Великие любовницы - Эльвира Ватала

Шутки и впрямь, мягко говоря, неизящные!

А король не грубо шутить не может, поскольку у него во дворце и в королевстве вообще грубые дела творятся. Вечно какие-то козни, какие-то заговоры против него стряпают во главе с собственной матушкой Марией Медичи и родным братцем Гастоном Орлеанским. Они даже вздумали власть у короля отнять и Гастона на французский трон посадить. Но заговор, благодаря бдительному оку Ришелье и его секретаря Мазарини, провалился. Матушку под замок, в замок на скромное существование, всех заговорщиков под пытки и на плаху, а братца Гастона великодушно простили, но в изгнание все же выслали. Он там не дремал. Он там на одной уродине женится и будет ее даже любить и после прощения его братцем ни за что не захочет с ней развестись, как Людовик XIII ни настаивал. Такова, значит, обратная сторона любви. «Не по хорошу мил, а по милу хорош», — говорит русская пословица.

И за этими серьезными внутренними делами король совсем позабыл об алькове. А он пустует ведь, который год пустует. Анна Австрийская уже понемногу стареет, уже к четвертому десятку пробирается, уже первые гусиные лапки появились под слегка вытаращенными удлиненными изумрудными глазками, и даже первые седые волоски в роскошных темно-русых локонах. Но постепенно, под влиянием все того же неутомимого Ришелье, в «доме Облонских», то есть в королевском дворе, понемногу успокаивается, интриги глохнут. Тишь и благодать. Матушка возвращена на двор, с Гастоном примирение полное. Можно бы наконец собственным альковом заняться. Ришелье разрешил: стране наследник требуется, а рожать в сорок лет и в первый раз нелегко, нам думается. Ну, наконец-то! Полное примирение с супругой! «Анна забралась в постель и погасила последнюю свечу. За плотно задернутыми занавесями она оказалась в полной темноте. Скрип отворяемой двери. Час или несколько минут? Она лежала, закрыв глаза и слыша чьи-то приближающиеся шаги. Почувствовав, как раздвигаются занавески, Анна открыла глаза и в свете свечи, которую он держал над ее головой, увидела лицо с остроконечной бородкой и горящие серые глаза. Свеча тут же погасла»[21].

Боже справедливый! Оказывается, Анна Австрийская отдавалась не королю-супругу, а кардиналу Ришелье? Ну, «наш пострел везде поспел»! Успокоим, однако, дорогих читателей! Это только в интерпретации некоторых ну не совсем, что ли, солидных биографов желаемое берется за действительное! Мы, конечно, никогда авторитетно утверждать не будем, что никогда Анна Австрийская не грешила с кардиналом Ришелье, но не будем и оспаривать отцовство Людовика XIII. А многие хотели бы, чтобы отцом Людовика XIV был или Ришелье, или кардинал Мазарини. Они даже и Филиппа Орлеанского приписали сюда же. Дескать, только после рождения Филиппа Орлеанского кардинал Ришелье окончательно «выпрыгнул» из ложа королевы и даже ключ от ее алькова вместе с дорогим бриллиантовым перстнем ей вернул. Но это еще надо доказать, дорогие биографы. Одной вашей фантазии тут недостаточно! Мазарини, который займет место после смерти кардинала Ришелье и станет не только первым министром, но и тайным супругом Анны Австрийской, уже не старался производить на свет ребеночка собственного отцовства. Анна Австрийская просто чисто физиологически уже не могла родить, хотя безумно Мазарини любила и во всем ему подчинялась. Но ей и первого-то ребенка с большим трудом удалось родить. Что поделаешь, возраст. Как-никак сорок годочков ей минуло! О, это рождение королями наследников! Это прямо — хорошая тема для большой книжки! Вы думаете, королевам разрешалось в тиши и спокойствии своего алькова детишек рожать! Как бы не так! Делай это интимное дело ПУ…БЛИ…ЧНО! Чтобы народ, министры, церковь, муж, свита — словом, все были уверены в аутентизме рождения!

И во избежание фальсификации, лежит бедная измученная Мария Антуанетта в своих апартаментах, еще ребеночком не разрешась, на всеобщее обозрение, и даже простынкой неприкрытая. Народу в комнате полным-полно. Тут и министры, и придворные дамы, и священнослужители, и представители народа, базарные торговки, как галки деревцо, оккупировавшие «антресоли» этого представления — все окна, а двое для пущей видимости даже на комод забрались. Вопли королевы перекликаются с дружным говором дам и рыночных торговок. В комнате душно, тесно и дышать нечем. «Воздуха, воздуха», — вдруг закричал испуганный врач — главный придворный акушер, когда Мария Антуанетта задыхаться начала и в обморок глубокий упала. Как раз при этих словах Людовик XVI быстро вошел в комнату и, наверное, первый раз в жизни проявил энергичность и решительность. Он баб «смахнул» с окна, настежь его открыл и приказал суровым тоном всем свидетелям исторического процесса рождения королевой наследника (родилась девочка) удалиться вон. Это был первый король, который осмелился нарушить публичный ритуал деторождения. А вот Генрих IV люд из спальни королевы не выгонял, когда вторая его жена Мария Медичи Людовиком XIII разрешалась. Он взял кричащего младенца из Рук акушера, высоко его поднял и воскликнул: «Смотри, народ, какой богатырь на свет появился!»

А его дед, отец Жанны Наваррской, пчеле рождения внука первое что сделал, смазал ему губы чесноком, чтобы крепким, как это растеньице, рос и с таким же «мужицким духом», а в рот влил капельку вина, дабы непромоченным горлом народ не смущал. Словом, уже при рождении младенца народные навыки привил, и великий король Генрих IV заветам деда следовал и с «людом» был связан настолько, что любили они его вполне искренне. А своей дочери Жанне, которая рожала в это время великого Генриха IV, принес кубок с золотыми монетами и объявил, что все это она получит в подарок, если во время родов не вопить от боли будет, а петь веселую нормандскую песенку. И Жанна по праву получила этот кубок с золотом.

Среди громадной толпы «свидетелей» рожала Екатерина Медичи: «Многочисленная толпа приближенных тесным кольцом окружила кровать, на которой металась в предродовых схватках королева. Вопли роженицы возвещали восторженным присутствующим, что побеспокоились они не напрасно. Быстрым движением руки придворный медик отбросил покрывало и склонился над обнаженным телом ее величества, в то время как дамы из свиты королевы с трудом пытались сдержать натиск кавалеров, которые не желали упустить ни одной детали столь редкостного зрелища. Наконец, королева разродилась крупным ребенком, которого медик тут же продемонстрировал собравшимся. „Девочка“, — сообщил он с видом знатока, осмотрев младенца. Кормилица королевы взяла ребенка и показала его Генриху II и Диане Пуатье, а затем уложила в постель, где принцессу начали рассматривать трое ее братьев — девятилетний будущий Франциск II, трехлетний будущий Карл IX и будущий Генрих III, которому недавно исполнилось полтора года»[22]. Так появилась на свет королева Марго.

Короли в своем большинстве очень переживали во время родов своих жен. Вместе с ней, казалось, участь ее разделяя. Нередко плакали, видя страдания жены.

Такие сентиментальные чувства по отношению к своим многочисленным любовницам (у него было много официальных метресс) проявлял французский Король-Солнце Людовик XIV, и чаще по отношению к фавориткам, чем к собственной жене. Мария Тереза, его супруга, обижалась, что ее король с такой нежностью не держал за ручку, как своих Лавальер и Монтеспан, которая рожала королю аж семь раз. Александр Дюма в своей книжке, претендующей на историческую достоверность на этот раз больше, чем на романтическую фикцию, описывает роды Монтеспан: «Когда наступило время родов, поехали на улицу Сент-Антуан к известному акушеру Клемансу и попросили, подъезжая к Версалю, чтобы он разрешил завязать себе глаза. Потом король самолично дал доктору хлеб с вареньем, так как тот не успел поесть, и налил ему вина. Когда Монтеспан рожала, король держал ее за руку — не отходил. Роды были трудные, но непродолжительные. Врачу дали 100 луидоров и опять завязали глаза. Ребенок был назван Луи Август Бурбон. Родился он 31.3.1670 г.»[23]. От себя добавим, что это рождался граф Мэйнский, хромоногий внебрачный отпрыск короля, которого он всю жизнь будет любить больше всех своих, даже законных, детей. Короли, присутствующие при родах своих жен, всегда оказывали им самые горячие чувства. Уж на что Наполеон Бонапарт — твердый орешек и на чувствительность не скорый, женившийся во второй раз чисто по политическим соображениям на австрийской Марии-Луизе и не питающий к жене особых любовных чувств, но и он во время родов их первого и единственного сына проявил себя нежным, сочувствующим супругом, наравне с ней в обморок падающим: «Всем было известно, что Мария-Луиза очень страдала во время родов. Боли начались в семь часов вечера в марте 1811 года. И только через двенадцать часов она разрешилась бременем. Невозможно описать, как страдал император! Можно было с уверенностью сказать, что в этот момент он ее любил и сострадал от всего сердца. И когда ему сообщили об опасности, грозящей императрице, Наполеон тут же прервал купание, которое в этот момент принимал, побежал к жене и закричал: „Думайте только о ней. Спасайте мать!“ А когда очутился возле нее, поцеловал и просил, чтобы она была мужественной, взял за руку, нежно держал в своей, осыпал поцелуями и уверял, что очень ее любит. Всматривался в жену с безграничной любовью теми глазами властелина, которые умели метать молнии, а сейчас нежно и просяще искали взгляда матери его ребенка, в этот момент явившейся для него обожаемой любовницей. Ее стоны ранили ему сердце. Побледнел так, что, казалось, близок к смерти. А когда узнал, что необходимо употребить клещи, начал дрожать, и было видно, что испытывает жесточайшие муки»[24].