Сердца. Сказ 3 - Кристина Владимировна Тарасова

меня за плечо, велит убираться.

– Неужели есть кто-то, кого ты боишься? – забавляюсь я. – Или просто опасаешься…? Уж за меня не переживай.

– Обыкновенно путник этот несёт смерть.

– Её я не боюсь, видались.

Смеюсь и готовлю три стакана, откупориваю бутыль подарочного коньяка и восседаю обратно на окно. Ян, затянувшись в последний раз, отдаёт мне несчастную спицу.

Незнакомец рассекает промятую конвоем тропу, а чёрные одежды его развеваются по ветру. Лошадь – смоляная красавица, с идеальной выправкой и понимающими глазами; вижу их за версту и желаю познакомиться.

Ян сбагривает документы, расчищая стол, и принимает не слишком задумчивое лицо. Ударяю почти докуренной иглой о дребезжащий подоконник и внимательно рассматриваю прибывшего: некто гарцует по выложенной до Монастыря плитке, замирает подле части сада и, махнув рукой охране (та, к слову, беспокойно и приветливо кланяется), оставляет лошадь. Человек замечает движение и взирает на меня; от вздёрнутой головы с макушки спадает капюшон: взору предстаёт длинная белёсая коса. Мы встречались…

– Бог Смерти, – шёпотом объявляю я и вязну в тени кабинета.

– Вы знакомы? – хмурится Хозяин Монастыря.

– Тебя это пугает или удивляет?

– Сейчас не до твоих издевательств, Луна. Появление Бога Смерти – дурная примета, знаешь ли. Его имя себя оправдывает.

– Разве же он убийца?

– О, ни за что. Суд вершится не его руками. Он лишь гонец, что приносит благие или дурные вести. Но без вестей не является, беда в этом.

Я мыслю о граничащих друг с другом понятиях жизни и смерти. О взаимозаменяемых понятиях. Одно есть отсутствие или следствие другого. Ты даёшь, ты забираешь. И право отнять жизнь у тебя есть, ежели ты способен породить новую. Вот только не порождаются опыт, дух и ум – в этом проблема. Выходит, и право отнимать нет.

– А ты убивал, верно? – решаюсь спросить Хозяина Монастыря.

Тот бросает спесивый взгляд и ведёт бровью, подкашливает и усмехается.

– Своими руками, Ян, – уточняю следом, дабы лишний раз напомнить, что кровь, пущенная чужими, но под его началом, принадлежит хозяйской голове.

– Дерьмо случается, Луна. Бывало.

Сколькими нужно пожертвовать, дабы укрепить дрожащую руку?

– А скольких ты убил?

– Тебе эта информация ни к чему, – отвечает Ян.

– Ты просто не помнишь! – горько насмехаюсь следом.

– А если бы и помнил, что бы это изменило?

– Смотря, что для тебя жизнь, – перебиваю раздосадованное лицо и – вмиг – разгневанный голос.

– Ничто, – спокойно говорит мужчина. – Я Бог, Луна, и для меня жизнь – ничего из себя не представляющая величина: одна из миллионов и более; подчиняемая и воли, и прихоти. Может, даже валюта.

– Не забывай, что и я Богиня.

Он впяливается в саднящее лицо, полное тоски и горечи.

– И что же для тебя жизнь, богиня? – стрекочет Ян.

– Пожелаю взглянуть смерти в лицо, дабы узреть истинный, исчерпывающий ответ.

– Не играйся, Луна! Такие игры – действительно – стоят жизни.

И в этот миг дверь распахивается. Ни сопровождающей охраны, ни его сопутствующих лиц, ни стука, ни приглашения. Бог Смерти, с которым мы беседовали однажды (но не единожды) – у сада, на пороге дома Жизни, взирает на меня и Яна и поочередно приветствует рукопожатием. Я предлагаю сесть, а сама – внутренне – отмечаю его манеру поведения и разговора: он не выделяет полов и соответствующие жесты/фразы, он не ограничивается телесной оболочкой и говорит возвышенно.

Ян, тревожно падая в собственное кресло, интересуется причиной визита.

– Проведать, – улыбается Бог Смерти, а затем, одарив собеседника многозначным взглядом, пожимает мою руку вновь и заверяет: – Я искренне соболезную вам, Богиня Солнца. Можно бесконечно предаваться напыщенным речам о том, что это колоссальная потеря для пантеона и верующих…но это ничего не значит и ничего из себя не представляет в сравнении с вашей личной потерей. Сожалею об утрате и обещаю любую помощь. Ваша искренность чувств, как было отмечено мной в одну из бесед, поразила, а потому не могу не предложить поддерживающе плечо ныне.

Всё встаёт на свои места.

Некто, прознавший о падении дома Солнца и любезно предавший тело его последнего представителя земле. Разумеется, покушаться на жизнь упомянутого господина я не могла. Не имела права и желания. Всё равно тайна скоро обнажится…А Бог Смерти мог стать достойным союзником.

Я выражаю благодарность и велю не зацикливаться на единой теме; время – вершить дела. Бог Смерти, не похожий ни на мужчину, ни на женщину (то есть вобравший и те, и те черты) попросту не мог быть посетителем и уж тем более завсегдатаем Монастыря. Значит, к Яну его привело иное…

Разглядываю бархатную белоснежную косу, пущенную по чёрной мантии, пока обладатель её, предаваясь светским (и, соответственно, натянутым) разговорам, восседает на диване. От алкоголя он отказывается, а на вопрос, чем можно обрадовать гостя, незамысловато отвечает, что предпочитает пить молоко с мёдом и только Хозяину Монастыря то известно: каждый раз Бог Смерти называет одно и то же, но каждый раз Хозяин Монастыря, не грезя о следующей встрече, забывает пополнить запасы бара.

Я давно не слышала этого слова (и молоко, и бар), а потому приправляю человека удивлённым взглядом.

– Спрошу на кухне, – обращаюсь к Богу Смерти и поднимаюсь с места подле, а на злобное лицо Яна, которое подначивает: «не стоило этого делать и даже пытаться», бросаю: – Вполне возможно, не всё извели на шубат.

– Думаешь? – бессовестно хмыкает Ян.

– Уверяю, – шмыгаю следом и покидаю раскалённый кабинет.

Не без ругани на тучных тёток отвоёвываю стеклянную тару и литр белого с комьями.

Бог Смерти с самым живым лицом вкушает данный напиток, а Бог Удовольствий с самым прискорбным видом взирает на нас поочерёдно. Незримы им никакие мирские и земные удовольствия; лишь тягучая имитация от ужасных вещей и поступков.

Мы разговариваем об обыкновенном; а вскоре касаемся и рабочих моментов. Удивительно, но гость наш оказывается интересным собеседником и приятелем.

– Теперь монастырские дела вы ведёте вместе, не так ли?

Ян нехотя роняет правду:

– Похоже на то.

– Однако, – великодушно улыбается Бог Смерти, – не все секреты между вами обнажены, верно? В партнёрстве это плохо сказывается.

– Личные и рабочие моменты должны быть разграничены, – препирается Хозяин Монастыря, а я с интересом и пылом присаживаюсь на соседствующий стул, дабы понаблюдать за борющимися со стороны.

Беседа их была в действительности похожа на борьбу: вот только Хозяин Монастыря в силу своего характера и нрава – скалился и кусался, а Бог Смерти – выжидал и остро колол.

– И там, и там полно скелетов, – веселится последний упомянутый.

Я обращаюсь к Яну с самым спокойным лицом и взглядом прошу ответов.

– Ты что-то