В стране странностей - Георгий Кублицкий

Время мельниц прошло. Но все же около трехсот из них еще действуют, хотя и не каждый день. Некоторые пускают только по субботам, специально для туристов. У большинства же крылья замерли неподвижно, образовав кресты, что на языке мельниц означало: «Свободна, жду работы».

Да, у мельниц есть свой язык, причем довольно сложный. Мы не сумели уяснить его суть, но узнали, что прежде с помощью мельниц передавались, например, подробные известия о приходе и уходе кораблей. Можно было даже справиться, здоров ли капитан.

Дом в футляре

Наверное, не случалось еще так, чтобы русский человек, немного оглядевшись в Голландии, не спросил бы у знакомых:

— А как бы мне побывать в Зандаме? Видите ли, там…

— Да, да, разумеется!

Ему не дадут договорить. Какой же голландец не знает, что в Зандаме работал плотником русский царь Петр Первый! Там сохранился домик, где он жил. Очень интересный домик, куда стремятся не только русские, но и другие иностранцы.

Нам посоветовали ехать в Зандам автобусом: это от Амстердама рукой подать.

Дорога пересекает равнину, ровнее которой, кажется, ничего быть не может. Маленькие ветродвигатели, всего в два человеческих роста высотой, бойко качают воду из каналов. Большие старые мельницы гордо смотрят на этих карликов с высоты своего былого величия. Почтенные, заслуженные, они отработали свое.

Впрочем, нет, вон та, на пригорке, действует. Красные и белые полотнища, натянутые на ее крыльях, ловят теплый, влажный ветер. Крылья вращаются медленно, степенно, с достоинством.

Однако и эта мельница только притворяется, будто работает. Ни-чего-то она не мелет, ничего не качает. Ее превратили в придорожное кафе. «Кофе готов!» — зазывает надпись на стрелке-указателе.

Какие-то господа расселись за столиками под сенью крыльев, а «мельничиха» в накрахмаленном чепце выплывает из дверей с подносом на поднятой руке. Тут же, конечно, пасутся черно-белые коровы, без которых положительно невозможно представить себе голландские луга.

Если убрать столики возле мельницы да снять мачты высоковольтной передачи, натянувшие провода над лугами, коровами и мельничными крыльями, то для съемки исторического фильма о «великом посольстве» Петра Первого никаких других изменений в пейзаже не понадобится. Ведь уже тогда под Зандамом были каналы. Мы пытались представить, как по одному из них — может быть, вот по этому или по другому, который подальше, — скользит лодка и молодой царь нетерпеливо окликает кормщика — далеко ли еще до цели?

Когда Петр отправился в Голландию, ему было двадцать пять лет. Огромный, внешне нескладный, с загрубевшими красными руками, привыкшими держать топор, он не походил ни на одного из царей и королей Европы.

И поездка его была необычной. Короли отправлялись по другим странам в окружении пышной свиты. Гремели салюты, устраивались балы и приемы. А русский царь, известив, что Москва отправляет в Европу «великое посольство», во главе его поставил своих приближенных; Лефорта, Головина и Возницына. Эти послы должны были вести все переговоры. Сам же Петр нарядился в мундир урядника Преображенского полка, велел именовать себя Петром Михайловым и запретил оказывать своей особе какие-либо почести.

Так и поехали: разодетые послы с бриллиантовыми перстнями на пальцах, в бобровых высоких шапках, в шубах, подбитых сибирскими соболями, — и долговязый царь в кафтане серого сукна, одетый так же, как и остальные волонтеры, сопровождавшие послов.

Европа быстро узнала о странной затее Петра. Но царь есть царь, раз так он решил — на то его воля. За границей наслышались уже о молодом русском монархе, о железной его воле, о победе над турками под Азовом, о том, что он своими руками строит корабли, о том, что разослал дворянских сынков по разным странам набираться уму-разуму. Наиболее дальновидные говорили, что если молодой русский царь действительно хочет поближе присмотреться к жизни своих соседей, то мундир волонтера подойдет ему больше, чем шапка Мономаха.

«Великое посольство» медленно двигалось по Европе. Петру пришлось участвовать в переговорах с герцогами, князьями, курфюрстами. Но большую часть времени он проводил то на артиллерийских стрельбищах, где сам палил из пушек, то на разных заводах, то просто в придорожных харчевнях, в болтовне с простым людом — крестьянами, мастеровыми, матросами.

В Голландию Петр приехал в августе 1697 года, раньше посольства. Всего с шестью спутниками он направился в деревню Зандам, или, как ее называли русские, Саардам. Лодка плыли по каналам мимо мельниц, мимо лугов, на которых паслись сытые коровы…

«Свернули в поперечную канаву мимо гнилых свай, курятников, сараев с прилепленными к ним нужными чуланчиками, дуплистых ветел. Канава кончалась небольшой заводью, посреди ее в лодке сидел человек в вязаном колпаке, с головой, ушедшей в плечи, — удил угрей. Вглядываясь, Петр вскочил, закричал:

— Геррит Кист, это ты?

Человек вытащил удочку и только тогда взглянул и, видимо, хотя и был хладнокровен, но удивился: в подъезжавшей лодке стоял юноша, одетый голландским рыбаком, — в лакированной шляпе, красной куртке, широких штанах… Геррит Кист испугался — московский царь в туманное утро выплыл из канавы на простой лодке».

Так в романе «Петр Первый» Алексей Толстой описывает встречу царя с зандамским кузнецом Герритом Кистом, который одно время жил в России и в юные Петровы годы помогал тому строить потешные корабли на Переславском озере.

Тщетно убеждал кузнец Петра, что его домик тесен и неудобен — царь слышать не хотел о другом жилище.

Вот этот домик кузнеца и был целью нашей поездки.

Однако где же он? Где знакомый по старинным гравюрам домишко с плоской высокой трубой над замшелой черепичной кровлей и оконцами в мелких клеточках решетчатых переплетов?

Ничего этого нет, а есть кирпичный павильон с поразительно безвкусными, аляповатыми коронами.

Глубокий старец, смотритель домика, узнав, что мы собираемся писать о Зандаме, намекнул о дальнем родстве с тем самым кузнецом Кистом, у которого жил Петр. Должность смотрителя стала наследственной, но это случилось уже много лет спустя после того, как умерли и царь и кузнец.

На наше счастье, очередная порция туристов еще не подоспела в Зандам, и у старика выдалась свободная минута. С обстоятельностью истинного голландца он стал перечислять владельцев домика. У наследников Киста, изволите ли видеть, его приобрел один купец, а у купца — сам король Нидерландов; купил же король домик для того, чтобы подарить своей невестке, русской княжне Анне Павловне, которая вполне заслужила этот подарок, потому что привезла в Голландию богатейшее приданое: массу денег и три сервиза из чистого золота.

Дом зандамского кузнеца Геррита Киста, в котором жил Петр Первый.

Потом строение переходило от одного члена королевской фамилии к другому (старик назвал их всех), пока его не подарили русскому царю Александру Третьему. А упрятать домик кузнеца Киста вот в этот каменный футляр с коронами велел последний русский царь Николай Второй. После того как в России не стало царей, домик снова перешел в голландское владение.

Рассказав все это, смотритель пригласил нас внутрь.

В старом домике, спрятанном под каменным колпаком, оказались две комнаты. Стены были едва не от пола до потолка исписаны любителями оставлять следы где попало, а в исторических местах — в особенности.

Прежде всего бросилась в глаза роспись: «Дьяченко, УССР». Неведомый Дьяченко, опасаясь, что история забудет его, на всякий случай увековечился местах в десяти. Остальные были скромнее. Вон Стефан Савин из города Осташкова расписался на стене и поставил дату: мая 4-го дня 1827 года.

Императоры и короли оставляли след не просто на стенах, а на мраморных досках. В Зандаме их побывало десятка полтора, в том числе — Наполеон. Именно ему приписывают фразу, которая выбита на памятной овальной доске по-голландски и по-русски. Вернее, не по-русски, а на неведомом языке, где латинские и русские буквы составляют слова, среди которых правильно написаны два: «главному» и «мало». Наполеон же будто бы сказал:

— Ничто не мало великому человеку.

Не изрек ли он это после того, как ему показали, где, по рассказам, спал Петр? У голландцев в те времена было принято стелить постель в особых тесных нишах, похожих на шкафы. Они закрывались, когда там располагался человек: в холодные ночи дверцы сберегали тепло.

В нише домика Киста было бы тесно даже коротышке Наполеону. Гигант Петр должен был складываться в нем пополам и, почивать, подперев голову коленями.

Мы списали с медной дощечки, прибитой на стене, знаменитое изречение из проповеди, сказанной над гробом Петра: «Какову он Россию свою сделал, такова и будет; сделал добрым любимою, любима и будет, сделал врагам страшною, страшная и будет; сделал на весь мир славною, — славная и быти не перестанет».