Григорий Отрепьев - Лейла Элораби Салем

Молодой человек в страхе отбежал в сторону, расстирая щеку, которая пылала от боли.

– Прости меня, вельможный пан, я нечаянно.

– За нечайно бьют отчайно! – Адам схватил полотенце и принялся бить им Отрепьева.

Тот увернулся от очередного удара и воскликнул:

– Князь, послушай, ты не знаешь, кого бьешь! – с этими словами он сорвал с груди цепочку и показал золотой крест, висевший на ней.

Адам удивленно уставился на крест, не понимая, откуда у обычного холопа мог он оказаться, если подобный носят лишь князья да царевичи.

– Откуда у тебя этот крест? – спросил пан хриплым голосом.

– Крест сей был возложен на меня при крещении крестным отцом князем Мстиславским, а сам я спасенный от рук убийцы Бориса Годунова царевич Димитрий Иоанович.

Пан открыл рот и, не произнося ни слова, плюхнулся на скамью. Подумать только, в его доме жил сам русский царевич!

Глава 7. Признание царевича

Весть о живом царевиче, сыне Ивана Грозного, словно песчинки на ветру, разлетелась по городам и селам. О нем узнали и в Речи Посполитой, и на Руси, и в Австрии, и в Италии, и в Англии. Письма отправлялись во все концы, ко всем князьям да панам. Сам Адам Вишневецкий, хлопотавший перед Отрепьевым, в начале октября написал коронному гетману и великому канцлеру Польши Яну Замойскому о появлении царевича, на что получил ответ, что царевича обязан повидать сам король Сигизмунд и решить, достоин ли он русского престола или нет. Пан сразу же выполнил этот приказ.

Но перед тем, как начать отправлять письма с «благой» вестью, Адам в своей усадьбе держал совет, состоящий из его приближенных, среди которых находился отец Константис, высокий худощавый человек с тонзурой на голове. Этот иезуит был как никто другой заинтересован в Григории, ибо в последнее время обучал молодого человека латинскому языку, подарив ему на память Библию.

– В детстве, когда я с матерью жил в Угличе, ко мне был приставлен доктор, родом влах, по имени Симон. Узнав об измене, он нашел ребенка, похожего на меня и каждую ночь клал его в мою кровать, а меня тайно уносил с собой. И когда изменники вознамерились убить меня, они ворвались в мои покои и удушили того мальчика, а тело унесли. Когда весть об убиении царевича распространилась, в Угличе начался мятеж. Тех убийц поймали и убили. Тем временем тот влах, видя как нерадив в своих делах мой старший брат Фёдор, и то, что всей землей владеет конюший Борис, решил уберечь меня. Взял он меня тайно и уехал к самому Ледовитому морю, где и скрывал меня длительное время. И лишь перед смертью посоветовал мне до поры до времени не открываться никому, пока не достигну я совершеннолетия, став перед этим чернецом. Так я попал в Чудов монастырь, из которого бежал в Литву вместе с двумя монахами, Варлаамом и Мисаилом, – закончил свой рассказ Григорий, заучивший его до этого слово в слово по тому письму, что передал ему Пафнутий.

Адам пристально взглянул на собравшийся совет и произнес:

– Ну, что вы думаете об этом?

Тут же началось оживление. Юноша стоял в нерешительности, не зная, чего ожидать далее: славу и признание, либо плаху на Красной площади.

– Нужно все еще хорошо обдумать и решить уже при дворе короля, – предложил один из панов, молодой мужчина с красивым смуглым лицом.

– А я считаю, что необходимо решить заранее, дабы предстать нашему государю Сигизмунду истинного претендента на русский трон, – возразил ему другой пан.

Начались споры. Григорий стоял перед собравшимися, в волнении заламывая себе кисти рук. Внутри его всего трясло, что ему стало нестерпимо холодно.

– Господа, довольно! – громко проговорил Адам и, обернувшись к молодому человеку, сказал. – Иди, царевич Димитрий, пока отдохни, а мы здесь все окончательно решим.

Когда тот удалился, прикрыв за собой тяжелую, обитую позолотой, дверь, пан снова уставился на собравшийся и спросил:

– Ну, что вы думаете о нашем «господарчике»? Хорош, как вы считаете?

– Не сомненно! – ответил один пожилой пан, одетый погаче остальных. – Человек, представившийся царевичем, умен, образован, знает языки, красив собой и статен. Кто бы он ни был: настоящий сын Ивана Грозного или самозванный холоп, для нас важно иметь такого человека на московском престоле, дабы в конечном счете заиметь те земли, которые по праву должны принадлежать нам.

– И не только в этом, господа, стоит вопрос, – вставил слово иезуит Константис, и все молча взглянули на него, – нужно знать, что московиты являются еретиками и схизматиками, дикарями, позабывшие Слово Божье. Мне, как святому отцу, нужно печься о заблудших душах и указывать им истинный путь к Богу, который возможен только в нашей святой церкви. Я уже давно общаюсь с царевичем Димитрием и хочу сообщить, что молодой человек склонен принять католичество, недаром он читает Библию, которую я привез из Ватикана.

– Ну-ну, отец, не забывайся! – одернул его пан Адам, сам ревностный православный. – Ты здесь только что оскорбил меня, назвав схизматиком, а сам при этом живешь в моем доме и ешь с моего стола.

Отец Константис из под лобья взглянул на него, готовый испепелить его, но сдержался и ответил:

– Я не оскорблял тебя, сын мой. И я знаю твою веру и как ты к ней относишься. Но в моих интересах помочь русакам, этим диким безбожным варварам, войти в лоно истинного Бога, познать Его.

– Этот царевич тоже русак, – заметил с усмешкой молодой пан, – по-твоему, отец, он дикарь и безбожник?

– Нет, он нет. Вот потому я и готов поддержать его начало и благословить на трон, дабы вся Русь стала католической.

– Похвальное решение, – проговорил Адам, – я понял тебя, святой отец. Ты за царевича и его поддержку. Но я хочу спросить еще раз остальных собравшихся на этот совет: готовы ли вы поддержать Димитрия или нет?

Один за одним паны ответили положительно, посоветовав после принятия решения ехать с претендентом на престол в Краков, к самому королю Сигизмунду III.

В ноябре 1603 года из Кракова пришло ответное письмо Адаму Вишневецкому, который после аудиенции с папским нунцием Рангони, изъявил желание лично встретиться с московитянином, дабы удостовериться лично в его подлинном царском происхождении. Но не все в Польше были рады такому «господарчику», как стали называть Отрепьева. Против мнимого царевича выступили политики и военачальники как Ян Замойский, Константин Острожский, знавший раннее других беглого монаха, Карл Ходкевич и воевода Збаражский. Король решил не торопиться с принятием решения, но ему было так интересно хоть раз взглянуть на московского царевича, что он, вопреки всем, назначил дату аудиенции.

Собираясь в путь, который должен окончательно и навсегда решить его дальнейшую судьбу, Григорий изъявил желание проститься со всеми, понимая, что больше никогда их не увидит. Он быстрым шагом прошел на кухню, где столпилась вся челядь. Кто мог предположить, что некогда молодой холоп окажется никто иным, как самим царевичем? Слуги, что раньше потешались и смеялись за его спиной, теперь склонились в глубоком поклоне, словно он уже занял родительский престол. Коротко поздоровавшись с ними, Григорий подошел к той, которая одна любила его. Анна попыталась тоже как и остальные поклониться ему, но молодой человек приподнял ее лицо за подбородок и прошептал:

– Не надо церемоний, любимая. Для меня ты навсегда останешься госпожой моего сердца.

– Ты уезжаешь, покидаешь меня, – ответила девушка и слезы разом брызгнули из ее глаз.

– Не плачь, любовь моя, не плачь! Все будет хорошо, вот увидишь. Однажды я вернусь за тобой и нашим сыном, – он слегка прикоснулся к ее округлившемуся животу и погладил его, – и заберу вас. А если Бог пошлет мне победу над Годуновым, ты станешь не только моей царицей, но и царицей всей Руси! Миллионы будут падать ниц перед тобой, ты узнаешь почет и богатство.

– Для меня ты и так победитель, мой… Димитрий, – она чуть запнулась на имени.

– Называй меня так, как ты привыкла. Лишь для тебя одной я останусь Григорием.

– Я буду ждать тебя, мой ненаглядный.

Молодой человек наклонился и поцеловал Анну в губы. На прощание он пообещал как можно скорее вернуться за ней, понимая, что это была еще одна ложь. Так он ушел, оставив ее со своей мечтой да ребенком, который должен был вот-вот родиться.

Смирной-Отрепьев мирно покачивался в седле. Его донимал сон. Голова стрельца то и дело кренилась в сторону и тогда он резко просыпался, потирал глаза и следовал дальше, нахлестая коня. Вот уже несколько дней дядя Григория ехал через леса, пробираясь к границе Литвы. В его седельной суме было припрятано царское письмо, в котором Борис Годунов разоблачает мнимого царевича, рассказывая в подробностях события в Угличе и называя нового претендента на московский престол «Расстригой» и «Юшкой Отрепьевым». Для пущего доказательства царь приказал Смирному отправиться в дальний в путь в Речь Посполитую, дабы встретиться с племянником и увезти его обратно домой.