Книга Розы - Кэри Си Джей

Роза хорошо понимала, о чем он говорит. Ей самой приходилось трудно. Человеку непривычному тяжело воспринимать длинные архаичные обороты викторианской прозы. Чтение требует дисциплины. Без этого не сосредоточиться и не осилить роман, зачастую растянутый на три или четыре сотни страниц. В каком-то смысле ее работа по исправлению действительно практически излишня. Мартин, конечно, прав, и скоро чтение станет специализированным занятием, как знание санскрита или древнегреческого, не имеющим отношения к повседневности.

Однако пока хоть у кого-то в Союзе остается интерес к литературе, у нее есть работа, а пока у руля такой педант, как протектор, эту работу нужно делать безупречно.

— Это из-за этого ты беспокоишься?

Роза взглянула вверх по течению реки на темный неоготический силуэт Палаты общин, матери всех парламентов и колыбели британской демократии. Или, как недавно назвал ее протектор, — Диснейленд.

— Нет. — Она обхватила руками плечи. — Меня вызывает комиссар.

— Слыхал.

Роза выскользнула из рук Мартина и смерила его пристальным взглядом.

— Ты знал! И ничего не сказал мне!

— Он обмолвился об этом на прошлой неделе.

— Что ему надо?

— Не знаю.

— Но ты должен что-то знать, ты же его заместитель!

— Сказать по правде, дорогая, не имею ни малейшего понятия. — Он протянул руку и бесцеремонно стер помаду с ее губ большим пальцем. — Могу посоветовать тебе только одно: если не хочешь отправиться в центр переобучения с направлением на тяжелый физический труд, не ходи к Экбергу в кабинет накрашенной.

Глава седьмая

Четверг, 15 апреля

После того как запретили религию, единственным местом, куда люди могли прийти в поисках утешения, а также поразмышлять, расслабиться и встретиться с себе подобными, остался кинотеатр.

Гражданам не хватало не только тепла человеческого общения. Повсеместное отсутствие отопления означало, что мало кто пренебрегал возможностью собраться в закрытом помещении и, забыв на пару часов о превратностях судьбы, посмеяться и помечтать. Формально эскапизм не приветствовался, ибо кому же захочется уйти от райских реалий Союза, однако поклонение богам и богиням кинематографа считалось допустимой слабостью, при условии, что божества проявляли политическую сознательность, как в личной жизни, так и на экране.

При старом режиме, до Союза, звезды кино красовались на обложках всех женских журналов, это сохранилось и поныне, но теперь для поклонения предлагалась новая порода кинозвезд, таких как Ханс Альберс, Кристина Содербаум и Лилиан Харви. И если считать кинематограф новой церковью, то «Одеон» на Лестер-сквер представал самым настоящим «собором»: гигантский помпезный домина в стиле ар-деко из черного полированного гранита, освещенный голубыми неоновыми огнями, пахнущий отсыревшим твидом и застарелым сигаретным дымом.

Роза, Хелена и их подруга Бриджит Фэншо из Департамента печати разместились в элитном секторе, отделенном пурпурным бархатным шнуром от мест, предназначенных для низших классов. Первые десять лет после учреждения протектората женщинам низших каст запрещалось посещать любые увеселительные заведения, как евреям и прочим низшим классам на континенте. Однако недавно режим решил, что кино является полезным средством пропаганды, и для некоторых категорий запрет отменили. Магды и греты, естественно, устремились в кинотеатры, где крутили дежурный набор романтических комедий и захватывающих детективов, призванных отвлечь их от повседневных лишений.

Особой популярностью пользовались шпионские истории. В стране, где царила паранойя, где любой поступок воспринимался с подозрением, где нельзя доверять соседям, идея, что шпионы таятся за каждым углом, активно поощрялась. Это помогало поддерживать бдительность и недоверчивость среди населения — по крайней мере, по мнению министерства, а опасность, исходившая от невидимого врага, отвлекала от критики режима.

Погас свет, и началась кинохроника. Перед фильмами всегда показывали новости, и, хотя слова менялись, тематика оставалась неизменной — крепнет дружба народов, усиленная международными соглашениями. Собраны небывалые урожаи, побиты рекорды производительности труда, достигнуты небывалые успехи в науке. Как правило, зрители пропускали эту информацию мимо ушей, как волны успокаивающего белого шума. Никто не осмеливался разговаривать, тем более что все знали: в зале всегда есть осведомители, готовые доложить о любом неуважении или инакомыслии, но никто и не обращал никакого внимания на экран. Женщины — поскольку в зале находились в основном женщины — в это время закуривали дешевые сигареты, скидывали с ног туфли и расслабляли ноющие плечи на спинках сидений, обитых потертым плюшем.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В тот вечер кинохроника началась с ошеломляющей новости — показывали похороны Иосифа Сталина, который умер месяц назад. На экране появилась Красная площадь в Москве. Сотни солдат стояли вдоль улиц, где катился накрытый советским флагом катафалк, запряженный вороными лошадьми, за которым следовала вереница огромных венков. Под звуки траурной музыки кортеж двигался к мавзолею с лежащей там в одиночестве мумией Ленина.

По ходу процессии камера сдвинулась вверх и показала ряд первых лиц на балконе над Красной площадью, нахохлившихся от холода и меланхолично наблюдающих за происходящим. На почетном месте стоял Вождь, болезненно бледный даже в чернобелом изображении, ссутулившийся, невзрачный, цепляющийся рукой за перила перед собой, чтобы скрыть дрожь в руке.

Хелена толкнула Розу локтем:

— Ну и видок у него, краше в гроб кладут, а?

— Ради бога. Осторожно.

— Не волнуйся. Никто не услышит.

Роза невольно посмотрела по сторонам. Все места для низших каст были заняты, но элитный сектор оставался почти пустым.

Хелена невозмутимо продолжала:

— Еле дышит. Ему самому уже место на кладбище. Глядишь, все те люди, что готовятся смотреть парад в честь коронации, его и не узнают.

Хелена была права. В первые дни Союза без конца крутили кинохроники с выступлениями Вождя: с прилипшей к блестящему от пота лбу челкой он яростно рубил рукой воздух, возвышая голос до крика. Его образ намертво отпечатался у всех на сетчатке. Но в последние годы он съежился, выглядел бледным, трясущимся, в одежде, болтающейся на теле, словно снедаемый смертельным недугом. Его уже не показывали крупным планом, снимали издалека — на встречах с мировыми лидерами или в окружении детей, гуляющим по тропинкам в Альпах.

Внизу в зале в облаках серебристого дыма низшие касты внимательно смотрели на экран. После запрета слушать зарубежные радиостанции, встречаться с иностранцами и читать не прошедшую цензуру прессу никто в Союзе не имел четкого представления о жизни за пределами острова. Кинохроники стали главным источником информации, пусть и совершенно казенным.

Однако сегодняшняя хроника, в отличие от привычной пропагандистской каши о повышении производства стали и достижениях в африканских колониях, показывала нечто совершенно необычное. Населению было запрещено выезжать за границу — большинство могло рассчитывать в лучшем случае на оздоровительную поездку в Озерный край[4], — поэтому величественная красота собора Василия Блаженного и панорама Красной площади казались чем-то невообразимым и потрясали воображение неискушенных зрителей.

«Несмотря на смерть нашего уважаемого союзника, дружба между Советским Союзом и Союзом крепка, как никогда, — вещал диктор. — В рамках нашего дальнейшего взаимодействия советские войска выдвигаются для укрепления позиций на Азиатском фронте».

Мелькнул логотип Би-би-си, и наконец начался фильм, вялая любовная история, снятая на государственной студии «УФА», со стареющей Царой Леандер[5] и Эмилем Яннингсом[6]. Но даже когда на экране замелькали кинокадры, Роза продолжала думать о только что увиденном. После введения жесткой цензуры на международные новости и почти полного запрета переписки с другими странами кинохроника осталась единственным источником, откуда можно было почерпнуть хоть какое-то представление о том, что происходит за границей. Тем, кто пытался что-то понять, приходилось, как пуантилистам, создавать цельную картину мира, собирая ее из отдельных мазков. Что означает смерть Сталина? Что может случиться с Польшей, которую Россия и Германия поделили между собой? Могут ли русские перейти под власть Вождя, как вся остальная Европа, тем самым расширив пределы Германии еще дальше, в российские степи, и поставив под контроль партии еще больше людей? И как насчет Америки, у которой, как и у Германии, есть атомная бомба — залог шаткого мира между ними?