Декабристы и русское общество 1814–1825 гг. - Вадим Парсамов

Как военный, понимая правильность отступательной тактики Барклая, Глинка отдал ему дань памяти, описав его героическое поведение в ходе сражения. Посвященные Барклаю строки по своей художественности являются одним из лучших словесных портретов этого выдающегося военачальника и по праву могут быть поставлены в один ряд с пушкинским стихотворением «Полководец»: «Михайло Богданович Барклай де Толли, главнокомандующий 1-ю Западною армиею и военный министр в то время, человек исторический, действовал в день Бородинской битвы с необыкновенным самоотвержением. Ему надлежало одержать две победы, и, кажется, он одержал их! Последняя – над самим собою – важнейшая! Нельзя было смотреть без особенного чувства уважения, как этот человек, силою воли и нравственных правил, ставил себя выше природы человеческой! С ледяным хладнокровием, которого не мог растопить и зной битвы Бородинской, втеснялся он в самые опасные места. Белый конь полководца отличался издалека под черными клубами дыма. На его челе, обнаженном от волос, на его лице, честном, спокойном, отличавшимся неподвижностию черт, и в глазах, полных рассудительности, выражались присутствие духа, стойкость непоколебимая и дума важная. Напрасно искали в нем игры страстей, искажающих лицо, высказывающих тревогу души! Он все затаил в себе, кроме любви к общему делу. Везде являлся он подчиненным покорным, военачальником опытным. Множество офицеров переранено, перебито около него: он сохранен какою-то высшею десницею. Я сам слышал, как офицеры и даже солдаты говорили, указывая на почтенного своего вождя: “Он ищет смерти!”. Но смерть бежит скорее за теми, которые от нее убегают. 16 ран, в разное время им полученных, весь ход службы и благородное самоотвержение привлекали невольное уважение к Михаилу Богдановичу. Он мог ошибаться, но не обманывать. В этом был всякий уверен, даже и в ту эпоху, когда он вел отступательную, или, как некто хорошо сказал, “войну завлекательную!”. Никто не думал, чтобы он заводил наши армии к цели погибельной. Только русскому сердцу не терпелось, только оно, слыша вопли отечества, просилось, рвалось на битву. Но предводитель отступления имел одну цель – вести войну скифов и заводил как можно далее предводителя нашествия»[129].

Барклай не мог возглавлять подлинно народную войну, потому что он не был облачен народным доверием. Подлинно народным вождем мог стать только Кутузов. Кутузов у Глинки наделен высшей мудростью и народностью: «В простреленной голове его был ум, созревший в течение 70 лет; в его уме была опытность, постигшая все тайны политической жизни гражданских обществ и народов. Над ним парил орел, на нем была икона Казанской Божией Матери, сто тысяч русских кричали: “Ура!”»[130]. Кутузов всегда показан в окружении людей. Одно из его личностных качеств – это общительность. Он «веселонравен» и «шутлив». «К числу талантов его неоспоримо принадлежало искусство говорить»[131].

Антиподом Кутузова является Наполеон. Это человек, лишенный народности. Он «предводитель народов», но сам он давно утратил связь со своим народом. Он одинок и уже в силу этого обречен на поражение. Глинка рисует традиционный для романтической литературы портрет Наполеона, одиноко сидящего на коне на возвышенности. «Его взгляд – молния; но черты лица неподвижны, вид молчаливо задумчив»[132]. Наполеон самонадеян и недооценивает противника. На замечание Коленкура, что «русских скорее можно в землю втоптать, нежели в плен взять!», он отвечает: «Ну, ладно! Так послезавтра (26 августа) мы всех их втопчем в землю»[133].

Главным героем Бородинского сражения является народ. В этом Глинка предвосхитил историческую концепцию Л. Н. Толстого, который использовал «Очерки Бородинского сражения» для описания настроения русских солдат накануне Бородинского сражения в своем романе-эпопее «Война и мир». Капитан Тимохин говорит Пьеру Безухову: «Что себя жалеть теперь! Солдаты в моем батальоне, поверите ли, не стали водку пить: не такой день, говорят»[134]. Эта характерная деталь заимствована Толстым у Глинки. Описывая канун сражения, декабрист подробно останавливается на настроении офицеров и солдат. Для них наступил торжественный момент народного единения и ощущения собственной причастности к национальной истории («мы видим бороды наших отцов»[135]): «Священное молчание царствовало на нашей линии. Я слышал, как квартиргеры громко сзывали к порции: “Водку привезли! Кто хочет, ребята! Ступай к чарке!”. Никто не шелохнулся. По местам вырывался глубокий вздох и слышались слова: “Спасибо за честь! Не к тому готовились: не такой завтра день!”»[136]. Россию на Бородинском поле представляли не только солдаты и офицеры, но и добровольцы-ополченцы. Они явились на это сражение в национальном обличии: «На этом войске было две коренных принадлежности Руси: борода и серый кафтан; третья и важнейшая принадлежность Руси – христианской – был крест»[137].

Таким образом, Бородинское сражение представлено Глинкой не просто как военное, а как общенародное, национальное дело. Каковы же, по мнению декабриста, результаты этого сражения? «Механизм этой огромной битвы, – пишет Глинка, – был самый простой. Наполеон нападал, мы отражали. Нападение, отражение; нападение, опять отражение – вот и все! Со стороны французов – порыв и сила; со стороны русских – стойкость и мужество. Об этой битве можно сказать почти то же, что Веллингтон позднее сказал о битве при Ватерлоо: «Наполеон шел просто, по-старинному и разбит просто… по-старинному! Мы только должны поставить вместо слова “разбит” другое — “отбит”, и будет верно»[138]. Таким образом, как и другие декабристы, Глинка не считал Бородино победой русских, но он, как и они, не считал, что это было поражение. Но уже то, что русским удалось выстоять против Наполеона, можно считать нравственной победой.

Особое место в декабристских воспоминаниях о 1812 годе занимают «Записки» С. Г. Волконского. Волконский отказывается от попыток дать целостное осмысление Отечественной войны, ссылаясь на то, что «весь ход кампании многими подробно, хотя большей частью весьма пристрастно в пользу личностей написан». Декабрист предуведомляет читателя, что его рассказ будет только о том, чему он «был или участником или свидетелем»[139]. Поэтому его повествование приобретает характер подлинного документа, содержащего порой уникальные сведения. Так, например, обращает на себя внимание эпизод, когда еще в самом начале войны Александр I поручил полковнику К. Ф. Толю «тайно видеться с князем Иосифом Понятовским, командовавшим тогда одним из корпусов наполеоновской армии». Переодетый Толь отправился «к Понятовскому, с тем чтобы заверить его, что государь имеет намерение восстановить Польшу и что если он, Понятовский, согласится оставить Наполеона и тем увлечет за собою и польское войско, имевшее полное доверие к нему, Понятовскому, то Александр провозгласит его королем польским, выставляя это не за измену, но за содействие его к восстановлению отечества. Ответ Понятовского был отрицательный, и он сказал Толю, что благодарит государя за намерение, но что честь ему не позволяет принять предложение, а в удостоверение уважения и признательности государю он не даст гласности всему этому, и Толь возвратился»[140].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});