История российского государства. том 10. Разрушение и воскрешение империи. Ленинско-сталинская эпоха. (1917–1953) - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович

Взятие Зимнего дворца еще не означало, что сопротивление Временного правительства сломлено. Его глава, не ставший дожидаться ареста, попытался взять столицу обратно.

Покинув Петроград накануне штурма, Керенский отправился в Псков, где находился штаб Северного фронта, чтобы командующий Черемисов выделил войска для подавления большевистского мятежа. Но генерал, очевидно, не надеявшийся, что солдаты выполнят приказ, объявил «нейтралитет». Поддержать министра-председателя согласился лишь командующий конным корпусом генерал-лейтенант Краснов, но и он смог собрать совсем немного людей, согласных драться: десять казачьих сотен да отряд юнкеров. Проблема, однако, состояла в том, что эти бойцы, хоть и враждебные большевикам, терпеть не могли Керенского — с их точки зрения он был предателем «корниловского движения». Гибнуть за то, чтобы Керенский вернул себе власть, красновцы не очень-то хотели.

Поэтому, дойдя до Царского Села и столкнувшись с силами, наскоро собранными Троцким, наступающие после небольшого боя остановились. Керенский надеялся получить подкрепления с фронта, надеялся на то, что в Петрограде вспыхнет антибольшевистское восстание. Но подкрепления не прибыли, а восстание, поднятое юнкерами трех училищ, не получило поддержки ни от гарнизона, ни от горожан и было быстро подавлено.

Зато большевики без труда мобилизовали плохо организованную, но многочисленную (до 12 тысяч штыков) армию из солдат и рабочих. 30 октября они перешли в контрнаступление. Бой «красновцев» с «красными» длился недолго. Казаки вступили в переговоры, добиваясь только того, чтобы им позволили беспрепятственно уйти домой, на Дон. Керенский бежал, Краснов сдался. Военная угроза миновала.

Но и это еще не означало, что новая власть окончательно утвердилась.

Большевики овладели только Петроградом, но проблема была не в этом. Расчет Ленина на то, что достаточно подчинить себе столицу, и вся страна, привыкшая повиноваться центру, тоже подчинится, оправдался. Более или менее серьезное сопротивление сторонники Временного правительства оказали лишь во второй столице, Москве, где кровопролитные уличные бои длились целую неделю. В целом же передача власти Советам по всей стране прошла более или менее гладко — в большинстве губерний хватило сообщения из столицы о том, что теперь государством управляет какой-то Совет Народных Комиссаров. Иное дело, что передавать было особенно нечего: власть почти повсюду фактически отсутствовала.

Не функционировало и центральное правительство. Оно не могло поддерживать связь со страной даже по телеграфу — забастовал профсоюз почтово-телеграфных служащих. Остановились поезда — могущественный Викжель, профсоюз железнодорожников, тоже не признал Совнарком. Позиции большевиков в профсоюзном руководстве были слабее, чем у меньшевиков и эсеров.

Бойкот «узурпаторам» объявили и чиновники всех правительственных учреждений, отказавшиеся сотрудничать с «народными комиссарами». Это означало, что работа государственного аппарата парализована.

Когда Троцкий, новоназначенный глава дипломатического ведомства, прибыл в министерство иностранных дел и объявил, что вступает в должность, его встретили издевательским смехом. Нарком потребовал, чтобы служащие приступили к работе — все разошлись по домам.

Хуже всего обстояло дело с финансами. Государство не может существовать без выплат, а доступа к деньгам не было. Работники министерства и все директора банков отказывались выполнять распоряжения правительства.

Профессиональный революционер Вячеслав Менжинский, назначенный вместо Скворцова-Степанова временным наркомом, потому что когда-то работал мелким клерком в «Лионском кредите», прибыл в Госбанк с отрядом матросов, но те, разумеется, не могли заменить сотрудников и не знали, как добыть денежные средства.

Казалось, режим рухнет сам собой, «не справившись с управлением». Однако большевики возмещали некомпетентность твердостью. Они еще не овладели наукой управления государством, зато очень хорошо понимали главный закон власти: любые препятствия можно преодолеть решительностью и запугиванием, а оглядываться на законы незачем.

Огромной проблемой для Петрограда в семнадцатом году была уличная преступность, что естественно для двухмиллионного города, оставшегося без полиции и наполненного вооруженными, праздношатающимися солдатами, не говоря уж об освобожденных из тюрем уголовниках. Грабежи, хулиганство, погромы магазинов и винных складов стали самым обычным явлением. В темное время обыватели боялись выйти из дому.

Большевики решили этот вопрос с впечатляющей быстротой. Сразу же после громких декретов о мире и земле, 26 октября, они выпустили постановление «О борьбе с погромным движением» и наглядно продемонстрировали, что отныне монополия на насильственные действия принадлежит только власти. Погромщиков, застигнутых на месте преступления, просто расстреливали, не утруждаясь разбирательством. Жизнь в столице сразу стала спокойнее.

Другой проблемой — уже не для горожан, а для большевиков — являлась враждебность «непролетарской» части столичного населения, а она в Петрограде была очень высока, поскольку здесь жило много так называемой «чистой публики», поддерживавшей не «диктатуру рабочего класса», а демократию или даже монархию. Голосом этого «буржуазно-паразитического элемента» (на самом деле отнюдь не паразитического, ибо речь шла о служащих, предпринимателях, коммерсантах, офицерах) были популярные, влиятельные газеты, резко осудившие переворот.

«Как же, однако, мог произойти такой захват власти, какой немыслим в каком бы то ни было правовом государстве?» — ужасался «Петроградский листок».

Газета «День» писала: «Большевикам не подчиняется ни одно государственное учреждение. Их никто не признает даже за пределами захваченных ими городов. Они — ничтожное меньшинство в России. Как смеют они называться правительством!».

«”Первая” революция у нас сменилась “второй” с провозглашением диктатуры пролетариата, сделавшей нашу жизнь предметом ужаса для всех, в ком сохранилась капля государственного смысла» («Русские ведомости»).

Ленинская методология власти строилась прежде всего на создании организующего и руководящего центра — партии и партийной газеты, поэтому в борьбе с политическими врагами большевистский вождь придавал важнейшее значение их дезорганизации и децентрализации. Уже 27 октября вышел декрет «О печати», запретивший так называемую «буржуазную прессу», то есть отменивший одно из главных завоеваний революции — свободу слова. С этого момента начинается постепенное сползание в контрреволюцию, то есть отмену всех остальных демократических свобод, одной за другой.

В борьбе с профсоюзными забастовками применять насилие было нельзя — ведь в стачке принимали участие представители того самого трудового класса, защитниками которого объявляли себя большевики. Поступили опять-таки по-ленински: сосредоточились на организующих центрах — руководстве союзов, постепенно увеличивая там количество партийцев. К середине ноября транспорт и средства связи кое-как заработали.

С забастовкой финансового сектора большевики боролись иначе — по-бандитски: взяли в заложники директоров пяти крупнейших банков и потребовали за них выкуп, по миллиону за каждого. Так в Смольный поступили первые пять миллионов рублей. Но проблему это, разумеется, не решило. Банки все равно отказывались работать, и их скоро закрыли. Содержимое депозитариев было конфисковано. В результате вся финансовая система страны разрушилась, деньги обесценились. Началась гиперинфляция, перестали собираться налоги, и проблему снабжения, в том числе продовольственного, придется решать иными, немонетарными способами.

Управленческий хаос, совершенно парализовавший работу государства, заставил правительство прибегнуть к мере, которая тогда казалась временной. По предложению Ленина создали Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) — причем главным образом с саботажем, поскольку пока именно он являлся самой острой проблемой.