Последняя любовь - Элиза Ожешко

— Вы не сердитесь на меня за то, что я отнял у вас розу? — спросил он.

Девушка взглянула на него без улыбки, и лицо ее омрачилось.

— О нет, — ответила она тихо, — возьмите ее и спрячьте. Когда я буду далеко, далеко отсюда, она напомнит вам обо мне.

— Я хотел бы, — прошептал Генрик, — никогда не быть далеко от вас.

— Пан Генрик, — медленно промолвила девушка, глядя ему в лицо ясным, грустным взглядом, — на розовых кустах, когда увянут цветы и опадут пожелтевшие листья, на следующую весну расцветут новые розы, еще более прекрасные. Но человек, который оставит эту землю, никогда не вернется назад, не правда ли?

Она прижала руки к груди и посмотрела на небо, а Генрик, не сводя с нее глаз, быстрым движением поднес к губам пунцовую розу.

Регина в это время прощалась с хозяйкой.

— Прости меня, милая Регина, — говорила ей старушка, — что я редко навещаю вас, но я страшная домоседка, и даже твое милое общество и занимательная беседа не могут вытащить меня из моего тихого уголка. Вместо себя я буду присылать к тебе внучек, а тебя прошу бывать у меня почаще.

Как бы подтверждая бабушкины слова, Ванда подбежала к Регине, обняла ее и крепко поцеловала в щеку.

— Может быть, вы придете к нам сегодня вечером? — спросила Регина, подавая руку Равицкому.

Инженер молча поклонился, а Генрик пригласил и доктора зайти к ним.

Через несколько минут инженер и доктор также покинули гостиную. Сестра Ванды бродила среди клумб, рвала цветы и напевала песенку, а Ванда присела на низенькой скамеечке у ног бабушки и, положив руки на ее черное платье и прижавшись лицом к ее лицу, тихо заговорила:

— Бабушка, любимая, скажи, почему мне и тоскливо и радостно, хочется и плакать и смеяться, а мысль о смерти страшит, как никогда раньше.

В ответ старушка ласково отвела со лба девушки прядь волос и, пытливо посмотрев на нее, спросила:

— Давно ты это чувствуешь, дитя мое?

— Вот уже несколько дней, — шепнула девушка, — с тех пор, бабушка, признаюсь тебе, как познакомилась с паном Генриком Тарновским.

— О чем же вы с ним беседуете?

— О чем? Вчера вечером, например, когда ты говорила с Региной, а Зося с подружками гуляла в саду, мы сидели с паном Генриком у открытого окна, смотрели на небо и звезды, и он рассказывал, что на Украине небо синее-синее, а звезды светят ярче. Он очень любит свою Украину! Он говорит, что часто один ездит верхом, и конь несет его как ветер по широкой степи, а в степи тихо, торжественно и вольно. Изредка блеснет только беленькая деревенька, и ветер донесет оттуда грустную украинскую песенку или из-за древнего кургана вырвется вдруг вихрь, засвистит, завоет, поднимет до неба тучи песка, а потом снова наступает тишина и молчание, и всадник остается один на один с небом, могилами и любимым конем. Когда он об этом рассказывал, с неба упала звезда. Я взглянула на него, и мне показалось, что на лицо его упал свет этой звезды, — так светло оно было, так блестели его глаза. Под конец Генрик шутливо прибавил: «Видите, Ванда, какова Украина! А что вы можете сказать о своем болотистом Полесье?» И так мне, бабушка, стало обидно за наше Полесье! Как-никак это мой родной край, и я не знаю, почему люди его так окрестили, ведь и в нем есть своя прелесть. И я, как могла, начала описывать Генрику наши шумящие леса, где почти темно от густой листвы столетних дубов, а среди них пленительно сверкают белые стройные березки. Говорила о наших широких просторах, о том, как они тихи и печальны, когда их окутывает осенняя мгла, сквозь разрывы в которой лишь изредка виднеются маленькие деревушки и верхи высоких кладбищенских крестов; о красивых усадебных парках, о плывущих издалека после захода солнца унылых песнях и торжественных звуках пастушеских свирелей.

Я говорила долго, мне хотелось убедить Генрика, что сторона наша не бесцветна и не убога, Когда я замолчала, он спросил: «Вы очень любите свое Полесье, Ванда?» А я ответила: «Разве можно не любить тех мест, где мы увидели свет, где пробудилась наша душа, где каждый уголок до боли знаком, как близкий друг?» — «Теперь и я люблю Полесье», — сказал он и так, бабушка, посмотрел на меня, что мне захотелось и плакать и смеяться. Но нашу беседу прервал этот несносный кашель. Когда он начинает меня мучить, перед моими глазами встает смерть, которая так рано унесла маму. Раньше это чудовище вызывало во мне грусть, а теперь меня охватывает такой страх, что я убежала бы на край света. Я чувствую, как слабею, мне с каждым днем становится все хуже, и здешние воды нисколько не помогают. Бабушка, милая, неужели в груди моей поселилась неотступная смерть? Мне ведь всего восемнадцать, а жизнь так прекрасна, особенно теперь.

И девушка обняла старушку, зарылась лицом в складки ее черного платья, прижалась, словно ища у нее защиты.

— Дитя мое, — тихим, дрожащим голосом промолвила старушка, одной рукой обняв девушку за талию, а другой гладя ее волосы, — гони от себя мрачные мысли, подними гордо бедную свою головку и не пытайся проникнуть тревожным взором в неведомое будущее, а отважно прими то, что тебе суждено, — и хорошее и плохое. Твоей симпатии к пану Тарновскому я не порицаю, — он умен и благороден, а я всегда тебе говорила, что любовь к такому человеку может возвысить и осчастливить женщину. Ты молода, богата, будешь, а может, и уже любима, — значит, у тебя есть все для того, чтобы прожить счастливо жизнь. Быть может, тот, кому все подвластно, изгонит из твоей груди злосчастную болезнь, и к тебе придет счастье, которого ты, мое дорогое дитя, достойна. Благослови тебя Господь!

Ее дрожащий голос становился все тише и тише, и при последних словах две слезинки выкатились из ее глаз и затерялись в густых кудрях девушки.

В этот миг в окно ворвался луч заходящего солнца и золотым обручем обвился вокруг головы юной девушки, еще совсем ребенка, и седой женщины, словно хотел навсегда связать молодость и старость, стоящие на краю могилы.

Тот же золотой свет заката заливал маленькую гостиную, где, возвратясь от пани Зет, сидела Регина с братом. Молодая женщина вынула из букета, стоящего на столе, красный цветок и, подойдя к зеркалу, воткнула его в волосы.

— Браво, Регина! — вскричал Генрик. — Цветок в волосах — это нечто новое! Давно не замечал я никаких перемен в твоем вдовьем наряде.

— Ах, Генрик, это пустяк, — с улыбкой ответила Регина. — Мне теперь спокойней и легче на душе; вот уже несколько дней, как я веселее смотрю на мир. Я предчувствую, меня ждет что-то радостное, чего я до сих пор была лишена.

— Чему это приписать: здешним водам или здешнему обществу? — шутливо поинтересовался Генрик.