Пассажиры с пурпурной карточкой - Филип Фармер

Чиб спешит к кромке окаймленного пластиком озера, опускает на землю свою картину и низко кланяется, сорвав с головы несколько помятую шляпу. Мариам улыбается ему, но улыбка исчезает, когда строгие матроны делают ей замечание.

– Йа кельб! Йа ибн кельб! – кричат матроны ему.

Чиб широко улыбается им, машет шляпой и говорит:

– Очарован, поверьте, сударыни! Прекрасные дамы, вы напоминаете мне Трех Граций!

Затем он кричит:

– Я люблю вас, Мариам! Я люблю вас! Ты для меня словно роза Шарона! Красивая, с глазами газели, девственная! Цитадель невинности и силы, ты полнишься буйным материнским соком, ты хранишь верность своей единственной подлинной любви! Я люблю тебя, ты – единственный свет среди мертвых звезд во мраке неба! Я взываю к тебе через пустоту!

Мариам понимает общенародный английский, но ветер относит в сторону его речи. Она улыбается жеманно, и Чиб не в силах подавить секундное отвращение, вспышку гнева, как будто она предала его каким-то образом. Все же он овладевает собой и кричит:

– Я приглашаю вас на свою выставку! Вы, и ваша мать, и ваша тетя будете моими гостями. Моя душа, вы посмотрите мои картины и поймете, что за человек собирается умчать вас на крыльях своего Пегаса, моя голубка!

Нет ничего более нелепого, чем словесные излияния молодого влюбленного поэта. Он крайне высокопарен. Мне смешно. Но я также тронут. Хоть я и старый, я помню своих первых возлюбленных, помню тот огонь, те водопады слов, молниеподобных, окрыленных страданием. Дорогие подруги, большинство из вас в могиле; остальные увяли. Я посылаю вам воздушный поцелуй.

Старик

Мать девушки встает в лодке. На какую-то секунду она поворачивается профилем к Чибу, и ему видится, какие ястребиные черты будут у Мариам, когда она достигнет возраста матери. Сейчас у нее плавный орлиный профиль – «изгиб дамасского клинка», как выразился однажды Чиб о таком типе лица. Нос выступающий, но красивый. А вот уже мать выглядит старым неопрятным стервятником. И тетка – совсем не орел, а что-то вроде верблюда с теми же чертами.

Чиб отталкивает от себя эти неодобрительные, даже оскорбительные сравнения. Но ему не оттолкнуть трех бородатых, немытых, облаченных в балахоны мужчин, которые окружили его.

Чиб говорит, улыбаясь:

– Не припомню, чтобы приглашал вас.

На их лицах ничего не отражается, поскольку местный английский – разговорный, быстрый – звучит для них непереводимой тарабарщиной. Абу – общее имя для всех египтян в Беверли Хиллз – изрыгает проклятия столь древние, что на них отреагировал бы житель Мекки домагометовской эпохи. Он складывает пальцы в кулак. Второй араб делает шаг к картине и заносит ногу, собираясь пнуть ее.

В этот момент мать Мариам обнаруживает, что в лодке стоять так же опасно, как на верблюде. Даже опаснее, потому что никто из трех женщин не умеет плавать.

Как не умет и тот араб средних лет, который кидается на Чиба, но происходит следующее: его жертва отступает в сторону и затем помогает ему завершить падение в озеро пинком сзади. Один из молодых мужчин атакует Чиба, другой принимается пинать картину. Оба замирают, услышав вопли женщин и увидев, как те барахтаются в воде.

Затем эти двое подбегают к кромке озера и тоже летят в воду: Чиб толкает обоих сразу. Болган из полицейского пикета слышит вопли и плеск, производимые шестью людьми, он бежит в сторону Чиба. Чиб начинает беспокоиться, потому что Мариам с трудом удерживается на поверхности. На ее лице неподдельный ужас.

Что не может понять Чиб, так это почему они ведут себя подобным образом? Их ноги должны касаться дна, вода здесь едва доходит до подбородка. Несмотря на это, у Мариам такой вид, словно она вот-вот утонет. Точно такое впечатление производят и остальные, но они его не интересуют. Он собирается войти в озеро и помочь Мариам. Правда, если сделать это, придется потом искать сухую одежду, чтобы переодеться перед выставкой.

Так подумав, он смеется громко, а потом еще громче, видя, как болган прыгает в воду спасать женщин. Чиб поднимает свою картину и уходит, смеясь. Подходя к Дому, он успокаивается.

«Удивительно, но Старик оказался прав. Он словно видит меня насквозь, как ему это удается? У меня нет воли или я слишком легкомысленный? Нет, я слишком сильно и слишком часто влюблялся. Что поделать, если я люблю Красоту, а красавицам, которых я люблю, Красоты недостает. У меня слишком требовательный глаз: он гасит пожар моего сердца».

Избиение младогласых

Вестибюль (один из двенадцати), в который входит Чиб, был спроектирован его дедом. Посетитель попадает в длинную изогнутую трубу с зеркалами, установленными под разным углом. Он видит треугольную дверь в конце коридора. Дверь кажется настолько маленькой, что в нее не пройти человеку старше девяти лет. Из-за этого обманчивого впечатления посетителю кажется, что, продвигаясь к двери, он шагает вверх по стене. В конце трубы посетитель начинает думать, что находится на потолке.

Но дверь увеличивается по мере того, как он приближается, пока не приобретает гигантские размеры. Специалисты высказывают предположение, что данный вестибюль задуман архитектором как символический образ – ворота в мир искусства. Вам необходимо стать вверх ногами перед тем, как войти в волшебную страну эстетики.

Войдя внутрь, посетитель думает сначала, что огромная комната вывернута наизнанку и поставлена задом наперед. У него еще сильнее кружится голова. Дальняя стена воспринимается как ближняя, посетитель далеко не сразу может сориентироваться. Некоторые люди вообще не могут привыкнуть к такой обстановке, им приходится выйти, иначе их стошнит или они потеряют сознание.

По правую руку стоят вешалки с табличкой: «Вешать головы здесь». Каламбур с двойным дном, выдумка Старика, который всегда оттачивает шутку до такой тонкости, что большинству ее не понять. Если Старику присуще переступать границы хорошего вкуса в лингвистике, то его праправнук улетел за все мыслимые пределы Галактики со своими картинами. Тридцать из его последних работ представлены на выставку, включая три недавних полотна из «Серии с собакой»: «Созвездие Гончих псов», «Доги жаждут» и «Собака в разрезе». Есть опасность, что Рускинсон и его ученики сейчас не выдержат и начнут блевать. Лускус со свитой воздает хвалу, но держатся они сдержанно. Лускус сказал своим, что сначала он сам поговорит с молодым Виннеганом, потом уж пусть вступает весь хор. Репортеры с фидеостудии ведут деловито съемку, берут интервью у тех и других, стараясь спровоцировать ссору.

Главное помещение в Народном Доме – огромная полусфера с блестящим потолком, который переливается всеми цветами радуги с интервалом в девять минут. Пол в виде громадной шахматной доски, в центре каждого квадрата нарисовано лицо – портрет знаменитости в том или ином виде искусства. Здесь можно увидеть Микеланджело, Моцарта, Бальзака, Зевкиса, Бетховена, Ли Бо, Твена, Достоевского, Фармисто, Мбузи, Купеля, Кришнагурти и других. Десять квадратов оставлены без лиц, чтобы будущие поколения смогли выдвинуть своих претендентов на бессмертие.

Нижняя часть стены разрисована фресками, изображающими важнейшие моменты жизни художников. Вдоль изогнутой стены расположены помосты, их девять, по числу Муз. На выступе над каждым помостом установлена гигантская статуя богини-покровительницы; у богинь обнаженные тела, сверхокруглые формы: огромные груди, широкие бедра, мощные икры, как будто они рисовались скульптору богинями плодородия, а не утонченными артистическими натурами.

Лица изваяны в основном в подражание гладким бесстрастным лицам древнегреческих статуй, но есть что-то тревожное у них в уголках глаз и губ. Рот улыбается, но как будто готов исказиться в злобной гримасе. «Не предавай меня! – говорят губы. – Если продашь...»

Над каждым помостом – прозрачная пластиковая полусфера, ее акустические свойства таковы, что люди, которые не находятся под куполом, не слышат звуков, производимых на помосте, и посторонний шум не проникает под купол.

Чиб пробирается сквозь шумную толпу к помосту Полигимнии – той Музы, под чьей опекой находится живопись. Он проходит мимо помоста, на котором в данный момент стоит Бенедиктина, переливая свое свинцовое сердце в алхимию золотых звуков. Она видит Чиба и ухитряется бросить в него испепеляющий взгляд, продолжая в это же время улыбаться своим слушателям. Чиб игнорирует ее, но замечает, что она сменила платье, порванное в таверне. Он также видит многочисленные полицейские патрули, расставленные вокруг здания. Не похоже, что толпа находится во взрывном состоянии. Наоборот, все кажутся счастливыми, разве только сильно шумят. Но полиция знает, каким обманчивым бывает подобное спокойствие. Одна искра и...

Чиб минует помост Каллиопы, где импровизирует Омар Руник. Он приходит под купол Полигимнии, кивает Рексу Лускусу, который машет ему рукой, и устанавливает свою картину на помосте. Она называется «Избиение младенцев» (подзаголовок: «Собака на сене»).