Детектив и политика 1991 №6(16) - Ладислав Фукс

разорялся:

— Хватит, больше я терпеть не намерен!

Все собрались вокруг Растера, сомнений не было — его слова относились к Ценгеру. Некоторые старались укротить Растера, другие поддержали его, а Гётц попытался утихомирить разгоравшиеся страсти:

— Брось! Нечего скандалить! Ну что такое случилось?

Кто-то подлил масла в огонь:

— Что ты вообще разорался? Чем недоволен? И при чем тут Гётц? Он что, твой денщик?

Вот этого не надо было говорить.

В Растера точно бес вселился, тем более что к утру он успел напиться почти до бесчувствия. Сильный, как горилла, он мог позволить себе распоясаться — ругался почем зря, размахивал кубком и в конце концов запустил им в Хоймана. Непонятно, почему в него — может, оттого, что Хойман стоял ближе всего к Ценгеру или очень уж ненавистно щурился на него, а возможно, кубок просто вырвался и полетел, в кого Бог пошлет… в общем, так получилось… В Хоймана Растер не попал, тот отклонился, а попал в Дессеффи.

Все разразились хохотом, хвалили Хоймана, смеялись над Дессеффи, но в центре внимания все же оставался Растер. Он угрожал сломать шею каждому, кто станет натравливать на него Гётца, при этом глядел на Ценгера, а тот отвечал вполне мирным взглядом, все еще поигрывая наградным пистолетом. Мгновение — и пистолет блеснул и в руке Растера. Ценгер взглянул на кубок, откатившийся в угол, на свой пистолет, на Растера и сказал:

— Конечно, безопаснее стрелять в затылок, со спины…

Повернулся к Гётцу и другим, точно приглашал в свидетели, сделал неопределенный жест пистолетом и пообещал:

— Этого жалкого типа когда-нибудь я все же убью!..

Кого имел в виду Ценгер, Хойман не знал ни тогда, ни теперь.

Всем было известно, что Растер очень дорожил записями Гётца по фармакологии и ревновал любого, кто пытался сблизиться с Гётцем, стараясь не упускать его из-под своего влияния… впрочем, Хойман интересовался этим не больше, чем античной скульптурой, и Гётц его мало занимал. Равно как и Ценгер с Растером. Конфликт в большом зале замка Бук кончился поздним утром совсем не так, как ожидалось. Всеобщее внимание вдруг переключилось на Дессеффи и Хоймана.

Незадолго до того, летом, у Дессеффи началось что-то вроде романа с дочкой землевладельца, имение которого соседствовало с замком, это был самый богатый помещик здешних мест, но роман закончился уже к осени. Дессеффи подозревал, что тут приложил руку Хойман — тот вместе с другими членами Союза навещал барышню и, в отличие от Дессеффи, простодушного, недалекого малого, часто болтал с ней, например, о деде майоре, описывал столичную жизнь, заграничные путешествия, занятия юриспруденцией, коллекцию оружия… Тогда Хойман еще мало напоминал нынешнего советника криминальной полиции. Сельская барышня внимала Хойману с интересом и восхищением, как и каждая девушка, видевшая в жизни лишь поля, луга и коровники. Дессеффи постепенно терял все позиции, возможно, еще и потому, что помещик был сказочно богат, Дессеффи же, несмотря на аристократическую фамилию, принадлежал к безнадежно захудалой и обедневшей ветви рода. Когда девица окончательно дала Дессеффи отставку — Хойман, правда, при этом так и не занял его места, — Дессеффи выкинул совершенно неожиданную штуку. Однажды вечером он поджег сенной сарай в имении. Выгорел сенник до основания, но все бы обошлось, если бы Хойман спустя месяц не упомянул в деревне о поджоге и поджигателе. Однако дело все равно замяли, помещик уже получил приличную страховку. Дессеффи же после этого возненавидел Хоймана смертельно.

…Поутру, когда занялся рассвет и темный пейзаж в стрельчатых окнах замка Бук начал сереть, когда конфликт между Ценгером и Растером уже угас, Хойман вдруг увидел под ногами Дессеффи золотой кубок Растера — тот валялся там с тех пор, как Растер швырнул его… Хойман внезапно поддал кубок ногой, да так сильно, что едва не выбил окно. Растер что-то закричал, но никто не обратил на него внимания, все повернулись к Дессеффи. Так же как помещику — за дочь, он бросился мстить Хойману за все. Драка длилась недолго. Кадеты притащили кувшин ледяной родниковой воды, вылили на голову Дессеффи, и тот, отряхиваясь, уполз куда-то в угол…

Советник криминальной полиции Хойман помнил все так ясно, будто и не прошло столько лет. И воспоминание это, в отличие от воспоминаний о победе Растера, его не огорчило. Глупая история, случившаяся тридцать пять лет тому назад, однажды на рассвете…

Постучав, вошла Бетти с кофе и чашками на подносе.

— Глупая история…. — проворчал Хойман. Ваня обратил внимание на чашки.

— Прекрасный фарфор, господин советник, я у вас еще не видел этого сервиза… Старый "мейсен"? Где это вы купили?

— Ничего я не покупал, в доме завалялся. — Хойман жестом отпустил Бетти и снова посмотрел в окно, за которым царила ночь… А полковник Зайбт отложил наконец пистолет и задумчиво проговорил:

— Может быть, и глупая… Помнится, произошла она на рассвете, в старинном замке Бук, у меня до сих пор все это перед глазами — пирушка длилась всю ночь, мы напились: Дессеффи, Растер, Ценгер, да и ты, Виктор. Вполне естественно, молоды были…

Наступила тишина.

— Однако, — после паузы заговорил Хойман, — если это связать с нашим делом, то есть тот спор между Растером и Ценгером в замке Бук, тридцать пять лет назад, связать с двумя детоубийствами нынешней осенью… Если слова Ценгера о выстреле в затылок соотнести с убийствами в сентябре и ноябре… Пистолет той же системы… — пробормотал Хойман.

Случись здесь камердинер, он бы подумал, что хозяин как исправный детектив хотел бы связать в один узел весь свой опыт долгой жизни — и обернуть на пользу дела…

— Автор детективных книжек, — снова заговорил Хойман, — конечно, все связал бы да еще расцветил бы как следует. Абсурд… Оставим это…

Комиссар Ваня заметил:

— Сегодня я видел в магазине цветные керамические вазы, с ними продавались салфетки и скатерти в тех же тонах. Если поставить такую вазу на стол с цветами…

— Нет, — возразил Хойман, — все одного цвета — примитивно.

Камердинер подумал бы: "Господин советник спорит о вкусах".

Камердинер как раз постучал и остановился на пороге. Потом вошел, по своему обыкновению сутулясь. У него была странная походка, непонятно, как он перемещался, почти не переступая. Камердинер принес блокнот.

— Покажите! — Советник жестом подозвал его, беглым взглядом пробежал записи. Одно сообщение показалось ему важным.

— Вот он, беглец! — И передал блокнот Ване.

— Ага, арестант, бежавший из брюссельской тюрьмы, — кивнул Ваня. — В Польше и в Бельгии он назывался Стопек, у нас — Анатоль Брикциус… — Ваня вернул блокнот Хойману.

Забирая блокнот, Хойман взглянул в окно и —