Готовность номер один - Лев Экономов

— Почему Мешкова? — спросил Уваров.

Юрий начал объяснять. Дело в том, что вчера вечером Стахову позвонил начальник штаба и попросил выделить дежурного по части.

— Нет большей неприятности для нашего брата, чем назначение людей в суточный наряд, — сказал Юрию адъютант одной из эскадрилий, узнав, о чем он разговаривает по телефону. — На первый взгляд, офицеров много, а начни перебирать фамилии, и окажутся все заняты. Голову сломаешь, пока найдешь свободного человека. А потом еще начнутся препирательства…

Для Стахова таких неприятностей не существовало: он не боялся косых взглядов, а на обиды товарищей не обращал внимания.

— Всем не угодишь, — ответил он адъютанту. — Значит, нечего и церемониться.

Звонок начальника штаба заставил его обратиться к плановой таблице полетов, куда были вписаны фамилии летчиков.

— Пойдет Мешков, — сообщил он, не раздумывая. Ему приятно было сознание собственной власти.

Когда дело касалось полетов, Стахов не питал особого доверия к этому летчику. Мешков казался ему хоть и честным, но заурядным малым и заземленным, как говорил он.

«Стоит ли идти в авиацию, чтобы все время отсиживаться в тени! Нужно шевелиться на службе, расти», — рассуждал он со свойственной ему прямолинейностью.

Вчера, возвращаясь после ужина домой, Юрий увидел Мешкова на контрольном пропускном пункте. На пухлом мальчишеском лице летчика было все то же безмятежное выражение. Адъютант усмехнулся про себя: как говорится — всяк сверчок знай свой шесток.

Майор слушал объяснения Стахова молча, по обыкновению потирая узкий костлявый подбородок. А скорее всего не слушал — это Юрий по его глазам понял, — о чем-то думал.

Потом Уваров как бы стряхнул с себя заботу о Мешкове и продолжал все с той же предельной пунктуальностью, которая граничила с педантичностью, комментировать плановую таблицу полетов. А на адъютанта больше не смотрел.

«Не хочет конфликтовать, — подумал Стахов не без удовлетворения. — Ведь в «Основных обязанностях адъютанта» прямо сказано, что я являюсь не только заместителем командира эскадрильи, но и прямым начальником всего личного состава эскадрильи».

Обсудив все вопросы, связанные с предстоящими ночными полетами, проверив, как летчики знают инструкцию по эксплуатации и технике пилотирования сверхскоростного истребителя-перехватчика, Уваров велел им, прежде чем отправиться на предполетный отдых, провести на стоянке тренаж в кабине.

Там летчики должны были повторить и переповторить последовательность всех включений, переключений и выключений, с тем чтобы добиться такого положения, когда пальцы не ошибаются, если даже ошибается голова, когда руки сами делают то, что надо. Может быть, только у музыканта так вышколены руки, как у летчиков. Но музыкантам, видимо, легче. Инструмент, на котором они играют, в худшем случае ударит оборвавшейся струной по пальцам. И все. Иное дело самолет… Впрочем, лучше об этом не думать.

Когда все стали выходить из класса, майор коснулся плеча Стахова.

— Останьтесь на минутку. Адъютант остался.

— Не нужно было, конечно, вычеркивать Мешкова из плановой таблицы полетов, — сказал, как всегда с некоторой запинкой, командир, опускаясь на стул рядом с Юрием. — Он у нас пока ходит в середнячках, и ему, конечно, не помешал бы лишний вылет. А дежурным по части можно было послать другого товарища.

— Кого? — спросил Стахов, с вызовом посмотрев на командира эскадрильи. Ему не нравилась эта мелочная опека. Ведь он, Стахов, кажется, не напрашивался в адъютанты.

— Ну, если бы мы подумали вместе, то, конечно, нашли бы, — ответил Уваров.

— Не хотел беспокоить вас по такому пустяку. Или я не имею права лично распорядиться?

— Имеете. Я ничего не требую, только прошу, чтобы чаще советовались со мной. Как говорится: ум хорошо, а два — лучше. Назначая вас адъютантом, я, конечно, надеялся, что будем работать рука об руку, стараться, чтобы наши люди не были разобщены, а начинаем с того, что не находим общего языка.

Командир говорил вроде бы спокойно, негромко, даже как бы не придавая значения словам, но Стахов успел отметить, что майоровские «конечно» слишком часто стали перемежаться в речи. Стахов чувствовал, что Уваров хотя и не прибегает к приказному языку, но не поступится своими убеждениями. Это уж точно!

Уязвленный до глубины души, Юрий пожал плечами:

— Я, между прочим, думал, что могу иметь свое мнение. Выходит, ошибся. Пожалуйста, могу вообще ничего не касаться.

Уваров встал, прошелся из угла в угол. Стахов достал папиросы.

— Дайте и мне закурить. — Командир остановился, положил ему руку на плечо. Стахову бросились в глаза обметанные нитками обшлага изрядно вылинявшей от стирки рубашки, до желтизны заглаженный ворот.

Краем уха Стахов слышал, что у командира тяжело болеет жена, не встает с постели. Ему приходится частенько и обеды ребятам готовить и даже белье стирать.

Папирос в пачке больше не оказалось. Старший лейтенант с ожесточением скомкал ее и бросил в корзину.

— Ничего, нам хватит одной. — Майор чиркнул спичку и дал Юрию прикурить. — Пойдемте.

Они вышли. Летчики уже шагали на аэродром, как всегда переговариваясь между собой. Уваров и Стахов направились за ними.

— Вы любите читать? — вдруг спросил Уваров.

— Что читать? — не понял Стахов.

— Книги.

— Ааа… — Вопрос показался Стахову чуть ли не оскорбительным. — Допустим, люблю. А что?

— Так, интересуюсь. Я только что прочитал с сыновьями «Таинственный остров», — сказал Уваров через минуту. — Помните финал романа, когда Немо прощается с миром. Там он произносит такие слова: «Одиночество, оторванность от людей — участь печальная, непосильная… Я вот умираю потому, что вообразил, будто можно жить одному!»

Зачем Уваров это сказал — Стахов не понял. Может, командиру и в самом деле вспомнилась сцена прощания с жизнью вождя сипаев, борца за освобождение родной Индии от английских колонизаторов. А может… Впрочем, кто знает, о чем думал Уваров, когда говорил о «Таинственном острове».

Стахов читал этот роман мальчишкой несколько раз и сам хотел быть таким, как Немо. Суровым. Гордым! Сильным. Независимым. И, конечно, неуязвимым. Юрий где-то вычитал, что неуязвим только тот, кто одинок. Нет, что там не говори, а капитан Немо был его любимым героем. Но Юрий никогда не обращал внимания на прощальные слова исповеди Немо. В них угадывалось душевное смятение гордого капитана, пробудившийся интерес и уважение к человеку.

Больше майор не напоминал о Мешкове и, как всегда, был мягок и предупредителен.

Дорога на аэродром

К шести вечера в доме авиационной службы появились летчики. Они успели поспать перед полетами и теперь чувствовали себя отдохнувшими, бодрыми. Сейчас им предстояло пройти медицинский осмотр, получить высотные костюмы, парашюты и разойтись по самолетам.

Саникидзе — точно гномик из волшебной сказки — маленький, худенький, с большим крючковатым носом, суетился около летчиков, совал им градусники под мышки, измерял давление, считал пульс. Некоторым — не с очень устойчивыми показателями — предлагал спокойно посидеть на лавочке, которую летчики называли скамьей подсудимых. Кто-то мог разволноваться дорогой — вот и пусть придет в себя, а не придет — значит, это не просто мимолетное волнение. И таких Саникидзе не допускал к полетам.

Летчики откровенно побаивались этой скамьи, а кабинет Саникидзе называли чистилищем. Они боялись всех, кто мешает им летать. Они не любили и болеть. «Болеть лучше шепотом, — говорили они, — чтобы не знал доктор». Теперь в авиации так: заболел гриппом — на неделю не допускают к полетам. А часто болеешь — и списать могут. Даже с небольшим насморком не разрешается подниматься в воздух.

Увидев Юрия, врач приветливо улыбнулся.

— Пройдемте, дорогой, прошу. — Он сидел за столом и листал журнал предполетных и послеполетных осмотров. Здесь на каждого летчика имелась своя страница. — Как себя чувствуем?

Стахов не спеша сел напротив него, вопросы наподобие этого ему казались ненужными, как многое из того, что делал Саникидзе.

— Наши все осмотрелись? — спросил адъютант.

— Все, все. Как мы отдыхали? Что нам приснилось? — Эту привычку называть себя и других на «мы» Саникидзе перенял у старого профессора, когда еще учился. — Мешков нам не мешал? Наверное, бренчал на гитаре: «Моя лилипуточка, приди ко мне, побудем минуточку наедине».

Саникидзе велел летчику раздеться, подошел к раковине и тщательно вымыл руки. «Точно перед операцией», — подумал Стахов с усмешкой. Теперь весь вид доктора как бы говорил: дружба дружбой, а служба службой, сам понимаешь. Саникидзе считал себя первым помощником командира полка в борьбе за безопасность полетов.