Приключения барона Мюнгхаузена - Рудольф Эрих Распе

Мой прапрадед, который владел ею и жил приблизительно лет двести пятьдесят тому назад, путешествуя по Англии, познакомился с одним поэтом. Не будучи нисколько плагиатором, последний отличался неисправимой тягой к браконьерству; звали его Шекспиром. Этот поэт, в творениях которого, пожалуй, по праву возмездия, современные англичане и немцы занимаются браконьерством без зазрения совести, частенько занимал у моего отца историческую пращу и убивал ею столько дичи сэра Томаса Люси, что его чуть не постигла участь двоих моих друзей на Гибралтаре. Беднягу посадили в тюрьму, и мой прапрадед добился освобождения своего приятеля совершенно необыкновенным образом.

Королева Елизавета, правившая в то время Англией, под конец жизни, как вам известно, надоела сама себе. Одеваться, раздеваться, есть, пить, наконец, совершать множество прочих действий, которые нет надобности перечислять, – все это сделалось для нее так невыносимо, что самая жизнь обратилась в тяжкое бремя для несчастной королевы.

Мой предок дал ей возможность, по желанию, совершать все это самой или при помощи других. И как бы вы думали, что выпросил он себе в награду за такую услугу? Свободу Шекспира. Повелительница Англии так и не смогла заставить его принять от себя что-либо сверх этого. Добрейший человек до того полюбил поэта, что не задумался бы пожертвовать частью собственной жизни, если бы этим мог продлить жизнь своего друга.

Впрочем, могу вас уверить, господа, что пример королевы Елизаветы, предпочитавшей жить без пищи, не нашел подражания у ее подданных, по крайней мере тех, которых прозвали «едоками бифштексов»[9]. Да и сама она не выдержала добровольной диеты больше семи с половиной лет, после чего скончалась от истощения.

Мой отец, получивший в наследство знаменитую пращу, незадолго до моей поездки в Гибралтар рассказывал мне следующий анекдот, который часто слышали от него знакомые. В правдивости этой истории не усомнился никто из знавших почтенного старика.

«В одно из моих многочисленных путешествий, – так рассказывал он, – я пробыл довольно долгое время в Англии и однажды пошел прогуляться по морскому берегу, недалеко от Гарвича.

Вдруг на меня со злобной яростью кинулся морской конь. Все мои средства обороны ограничивались одной пращей, с помощью которой я так ловко пустил ему в голову два кремня, что у него выскочили оба глаза.

После этого я прыгнул ему на спину и направил его в море, потому что вместе с глазами животное потеряло всю свою дикость и сделалось смирным как овца. Я взнуздал его своей пращей и без всякого затруднения поехал на нем через море.

Менее чем через три часа мы добрались до противоположного берега, сделав, однако, за короткое время тридцать морских миль.

В Гельвецлуисе продал я своего коня за семьсот дукатов хозяину гостиницы “Три чаши”, который стал показывать это морское чудовище как редкость, и получал недурные барыши с любопытных посетителей; изображение этого диковинного зверя можно найти в “Естественной истории” Бюффона.

Как ни удивителен был способ моего путешествия, – продолжал мой отец, – но впечатления и открытия, сделанные во время этих странствий, были еще удивительнее.

Животное, на спине которого я сидел, не плыло, а бежало с невероятной быстротой по морскому дну, гоня перед собою миллионы рыб, из которых многие совершенно не походили на обыкновенные виды. У иных голова была посредине тела, у других – на конце хвоста. Некоторые сидели большим кругом и пели дивными голосами, составляя прекрасные хоры; другие строили прямо из воды великолепнейшие прозрачные здания, окруженные колоссальными колоннами, в которых струилась, переливаясь великолепными цветами, жидкая блестящая масса, похожая на яркое пламя. Различные, замысловато устроенные комнаты в этих зданиях имели все удобства для привилегированных видов рыб; тут были помещения для только что вылупившейся из икры нежной мелюзги и ряды обширных зал для воспитания молодых рыб. Внешняя сторона педагогической методы, применявшейся здесь, – потому что внутренний смысл ее был мне понятен, конечно, так же мало, как пение птиц или беседы кузнечиков, – имела поразительное сходство с тем, что я видел на старости лет в наших так называемых филантропических заведениях. Теперь я уверен, что один из основателей современной воспитательной системы совершил путешествие, подобное моему, и почерпнул свои идеи больше из воды, чем из воздуха.

Вдобавок из немногого, сказанного мной, вы можете заключить, что на свете существует еще обширное поле для наблюдения и использования. Однако продолжаю свой рассказ.

Во время моего подводного путешествия я, между прочим, наткнулся на громадную цепь гор, никак не ниже наших Альп. Множество высоких деревьев разного рода поднималось прямо со скал. На этих деревьях росли омары, крабы, устрицы, в том числе и зубчатые, раковины, морские улитки и т. п., причем некоторые из них могли занять целую ломовую телегу, а самую мелкую из этих раковин с трудом тащил бы дюжий носильщик. Все, подобное этому, что выбрасывается на морской берег и продается на наших рынках, не более чем жалкая дрянь, отрываемая водой от веток подводных деревьев вроде мелких негодных плодов, обиваемых ветром. Омаровые деревья были самыми развесистыми, а крабовые и устричные – самыми высокими. Маленькие морские улитки растут на подобии кустарников, стоящих непременно у подножия устричных деревьев и вьющихся по ним почти так, как плющ вьется вокруг дуба.

Кстати, я имел возможность наблюдать одно весьма любопытное явление.

На морском дне лежал потонувший корабль. Очевидно, он наткнулся на подводную скалу, возвышавшуюся на глубине не более трех сажен, и опрокинулся при падении. Опускаясь, судно задело высокое омаровое дерево и столкнуло с него несколько омаров, которые упали на крабье дерево, росшее у подножия первого. Вероятно, это кораблекрушение произошло весною, омары были еще совсем молодыми, они соединились с крабами и дали новый плод, напомнивший оба вида.

Я пытался захватить с собою один экземпляр этого небывалого существа, однако моя находка отчасти отяготила бы меня, и к тому же мой Пегас не хотел стоять смирно.

Кроме того, я находился уже на полпути, в глубокой долине, по крайней мере на пятьсот сажен ниже уровня моря, где недостаток воздуха давал себя знать все сильнее.

Да и в других отношениях мое положение было не из приятных. Время от времени я встречал громадных рыб, которые, судя по их разинутым пастям, были не прочь проглотить и коня, и всадника. Мой бедный Россинант был слеп, и от моего мудрого руководства зависело, спасемся ли мы от враждебных посягательств голодных чудовищ. По этой причине я пришпоривал коня, стараясь как можно скорее выбраться на сушу.

Когда я очутился невдалеке от голландского берега, где толща воды над моей головой не превышала двадцати сажен, мне почудилось, что на песке, устилавшем морское дно, лежит человеческая фигура в женском платье. Это существо как будто подавало еще признаки жизни; подъехав ближе, я убедился, что жертва морской пучины действительно шевелит рукой. Я поспешил схватить ее за руку да и вытащил с собою на берег утопленницу, более напоминавшую бездыханный труп.

Хотя в то время искусство воскрешать мертвых было еще не так развито, как в наши дни, когда в каждом деревенском шинке имеется печатное указание, какими методами следует возвращать утонувших из царства теней, однако местному аптекарю посредством неутомимых стараний и медицинских навыков удалось раздуть крохотную искру жизни, которая еще теплилась в теле несчастной женщины.

Она была дражайшей половиной одного моряка, командовавшего судном из Гельвецлуиса, недавно вышедшим из гавани. На беду, капитан второпях вместо своей жены захватил с собою в дорогу другую женщину. Жене тотчас стало это известно через одну из бдительных богинь, покровительниц домашнего очага и супружеского согласия. А поскольку жена капитана была твердо уверена, что права супружеского ложа так же действительны на воде, как и на суше, то, пылая ревностью, бросилась в погоню за мужем на лодке.

Едва мстительная женщина очутилась на палубе мужнина корабля, как после краткого, непереводимого вступления она вздумала так энергично подкрепить свою обличительную речь соответствующими убедительными действиями, что ее супруг счел за лучшее попятиться.

Печальным следствием отступления капитана было то, что костлявая десница, готовившаяся нанести удар в ланиту мужа, ударила по морским волнам, а так как они оказались еще податливее виновного супруга, то капитанша лишь на морском дне нашла сопротивление, которого искала.

И вот моя несчастная звезда свела нас вместе, и при моем непосредственном участии на свете сделалось одной счастливой четой больше.

Могу себе представить, какие благословения послал мне любящий супруг, когда, возвратившись после плавания, нашел у себя дома свою нежную подругу, поджидавшую его. Но хоть я и сыграл с беднягой плохую шутку, однако мой поступок все же не был предосудительным. Мною руководило чистое, безупречное человеколюбие, как бы ни были печальны его последствия для голландского капитана, чего я не могу отрицать».