-съ.

— Такъ пошелъ къ чорту. Такъ бы и говорилъ. Не нужно тебя. Убирайся ко всѣмъ дьяволамъ!

И Фленсбургь пунцовый, злобный вошелъ къ себѣ и заперся со злости на ключъ.

Слесарь же, собравъ свой инструментъ съ ларя въ полу тулупа, прытко шмыгнулъ изъ дворца и бѣгомъ пустился по улицѣ.

Добѣжавъ до угла набережной Невы, онъ вдругъ наткнулся на кума.

— Эвося. Вахромей. Откуда? воскликнулъ слесарь и сталъ живо и весело разсказывать все видѣнное за утро.

— A чуденъ народъ. Ей-Богу. Я вблизь-то къ нимъ не лазалъ закончилъ онъ разсказъ. A какъ вздѣта, куманекъ! Ахтительно! Первый — сортъ вздѣта!

Кумъ Вахромей все слушалъ и молчалъ, да все моталъ головой.

— Да и не самъ значитъ… Кабы самъ вздѣлъ, такъ за мной бы пилить не послали тады! объяснилъ заключительно слесарь.

— Д-да! заговорилъ наконецъ Вахромей. A я такъ полагаю, что самъ. Что мудренаго? Вѣдь нѣмцы. Надѣть-то — надѣлъ, ради озорства, а снять-то и не можетъ. Д-да! И опять тоже… На-ародецъ!? Нѣтъ, нашъ братъ православный, коли бы ужъ вздѣлъ, такъ и снялъ бы самъ. Да! A этотъ, вишь, солѣно-то показывать взялся, да и не додѣлалъ.

— Сплоховалъ, значитъ… разсмѣялся слесарь.

— Сплоховалъ. Сплоховалъ! жалостливымъ голосомъ шутилъ Вахромей. Теперь вотъ не въ настоящемъ видѣ и ходи!..

— Въ другой разъ ужъ показывать не станетъ.

— Ни-ни… Озолоти — не станетъ! Зачѣмъ ему показывать! Ученый теперь…

XIII

Бывшій сдаточный солдатъ за «буянскія» рѣчи, а нынѣ капитанъ-поручикъ Акимъ Квасовъ, сталъ за двадцать лѣтъ службы офицеромъ въ лейбъ-компаніи поумнѣе и поважнѣе многихъ родовитыхъ гвардейцевъ. Сверхъ того десять лѣтъ службы простымъ солдатомъ при Аннѣ Іоановнѣ и Биронѣ тоже не пропали даромъ и научили многому отъ природы умнаго парня.

Около тридцати лѣтъ тому назадъ, бойкій и рѣчистый малый Акимка или Акишка позволилъ себѣ болтать на селѣ, что въ господскомъ состояніи и въ крестьянскомъ все тѣ же люди рожаются на свѣтъ. Акишка ссылался на то, что, таская воду по наряду въ барскую баню, видѣлъ ненарокомъ въ щелку и барина и барыню — какъ ихъ мать родила. Все то же тѣло человѣчье! Только будто малость побѣлѣе, да поглаже, особливо у барынки.

A чрезъ мѣсяца два парень Акимъ, собиравшійся было жениться, былъ за эти «буянскія рѣчи» уже рядовымъ въ Пандурскомъ полку. Артикулу онъ обучился быстро, но языкъ за зубами держать не выучился! Однако смѣлая рѣчь, однажды его погубившая, во второй разъ вывезла. Отвѣтилъ онъ умно молодому царю Петру Второму и былъ переведенъ въ Преображенцы. При Аннѣ Іоанновнѣ попалъ онъ и въ Питеръ… Въ концѣ царствованія ея снова за «воровскую» рѣчь попалъ по доносу языка въ мытарство, въ допросъ и въ дыбки, однако былъ прощенъ и вернулся въ полкъ — ученымъ! И сталъ уже держать свой ретивый языкъ за зубами.

Но этотъ случай сдѣлалъ его заклятымъ врагомъ нѣмцевъ и приготовилъ усерднаго слугу «дщери Петровой» въ ночь переворота. A за долгое царствованіе ея, офицеръ лейбъ-кампаніи Квасовъ поѣдомъ ѣлъ нѣмцевъ. Тотчасъ по воцареніи Петра Ѳеодоровича лейбъ-кампанія была уничтожена, офицеры расписаны въ другіе полки и при этомъ капитанъ-норучика Квасова, какъ одного изъ лучшихъ служакъ, лично извѣстнаго государю, когда еще онъ былъ великимъ княземъ, перевели тотчасъ въ любимый государевъ полкъ — кирасирскій.

Квасонъ поѣздилъ съ недѣлю верхомъ и слегъ въ постель… Затѣмъ подалъ просьбу, гдѣ изъяснялся такъ: «Каласеромъ быть не могу, ибо всю кожу снутри себѣ ободралъ на конѣ. По сему бью челомъ, кому слѣдъ, или по новой вольности дворянской дайте абшидъ, или дозввольте служить на своихъ двухъ ногахъ, кои съ измальства мнѣ очень хорошо извѣстны и никогда меня объ земь неприличнымъ офицерскому званію образомъ не сшибали и на оныхъ двухъ ногахъ я вѣрнѣе услужу государю и отечеству, чѣмъ на четырехъ, да чужихъ ногахъ, въ кой я вѣры ни самомалѣйшей не имѣю. И какъ ѣду я на оныхъ-то непрестанно въ чаяніи того обрѣтаюсь — быть мнѣ вотъ на полу».