Последняя сказка братьев Гримм - Гайдн Миддлтон

— Вопрос об оплате вашего пребывания во Франции не стоит. Вы будете нашим гостем, самым желанным гостем. А Париж — прекрасный город, Якоб. Он может убедить простить французам некоторые их… гадости. — Глаза его сверкнули. Не было более ярого патриота, чем Фридрих фон Савиньи. Именно он открыл братьям Гримм глаза на богатое, но полузабытое национальное наследие. Парадоксально, но его любовь к Германии не подразумевала ненависть к Франции. — А теперь пейте чай, пока не остыл.

Якоб повиновался. Позади него Вилли болтал с прелестной беременной женщиной:

— У меня, конечно, нет такого ума, как у Якоба. Но брат терпелив к моей медлительности. Иногда он снисходит до того, чтобы слушать мои неуклюжие наблюдения насчет тех сокровищ, что нам тут открылись.

Якоб с благодарностью смотрел на точеные черты их наставника, его прямые волосы до плеч. Савиньи не только показал братьям великолепные старинные рукописи, он указал им на богатство народных песен и сказок, что рассказывают простые женщины, прядильщицы, горничные и извозчики. И представил их школьным товарищам, Клеменсу Бретано и Ахиму фон Арниму, которые осуществляли литературную запись этих сказок.

— Благодаря таким людям, — сказал он, — первые капли ключевой воды напоят древо немецкой жизни. Напомнив нашим людям об их славном прошлом, мы начнем возрождать национальное достоинство. Не закон, но литература — устная, письменная, пересказываемая, передаваемая — вот что объединяет немецкий народ.

Странные слова для профессора права. Но Якоб уже знал, сколь они справедливы. У него самого не было склонности к изучению права. Если бы решал он, а не мать, он бы изучал ботанику. Но месяц за месяцем становилось ясно, что в семье совсем нет средств. При его трудоспособности очень скоро его обязанностью станет пополнять денежные средства, а не расходовать их, даже на образование.

— Вы выглядите рассеянным, Якоб, — улыбнулся профессор. — Но надеюсь, вы серьезно обдумаете мое предложение. Париж придется вам по вкусу. — Его лицо повеселело. — Подумайте сами, Якоб, — в этом великолепном городе вам некоторое время не придется быть Старшим.

Насколько могла судить Августа, одинокое утро Гримма прошло без происшествий. А после обеда она с удовольствием приняла его приглашение прогуляться вокруг нижней части города. Куммель, с которым у нее еще не было возможности переговорить, послушно следовал за ними.

Как в большинстве городков и городов на родине дяди, это место, казалось, было полно молодежи: дети, гонявшие обруч по тропинке, свешивались с низкого арочного моста, носились по улицам, полные энтузиазма и целеустремленности. Студенты, спесивые, как павлины, казались уверенными в том, куда идут, и завидно беспечными в отношении того, что их ждет впереди.

Гримм, шагавший рядом, выглядел озадаченным. Он мало говорил, хотя губы его порой шевелились, словно он декламировал про себя стихи или пытался найти новый ответ на вечный Немецкий Вопрос. Трудно было представить его зеленым студентом в этих краях. Да и вообще представить его молодым. Давным-давно, вспомнилось Августе из «Сказок», когда желания еще исполнялись…

Ее отец, напротив, никогда не терял детского интереса к миру. Августе он и не казался взрослым. Но возможно, думала она, когда они проходили мимо булочной, откуда доносился сладкий запах, некоторые становятся самими собой лишь к старости, когда поздно делать иной выбор. Она подумала о матери и о дяде. Пытаясь представить кого-то из них во цвете лет, она смогла лишь увидеть, как они пытаются — врозь или вместе — в безопасных сумерках убежать от непокорного настоящего.

Перед тем как они вошли в церковь Святой Елизаветы со шпилями по бокам, Гримм отправил Куммеля на почту с письмами. Несколько минут Августа надеялась, что случится чудо, и он сам решится заговорить о том, о чем она никак не отваживалась спросить. Но когда они вошли, он заговорил о церкви, о ее прекрасных памятниках и фресках.

Некоторое время они молча стояли у подножия статуи Святой Елизаветы пятнадцатого века в одном из боковых нефов. В Средние века ее так почитали, что сюда, поклониться мощам, прибывали паломники со всей Европы. Святая в богатом одеянии и с короной на голове возвышалась над Гриммом и Августой, держа в руках макет собственной церкви.

— Для аскетичной францисканской монахини, — не удержалась от улыбки Августа, — у нее потрясающий вид.

— В самом деле, — кивнул Гримм. — Сама она, несомненно, возненавидела бы такое изваяние. Но по происхождению она была принцессой, дочерью короля Венгрии. Возможно, статую заказали ее аристократические потомки…

И он пересказал некоторые легенды, связанные с ее именем. Но чем дольше Августа вглядывалась в прелестное застывшее лицо, тем меньше видела в нем святости и тем больше замечала черты принцессы, заточенной в этот высокий мавзолей, ожидающей дня, когда появится принц и поцелуем вернет ее к жизни. И тогда она радостно улыбнется, поставит макет своей церкви на пол и выйдет рука об руку со своим спасителем навстречу первым, за много веков, всполохам солнечного света.

У церкви их ждал Куммель. «Мы ткем, мы ткем…» Августа отчетливо услышала, как дядя вновь что-то бормочет. Это начинало ее раздражать.

— А-а, — наконец улыбнулась она, — из Гейне!

— Гейне! — слегка качнувшись, он быстро обернулся к ней. — «Песня силезских ткачей», не так ли? Как я мог забыть! Эта строчка давно мучает меня. Спасибо, милая, спасибо!

— Старая Германия, мы ткем тебе саван, — процитировала Августа норочито-грозным тоном.

— Тройное проклятье вплетаем в него… — подхватил Гримм. — Мы ткем, мы ткем… Хех! Что сталось с моей памятью?!

Августа почувствовала, как еще один призрак из его прошлого восстал и не исчез.

— Мне нравилось другое стихотворение, которое ты со мной разучивал:

Французам и русским досталась земля,Британец владеет морем.Зато в воздушном царстве грезМы с кем угодно поспорим.[2]

— Да, — улыбнулся он. — Это тоже Гейне.

Мыслями он уже далек от нее. На годы. На века. Вдали от письменного стола Якоб Гримм бывал самим собой очень редко и совсем недолго.

Вернувшись в пансион, они вместе выпили кофе, и он сказал, что ему необходимо написать несколько писем. Работа над «Словарем» подразумевала усиленную переписку. Так как цель была широка — включить технические термины, народные стихи и даже непристойности, не говоря уже о литературе нескольких веков, — и поскольку были необходимы примеры употребления, чтобы закрепить «естественную историю» слов в их контексте, ему нужна была сторонняя помощь. Но многие сотрудники оказались весьма недисциплинированы, к тому же они отличались странным подходом к сбору и сопоставлению материала, и он частенько жаловался, что тратит больше времени на переписку с ними, чем собственно на работу. Августа вернулась к первому, реймеровскому изданию «Сказок», пока дядя в гостиной исписывал страницу за страницей, время от времени поднимая глаза, чтобы слабо улыбнуться стене.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});