Сердца. Сказ 3 - Кристина Владимировна Тарасова

незнакомые слова, блондинка приветливо улыбается, словно её одарили лучшими комплиментами, а горчичная выпускает нервный смешок и прячет потерянные глазки; никто ничего не понял и каждый воспринял неясные хитросплетения слогов по-своему.

А затем Ян, утомительно петляя меж выставленными на ковре девицами, приглаживает их оголённые спины или теплится губами у висков. О, с какой досадой и в этот же миг с каким глумлением я отворачиваюсь к окну и ловлю дребезжание зелёных верхушек из виднеющейся части сада.

Ян награждает каждую девочку обольстительным взглядом и гранённым стаканом. Но чёртово обольщение, как и гранённый стакан, сработать не могут – девочки с ядом косятся на меня. Явная претендентка на роль любимицы зудит в их малых умах. Я отступаю от окна и мягкой поступью бреду до новеньких. Эти новенькие были не для Хозяина Монастыря, о нет! Это мои послушницы. В моих силах было показать себя, стравить напыщенные речи Яна о безмолвном послушании ему и закрепиться за управляющей (хотя бы одной из).

Горчичная опускает глаза, но я, ласково ухватив её за подбородок, велю посмотреть. Девочка поднимает испуганное личико и ловит моё дыхание.

Параллельно с тем выступает сам Ян. Его чёртов принцип не касаться новоприбывших и послушниц даёт смачную прореху; и вот мы измываемся друг над другом и друг перед другом.

Хозяин Монастыря, соблазнительно нашёптывая, уговаривает их ступить на земли Монастыря – отныне и навсегда, и зудит о красивой и беззаботной жизни. Я подтверждаю его слова и переманиваю девочек, угощаю питьём и выразительными словами о прекрасном; горчичную едва не обжигаю касанием губ, у блондинки задорно прокручиваю прядь волос, а брюнетке засматриваюсь в глаза и обещаю этим взглядом лучшие из возможных благ. Они соглашаются. Соглашаются: ни разу ничего не уточнив, не спросив и не воскликнув. И соглашаются – вот уж чудо – совершенно без слов: зачарованно качают головками и троицей ютятся на диване. Я растягиваюсь на спинке за их спинами, и вместе мы ожидаем приготовления Отца. Ян подсовывает им документы, а затем поджигает ещё одну папиросу. Дурман стоит невообразимый; пропитанный с ума сводящими ароматами стол – с дымящимися на нём шашками – пускает почти невидимые благовония. Я привнесла в Монастырь долгожданные метаморфозы.

– Ты привнесла в Монастырь разруху и беду, – несколько позже объявляет мужчина.

– Спровоцированы они были исключительно тобой.

– Однако носят твоё имя! Не возжелаешь быть Богиней Хаоса?

– Если такова должность не занята – сочту за честь.

Хозяин Монастыря разглядывает под полупрозрачной тканью на моём бедре белую подвязку. Из старого мира и старых традиций, когда брак торжественно отмечали и документально заверяли, когда жена позволяла мужу снять с себя эту подвязку.

– А ты с чувством юмора, да? – причитает Ян.

Хозяин Монастыря отворачивается и складывает перед собой кипу бумаг, а я, двинув её бедром, присаживаюсь на стол подле. Бумаги сыплются, Ян нервно сглатывает. Закидываю ногу на ногу, и тогда разрезанная ткань велит мрачному взгляду приласкать одаренную солнечной позолотой кожу.

Хозяин Монастыря быстро смотрит на меня и быстро отворачивается.

– И чего ждёшь? Команды? – издеваюсь я.

– Сколько ещё мне терпеть твои мучения?

– А сколько вытерпишь?

Слегка откидываю угол юбки и вместе с тем здравый смысл.

– Взять, – швыряю следом. – Так ты хочешь? Словно собака на кость?

Хозяин Монастыря с недоверием (оправданным) и непониманием (отверженным) взирает на меня и взглядом просит повториться. Я киваю. Взять.

И на ласкающую в секунду руку, бью и по этой руке, и по её обладателю. Возможно, виноват испитый стакан неясного содержания, возможно, скуренные самокрутки, возможно, девы, которых мы пытались соблазнить назло друг другу.

– Это всё что тебе надо? Всё, чего ты хочешь, да? И плевать: какими силами и чьими жизнями. Ненавижу тебя! – огрызаюсь я и – как вдруг – влепляю Яну полюбившуюся (кому из нас больше?) пощёчину. – Ты прикончил Гелиоса и, едва тело успело остыть, ползёшь под юбку его жене? Чёртов псих. Ты психопат!

– Кричишь сейчас ты, не я. Не я псих.

– Как же я тебя ненавижу!

Вдруг заливаюсь слезами и пытаюсь ударить вновь. Перегрызаю внутри себя слова о Гелиосе. Уродливые слова. Мне следовало молчать. Но скудность лица Яна и его лёгкость после тяжёлой утраты выворачивали и напитывали какой-то злостью, даже злобой.

Хозяин Монастыря наступает и загребает в объятия, останавливая судороги и удары, усаживает к себе на колени и, теплясь к груди, успокаивает. Пытается.

– Я тебя ненавижу, – почти воем добавляю я и добавляю какие-то ошмётки кулаков. – Чёрт бы с тобой, Ян… – и вот уже реву. – Ненавижу…

– Тише.

– Ненавижу…

Он обхватывает талию и жмёт к себе: весь горит, трепещет; желание вперемешку с досадой, вот так смех! – мы приготовили чертовски противный (по своей человеческой природе) коктейль и теперь с лихвой пускались в пьяные танцы двух потерявших рассудок.

Будь в нас чуть меньше напыщенной и неоправданной гордости, которая меж двух сердец лишь возбраняется, ничего бы не вышло. Никакие бы горечи и разлуки не оросили нашу историю:

не прояви он свою непокрытую принципиальность, когда сам подбросил Гелиосу,

не прояви я свою преувеличенную горесть, когда рассыпалась меж монастырскими стенами с воем о не случившихся чувствах,

не прояви он своё малодушие и тщеславие, швырнув оскорбительное предложение стать его женой,

не прояви я свою не отпускающую гордыню, издеваясь над гостем…

О, тысяча «если бы не» и больше собрали из нас нынешних нас: изуродованных не только историей и жизнью, но и самими собою. Однако и прекратиться то не могло. Не могли мы остановиться, больше нет. И потому я предупреждаю Яна:

– Мы с тобой, Хозяин Монастыря, идиоты: были и таковые остаёмся. Пора бы прекратить играть в свои бездушные игры, но ставки уже необоснованно высоки. Я устала, Ян, от такой жизни, хотя только начала жить.

– Добро пожаловать в мой мир, – усмехается он.

И вот я сижу на подоконнике, свесив ноги на улицу, и закуриваю тонкую, утаенную Ману, сигарету. Кольцо отлетает с губ и опоясывает зенитное солнце. Гелиос? Я улыбаюсь ему, как вдруг улавливаю звуки на стороне. Горизонт открывает облако пыли и нечто приближающееся.

– Разве ты ожидаешь гостей? – вопрошаю через плечо; мужчина, которого настигли думы, отрывает голову от развороченных листов бумаги и взирает на меня.

– А у нас гости?

– И кто-то важный!

– Почему ты так решила? – удивляется Ян и покидает кресло; равняется со мной и отбирает сигарету.

– Потому что без твоего долбанного конвоя, – ругаюсь следом. – Смотри, как едет. Словно скачет…о, это и вправду лошадь.

Хозяин Монастыря ругается самым скверным образом, ударяет по подоконнику и, стаскивая