Мертвец - Эдуард Веркин

Где ты, интересно, возьмёшь спецназовские миноискатели? — спросил я.

Николай Иванович возьмёт, — ответила Катька. — И карты тоже. Аэрофотосъёмочные карты. Так что мы раз и навсегда...

Ладно, — мне надоел весь этот разговор, — раз и навсегда, значит, раз и навсегда. Ты что-то там насчёт работы говорила?

Ну да, говорила. На подсеку пойдёшь? Отец тебя может к Синицину устроить, ему ребята нужны. Работа плёвая — кусты от дороги относить. Мужики, значит, пилят...

А я отвожу, — закончил я. — Понятно. Сколько платят?

Тысяча четыреста двадцать рублей. Зато работаешь до обеда, потом свободен.

А справку надо? Ну, медицинскую?

Да зачем тебе справка? Ты не в лётчики записываешься, а кусты относить. Вали без справки. Сегодня ещё успеешь. Сегодня успеешь, завтра будешь топориком тюкать.

А ты почему, кстати, сама на отработку не ходишь? — спросил я. — Трудовой фронт, между прочим, оголён. Я вот надрываюсь лично, нам всем не хватает твоего крепкого плеча.

Странно. Когда поблизости оказывается Катька, у меня пробуждается несвойственное мне красноречие. И даже наглость какая-то. И так с пятого класса, между прочим. Рядом с Катькой во мне просыпался просто скрытый Вырвиглаз какой-то.

Какая жалость... — Катька зевнула. — Я прогуливаю отработку... Теперь, наверное, я получу по труду... четыре.

«Четыре» она сказала с таким выражением лица, с каким некоторые девочки говорят «навоз».

Я вспомнил про навоз и тут же вспомнил про Упыря. Оглядел музейные пространства. Упырь стоял возле дальнего окна. Разглядывал что-то тёмное, кажется, тоже какое-то чучело.

Чего это там? — кивнул я.

Это твой друг, — ехидно ответила Родионова.

Не, на четвереньках который?

Твой друг на четвереньках?

Хватит в остроумии упражняться, Катерина. Что за барсук?

Это собака.

Я удивился. Никогда не думал, что из собак делают чучела. Хотя нет, делают. Из Белки и Стрелки сделали почётные чучела. Может, эта собака тоже космическая? Ну или какая другая выдающаяся. Может, она полицейского спасла?

Эта собака космическая? — спросил я. — Или полицейского спасла?

Не знаю пока, Иваныч вчера только привёз. Говорит, музей какой-то в области закрыли, экспонаты по дешёвке продавали. Вот он и купил собаку эту. Машинку «Зингер», ещё чего-то купил. Не знаю, что в этой собаке такого уж выдающегося?

Внутренний Вырвиглаз подсказал: «Она, наверное, золотом гадила», но я его обуздал, взял за кадык.

Это что, собака самого Секацкого? — спросил я.

Нет... — растерянно пробормотала Катька.

А почему, собственно, нет? Надо смотреть на мир шире. Скажите, что это его собака. Что с помощью этой собаки он отыскал метеорит. Но собака вдохнула слишком много радикалов цезия, отравилась и умерла. И попала в болото, где была законсервирована. Как мамонт.

Мамонт... — как-то заоблачно сказала Катька, я услышал в её голосе некую мечтательность.

Найти мамонта — вот мечта каждого краеведа.

Так вот, мой новый хороший друг... Он это... бывалый человек. Весь мир объездил. Тонкий знаток кухни. Он пробовал мамонта.

Мамонта?

Угу, — подтвердил я. — Разумеется, не свежего. Японцы покупают у камчадалов замороженных мамонтов и подают их в дорогих ресторанах. А он с отцом в Японии был.

А кто у него отец?

Чеков.

Из СМУ?

Угу.

Катька поглядела на Упыря с интересом, подумала немного и направилась к нему. И я.

Ты что, на самом деле мамонта пробовал? — спросила она.

Мамонта?

Ну да, мамонта.

Да не... А это кто? — Упырь погладил чучельного пса по голове.

Это Вито. Ньюфаундленд. Собака самого Секацкого!

Мой персональный Вырвиглаз опять рвался наружу.

Да? — Упырь аж присел перед псом, заглянул в пуговичные глаза. — Честно?

Честное краеведческое, — поклялся я.

Так, значит, ты не ел мамонта? — Катька была разочарована.

Не ел...

Родионова утратила к Упырю интерес и вернулась к себе за стол.

Слащёв, греби сюда.

Я подгрёб. Катька достала карандаш, постучала по столу.

Значит, так, Слащёв, всё просто. Дуй к коммунальщикам, найди там Синицына и впишись. И завтра с утра можешь заступать.

Как это завтра? — не понял я. — У меня завтра отработка...

Дикий ты человек, Слащёв. Ты что, ничего не знаешь?

Не знаю...

Ну так знай.— Катька заложила карандаш за ухо. — Все, кто устраивается на настоящую работу, могут на отработку и не ходить.

А оценки?

С оценками всё тоже в порядке. Есть договорённость с роно: те, кто устраивается летом на работу, получают повышенные оценки. Приучают подрастающие поколения к труду! Главное — справку принести. Усёк?

Я усёк.

Или ты уже передумал? Не хочешь работать?

Почему не хочу, хочу...

Я тоже хочу, — вдруг сказал Упырь.

Оторвался от околоземного пса и прибыл к столу.

Сначала я не понял. Я подумал, что он собаку эту

чучельную хочет. Приобрести с невнятными целями. Может, там родственный дух ощущает или ещё что и мечтает украсить ею свою спальню.

Хочешь заиметь дохлую собаку? — спросил я. — Это без проблем. Ты про братана моего слыхал?

Упырь помотал башкой.

Его Череп зовут, он таких собак как раз собирает. Дохлых. Кошек ещё, ежей, зайцев. И фарширует... То есть это... чучела делает. Хобби такое. Когда он свежую собаку найдёт, я тебе скажу обязательно...

Я хочу на подсеку.

Мне показалось, что я ослышался. Лось пах сильно, от этого можно ослышаться.

Чего ты хочешь? — спросил я.

Так, на всякий случай спросил, для общего порядка.

Хочу на подсеку, — повторил Упырь.

Ты что, дурак? — Катька даже повернулась в его сторону.

Почему дурак? — не понял Упырь.

Да, почему дурак? — влез я. — Человек хочет работать, это же здорово. Тебе в школе что говорили? Только труд сделал из обезьяны человека.

Вот вы на работу и рвётесь? — хихикнула Катька.

Куда идти надо? — мрачно осведомился я.

Я же уже сказала, идите в коммунхоз, там вас оформят.

А документы?

Какие документы?! — рявкнула Катька. — Вы вообще кто, чтоб документы иметь? Идите и оформляйтесь. Я не пойму, вы что, решили мне на нервы воздействовать? Мешать мне пришли?

Мы это... там... — как-то нелепо пробормотал Упырь.

Валите отсюда! — заорала Катька.

Мы удалились. В смысле я удалился, ну и этот за мной. Я со злости перепрыгнул через шлагбаум, Упырь обогнул его сбоку.

Зачем тебе работать? — спросил я. — У тебя что, денег нет?

Есть. Просто интересно.

Интересно работать?

Ну да. Я ещё не пробовал. Нет, я работал, конечно, но не по-настоящему, не за деньги. Я был волонтёром, мы мусор убирали с городских улиц. Потом мы ещё за животными присматривали, одежду тоже собирали для больных детей, только всё это не за деньги, а просто...

Болтун, подумал я. Как Вырвиглаз. Только тот врёт, а этот просто треплется, бла-бла-бла, короче, все кровопийцы друг на друга похожи.

Так что поработать по-настоящему будет интересно очень...

А папашка твой не воспротивится? — спросил я.

Упырь промолчал. Не, он точно дурак. Питается в столовой пловом, хочет на работу устроиться. Повезло мне.

Ну смотри. Как хочешь. Пойдём.

Больше в этот день ничего интересного не произошло. Мы устроились на подсеку. Документов у нас на самом деле не спросили, Синицын меня знал, вернее, отца моего. И Упыриного отца тоже, видимо, знал. И он тоже с сомнением поглядел на Упыря, словно тот не уродцем был мелким, а снежным человеком из Кологрива, которого многие видели, а записываться в трудовой отряд этот человек пришёл вдруг к Синицын у.

Нас записали, велели завтра к восьми приходить на хоздвор в сапогах, остальное выдадут. Ещё бы они не записали! За полторы штуки кто впряжётся? Да ещё летом! Даже самые распоследние бомжи не работают. Это и понятно — пошёл в лес, набрал лисичек, сдал — и полторы штуки в день можно огрести.

Но лисички пока ещё не в росту.

Ты что будешь делать? — спросил Упырь. — Ну сейчас, вечером?

Ничего. Голова болит. Двину домой, натрусь лимоном.

Лимоном?

Лимоном. Корками. Натру виски, это здорово помогает. И спать лягу на правый бок.

Хочешь, пойдём ко мне. У нас ещё вещи не разобраны, но телик уже стоит, чего-нибудь поделаем...

— Я же говорю, голова болит. И вообще, надо до завтрашнего отдохнуть хорошо. Так что давай.

Мы разошлись. Конечно, у меня совсем не болела голова и к терапии цитрусовыми я совсем не хотел прибегать. Но домой всё равно пришлось вернуться. Сейчас там самый сезон — мать ещё не пришла с работы, Сеньки наверняка тоже нет, отец в больнице — тишина и свобода. Лучше дома побуду, почитаю разную чушь. Так спокойно. Я ускорил шаг и скоро был уже дома. Перелез через забор и пробрался к себе. Достал из-под кровати ящик, из него тетрадку, тихонечко влез на чердак и устроился возле трубы — мне нравится находиться рядом с кирпичной кладкой, старый кирпич вкусный — отломишь кусочек, сжуёшь, и на душе легко. А в детстве я вообще мог полкирпича срубать за милую душу.