Рассказы о Сталине - неизвестен Автор

ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКОВ

Я был приглашен 30 июля 1935 года вместе с другими железнодорожниками в Кремль. Мы собрались в огромном Георгиевском зале. Стояли группами; каждый из нас находился в каком-то радостном возбуждении.

В зал вошел товарищ Сталин.

Трудно рассказать, что мы пережили в эти минуты. Лично о себе скажу, что я еще никогда не переживал такой радости.

Сталин говорил о транспорте, о наших железных дорогах, о наших паровозах, о наших железнодорожниках. Каждое слово его глубоко западало в память.

Сталин открыл перед нами такие горизонты, что просто дух захватывало. Наша страна-великая железнодорожная держава! А мы, железнодорожники, стоим на ответственном государственном посту. Мы цементируем великую страну, связываем ее города и села, ее грандиозное хозяйство в одно целое.

Сталин хвалил нас, железнодорожников.

В самый разгар вечера мы с машинистом Гордышевым подошли к Лазарю Моисеевичу Кагановичу. Он взял нас за руки.

- Это - наши лучшие машинисты, - сказал Лазарь Моисеевич, обращаясь к товарищу Сталину.

...Дома у меня висит карта страны. Я подолгу разглядываю ее.

Густыми радиусами расходятся от Москвы тонкие разноцветные нити. Это стальные пути. Они режут страну вдоль и поперек. Если бы сверху охватить взглядом нашу родину, мы увидели бы бесконечные вереницы товарных поездов, которые день и ночь движутся по нашей земле.

Молодые железнодорожники жалуются, что будто скучно им работать на транспорте, негде проявить свое геройство. Я тоже раньше так думал, но после речи товарища Сталина, после того как меня наградили орденом Ленина, я понял, что честно выполнять свой государственный долг, работать без аварий, работать, как часы, - и есть героизм.

Я шагаю по улицам Москвы. На моей форменной фуражке блестит значок с мчащимся вперед паровозом. Я хочу, чтобы все видели этот значок:

- Я - железнодорожник!

Б. Иванов

* * *

В КОМИССИИ СО СТАЛИНЫМ

Я сам из середняков. Известно, как жили середняки. Нередко приходилось подтягивать туже пояс, чтобы сохранить хозяйство. В колхоз я пошел с опаской. Теперь оглядываюсь назад. Чего я опасался?

Отчасти не верилось, что мужик с мужиком может вместе ужиться. Отчасти казалось, что я, объединяясь, вроде передаю часть своего хозяйства бедняку. Отчасти не понимал коммунистической партии и ее задач. Мне казалось, что партия заботится об одних партийцах, ну, и о социализме, а какой такой социализм-я не мог наглядно представить и стремления к нему не имел.

За четыре года колхозный труд перевоспитал меня. Я увидел, что как хозяин я не разорился, вступив в колхоз, а выиграл, потому что колхоз приумножил то, что мы обобществили.

Конечно, с помощью государства.

Я стал бригадиром, и моя бригада вышла вперед других, ей присвоили звание сталинской бригады, и вот я заседаю на колхозном съезде. В последние годы я уже понимал, как работает коммунистическая партия и чего она добивается, но вижу, что не все понимал до конца.

Конечно, я и мечтать не мог, чтобы мне, беспартийному колхознику, пришлось участвовать в таком всемирном деле, что я буду заседать в Кремле, а Кремль ведь стоит выше всего мира.

А я не только заседаю на съезде, меня избрали в комиссию для рассмотрения проекта нового устава. "Чем ты гордился? - спрашиваю я себя с насмешкой. - Тем, что имел плуг? Тем, что голодал только раз в три года? Хозяин плуга - еще не хозяин жизни. Вот когда пришла пора твоей хозяйственной гордости".

15 февраля первый раз заседала комиссия. Участвовал товарищ Сталин, а также товарищи Молотов, Ворошилов, Каганович, Калинин и другие дорогие нам товарищи.

По каждому пункту проекта выступало много делегатов, и товарищ Сталин почти каждому задавал вопросы и делал замечания.

Наш азово-черноморец Поликарп Заикин, с которым мы жили в одной комнате Третьего дома советов, говорил по поводу прикрепления к бригадам земли на время севооборота. "Надо и к животноводческим фермам прикреплять землю", сказал он. Товарищ Сталин спрашивает у остальных, правильно ли, мол, говорит Заикин, или неправильно. И потом высказывается сам.

Товарищ Сталин не только ставил все на правильную политическую линию, но с хозяйственной стороны так тонко предусматривал всякую подробность, будто у него никогда никаких дел не было, кроме колхозных, а он ведь возглавляет всю международную революцию. На всей земле по его указаниям будет строиться жизнь, а он не забывает таких вещей, как тяпка и коса, когда говорит об инвентаре, необходимом каждому колхознику дома.

Я сам выступал по вопросу о приусадебных землях колхозников. Товарищ Сталин спросил меня, из какого я района, какие усадьбы сейчас имеются в нашем районе у колхозников. Такие вопросы он задавал и другим выступавшим. Мнения высказывались разные: и за большие усадьбы и за маленькие. Но вот берет слово товарищ Сталин и начинает говорить. Не просто говорит, а все взвешивает. Взвешивает то, что говорилось на самом съезде, и то, что говорилось на комиссии, и какие где земли, и что сеют. Говорил по всем районам, будто там жил. И все время подчеркивал, что, заботясь об общем, колхозном, нужно заботиться о каждом колхознике. Одна женщина говорила о цветах, что, мол, надо перед окном цветы посадить-тоже требуется земля. Сталин и это принял во внимание. Тут я понял, что неправы те руководители отдельных колхозов, которые говорят колхознику: "Крыша-это не наша забота, это мелочь, и без этого социализм можно построить". Сталин не так учит коммунистов.

Дивуюсь я. "Как это раньше, - говорю себе, - ты не понимал простой вещи? Партия заботилась и заботится о тебе самом и о всех миллионах трудящихся. Социализм - это твоя лучшая жизнь, а устав, который выработан под руководством товарища Сталина,-это закон прекрасной жизни".

П. Кургас

* * *

Я ВИДЕЛ СТАЛИНА

Из дневника

В первый раз близко я видел этого великого человека в 1934 году, когда окончился первомайский парад на Красной площади. Я тогда служил летчиком.

2 мая мы выстроили свои четырехмоторные корабли на Центральном аэродроме имени Фрунзе, а сами по подразделениям стояли в ожидании дорогих гостей. Товарищи Сталин, Ворошилов и Горький долго обходили ряды. Впереди, спокойной походкой, немного расставляя, как моряк, ноги в стороны, шел товарищ Сталин. Он то поднимал вверх приветливо правую руку, то прятал ее за борт шинели и внимательно вглядывался в лица бойцов. Здесь я впервые близко увидел его чуть улыбающиеся глаза.

С тех пор прошло довольно много времени. Однажды, после испытательного полета, я только что посадил машину на аэродром, сижу с механиком и разговариваю с ним о величине компенсатора руля поворотов. Вдруг подъезжает автомобиль с директором завода. Директор приглашает в свой кабинет. Сообщает, что едем на заседание в Кремль.

Когда мы вошли в зал, заседание было в полном разгаре. Товарищ Ворошилов говорил речь. На председательском месте сидел товарищ Молотов. Товарищ Сталин стоял у окна и набивал табаком свою любимую трубку. Он внимательно посмотрел на нас. Я сел за стол. Сталин сказал:

- Ну вот, пусть директор расскажет о своей машине.

Директор рассказал, как идет работа на нашем заводе, подробно познакомил присутствующих с особенностями машины, только что выпущенной заводом.

- Кто у тебя летал на этой машине? - спросил товарищ Сталин.

- Моисеев и Байдуков, товарищ Сталин. Они здесь присутствуют, - ответил директор.

- Ну, Байдуков, расскажите нам о машине. Чем она вам нравится? Что у нее плохого? - и посмотрел на меня, когда я проходил к модели нашего самолета.

Сталин подошел ближе. Он поглядывал то на меня, то на модель, как бы решая: действительно ли я толковый человек?

Можно ли довериться мне как испытателю самолетов?

Я старался рассказать о машине все так, как мне это представлялось с точки зрения летчика. Товарищ Сталин задавал такие сугубо профессиональные вопросы, касающиеся самолетостроения, что я частенько задумывался, чтобы опрометчивым ответом не "ввести в заблуждение" этого простого и величайшего человека, вождя народов.

И здесь я заметил, что Сталин - это человек, который любит послушать, любит посоветоваться с людьми, имеющими непосредственное дело с машиной самолетом, комбайном, отбойным молотком.

Второе, что меня поразило, - это то, что товарищ Сталин знает детально вопрос, интересующий его. Откуда человек, занятый делами государственной важности, знает тонкости авиамоторостроения и летного дела? От многогранной культуры и от гениального, всеобъемлющего ума идет эта прозорливость.

И, наконец, третье, что я заметил при этой встрече с товарищем Сталиным, - это его забота о человеке. Наше летное дело - профессия сложная и иногда опасная. Сталин во время заседания допытывался от конструкторов и летчиков: а как этот самолет, не опасен ли при вынужденной посадке? Можно ли из него свободно выпрыгнуть с парашютом? Удобно ли экипажу работать? И если получал отрицательный ответ, начинал спокойно, но весьма внушительно доказывать, что самолет, опасный для жизни, не есть советский самолет, что его нужно выбросить или переделать так, чтобы люди, самый ценный капитал в жизни, были окружены максимальными удобствами. В авиации нет мелочей. Из-за мелочей часто гибнут люди. Этого мы не можем допускать.