Инстербург, до востребования - Елена Георгиевская

— Разве что вот, — Ася протянула ему лотосовую сигарку.

— Это откуда?

— Видела Элину Ровенскую в спортзале, она поделилась.

— Ну, ты нашла с кем общаться, я скажу, — хмыкнул Виткинд, отрываясь от монитора. — «Человек, жизнь которого изобиловала сомнительными приключениями, человек, неизвестно откуда взявшийся; вдобавок, несмотря на изысканность манер, человек грубый»… Надоели оппозиционеры. У меня начальник набрал полный отдел молодых придурков. Какие-то анархисты, либертарианцы, работать не хотят — сидят и гадят в ЖЖ.

Когда-то Виткинд сам вёл журнал, в котором основную массу комментариев собрала запись, сделанная после развода с женой: «Женщина должна помнить, что её пизда должна быть, как раковина жемчужины, а не как грязная кухонная раковина, куда сливают жир, заварку и прочие помои». Ася прокомментировала эту сентенцию со свойственной ей лаконичностью: «Ну и мудак же ты, Виткинд».

— Серёжа, — предупредила Ася, — ты ведь сейчас пойдёшь. Это я тебе как оппозиционер со стажем говорю.

— Хорошо, пойду. И будете сами искать свою хуйню. Миша, я, честное слово, не понимаю, что в этом сложного.

— Настоящий мужчина должен идеально разбираться в технике? — насмешливо спросил Миша.

— Ты бы выключил уже это… как это называется… я не могу под это искать, всё путается в башке.

— Это Манфредини, если тебе интересно.

— Нет, не интересно. Прости меня. Как вы это слушаете, я не знаю.

— Хорошо. Пеняй на себя.

Миша порылся в тумбочке, поменял диск, установив при этом громкость на 35, и открыл окно. Дремлющая на скамье дебелая тётка пришла в себя и в ужасе воздела глаза к балкону третьего этажа, откуда раздавался визг украинской рок-певицы Ирены Карпы, известной в узких российских кругах не с лучшей стороны:

— покажу я тобі одну гарну картинку!— та ти ліпше запхай мене руку в ширінку!!!

— Всё, — решительно произнёс Виткинд, вставая с места. — Ищите сами свою хуйню.

— Что-то не так? — спокойно спросил Миша.

— Всё так. Извини, что потревожил.

— Не надо у меня дома хамить моей жене.

— Я твою жену знаю лет пятнадцать.

— Ты считаешь, что это повод ей хамить?

— Зашибись, меня обвиняет в хамстве и хуйне человек, которого я когда-то устраивал на работу.

— Никуда ты меня не устраивал.

— Это к дяде Саше я тебя не устраивал? Он просто не согласился, несмотря на меня. У тебя, Миша, всё не по-человечески, поэтому нормальные люди не берут тебя на работу.

— Да, я давно уже работаю с ненормальными. Они мне не хамят, как ты.

— До свидания.

Ася, проигнорировав мрачный взгляд мужа, пошла провожать Сергея до автобусной остановки: его машину на днях помял какой-то анархист, презирающий ПДД.

— Нет, я могу понять, зачем писатели общаются с психами, это им для вдохновения надо, — пустился Виткинд в литературоведческие рассуждения, — но ты-то какого хера собираешь вокруг себя ебанат, как Юля Фридман?

— Молодец, знаешь, кто такая Юля Фридман, — язвительно усмехнулась она. — Бери конфетку.

— Я хочу услышать ответ, а своими конфетками подавись.

Конечно, ответа он не услышал.

8

[2002]

Умная женщина сама должна понимать, когда можно завязывать отношения, а когда нет. Она не должна быть как мужики, которые вечно лезут, когда их не просят. Ей кажется: если я хочу с ней переспать, то она может взять меня себе насовсем. А я не для такой, как она. Эта девочка об меня разобьётся, как стекло о бетон.

Если бы у неё были мозги, она бы всё без слов поняла. Но она мыслит, как ей велели мужики. Она и протестует по их схеме. Думает, что женщина, которая не ведёт себя так, будто её к другой женщине пожизненным клеем прилепили, — всем подряд доступная шлюха, с которой каждая будет трахаться, сколько захочет, а когда надоест — пошлёт. Она должна раз и навсегда усвоить, от каких людей ей надо держаться подальше.

Четыре часа ночи. Лестница усыпана окурками и увядшими ветками вербы. Алкашей и битое стекло из коридора кто-то убрал. Ася отперла дверь, пропустила спутницу вперёд.

* * *

— Мазохисткой меня сделал приёмный папочка, — продолжала исповедоваться Жанна, — спасибо ему. Он постоянно говорил мне: дура, у тебя всё из рук валится, ты умеешь только красиво пиздеть, из дома тебя выпускать нельзя, потому что тебя кто-нибудь убьёт. А изначально я хотела быть счастливой. Хочу делать то, что хочу, и чтобы всякие твари не наступали на горло.

Да, наш папочка — он может. Только во всей этой сумятице виноват не только он.

Ася внимательно смотрела на неё:

— А почему же ты не делаешь, что хочешь?

К её спокойному доброжелательному тону было трудно придраться, но в то же время было ясно, что на уме у неё что-то не то.

— Ну, знаешь, я всегда пыталась чего-то добиться, а это так или иначе связано с насилием над собой. И с течением времени попытки добиться своего переросли в самоистязание. Надо периодически расслабляться, не всегда надо заставлять себя делать то, что ты не хочешь, то, что ты ненавидишь делать. А я привыкла себя заставлять.

— Это одна из главных проблем волевого человека. Об умении заставлять себя делать немыслимое надо вспоминать в экстремале, а не каждый день.

— Но я подсознательно боялась, что расслаблюсь, растренируюсь, разучусь — ставить хамов на место, собирать себя в кулак. Что это умение — как струна: если к ней долго не прикасаться, она заржавеет.

— А зря. Это не струна. Это — словно кнопку нажимаешь, и механизм защиты начинает работать. В любой момент.

Словно выкидное лезвие ножа, подумала Жанна. Ей было сильно не по себе.

— Деточка, я тебе ещё одну вещь скажу: если ты хочешь всего лишь «играть роль субъекта в отношениях, потому что с мужчинами это невозможно», то, во-первых, не говори больше, что у меня красивая грудь, это уже физиология, а не психология; во-вторых, я тебе сейчас покажу, как «играют роль субъекта в отношениях», ты так не умеешь и никогда не научишься, усвой это раз и навсегда.

Жанна смотрела так, будто вот-вот впадёт в истерику.

Ася понимала, что должна успокоить эту дуру, иначе её через пару секунд будет трясти, как отбойный молоток. Она сняла с неё плащ, заставила выпить полстакана водки, и тогда Жанна молча прошла в комнату и сняла остальное. Если бы её спросили: что ты чувствуешь к этой девушке? — она бы ответила: безумие. Если бы ей сказали: она может убить тебя, — Жанна промолчала бы.

Она не видит в той, которая лежит рядом, ни зеркального сходства, ни противоположности. Но она словно видит воронку, в которую затягивает всё, что ещё не забыто. Воронка расширяется, становясь колодцем с обжигающей водой на дне. Вода ничего не отражает.

* * *

Ей снилась страница, испещрённая мелкими штрихами, и дождь из мелких снежинок. И надпись сверху: это всё — хуйня. И потолок с обвалившейся штукатуркой, иронически именуемый небом.

Ночь была похожа на утро. Жанна открыла глаза, и в них обрушилась тёмно-серая муть. Наконец она начала различать в серой темноте предметы, вспомнила вчера и поняла, что это всё ещё сегодня. Она подумала:

«Что я здесь делаю?» (Ей никогда никто не ответит.)

Ася неслышно прошла к постели и подала стакан холодной воды.

— Полежи немного и иди, — посоветовала она, — не нужно, чтобы тебя видели здесь, соседская шваль скоро проснётся и потащит свой мусор.

Понимая, что слов недостаточно, она склонилась и поцеловала Жанну. Так, чтобы окончательно разбудить. Та вслушалась в тишину, которая складывалась в ноты. Ася сказала:

— Знаешь, почему в восьмидесятые так изменилась музыка Уэйтса? Это, собственно, и не его музыка, а его жены Кэтлин Бреннан. Она сумасшедшая, но мне нравится то, что она делает. Вроде бы ничего особенного, но цепляет. Особенно в сочетании с текстом. Я ставлю это для хорошего настроения. — Она прибавила звук, тишины стало меньше, а нот больше. Крашеные шлюшки-мулатки нулевых годов удавились бы за этот ритм-энд-блюз, если бы кто-то согласился подправить его слова, но он не для них, его идеальная аудитория — смерть. Она послушает, кивнёт головой, и это будет стоить дороже любых аплодисментов.

What does it matter, a dream of loveOr a dream of liesWe're all gonna be in the same placeWhen we dieYour spirit don't leave knowingYour face or your nameAnd the wind through your bonesIs all that remainsAnd we're all gonna beWe're all gonna beJust dirt in the ground

The quill from a buzzardThe blood writes the wordI want to know am I the skyOr a bird'Cause hell is boiling overAnd heaven is fullWe're chained to the worldAnd we all gotta pullAnd we're all gonna beJust dirt in the ground…

* * *

Жанна встала и побрела в душ, по пути пытаясь вспомнить, где её одежда, сколько у неё осталось денег, куда она убрала паспорт, не было ли вчера с ней рядом тех, кто предположительно мог его украсть; говорил ли ей кто-то, где она может поселиться; почему она находится здесь, зачем дальше жить?