Последняя сказка братьев Гримм - Гайдн Миддлтон

Ее пальцы играли с застежкой его штанов, затем рука скользнула внутрь, и он покачнулся.

— Ты на самом деле принц? — прошептала она. Он мог издать лишь мычание, которое немного походило на «хех». Она сжала сильнее. — Ты не выглядишь, как принц. Ты не чувствуешь, как принц.

— Может, и нет, — его едва слышный голос был грубым, — но уверяю тебя, я принц. — Он обнял ее, задрал подол юбки и свободной рукой сжал ее бедра. — Поверь мне, я принц!

— Но если ты принц, — проговорила она, слегка задыхаясь, — ты не для меня! — И вскрикнув, она отскочила и одернула юбку. Теперь она усмехалась, стоя в двух шагах от него.

— Почему? — Он шагнул вперед, но она вернулась к своей стирке.

— Приведите себя в порядок, ваше высочество, — сказала она, делая реверанс. — У деревьев есть и глаза, и уши.

Он поднял взгляд и увидел трех мужчин, спускавшихся по тропинке от мельницы. Шедший впереди остальных сильно жестикулировал.

— Уходи, — посоветовала прачка, помахав рукой в ответ. — Мельник — мой муж. Уходи! Найди место, где нет веретен.

— Разве не ты советовала мне идти в домик трех прядильщиц?

— Это одно и то же. А теперь иди!

Глава седьмая

— Входите, пожалуйста, — сказала Августа. — Садитесь. Прошу прощения, что отвлекла от пива и карт. Уже очень поздно, я знаю.

Когда Куммель вошел в ее маленькую гардеробную, Августа все еще нервничала из-за вежливого, но настойчивого заявления дяди, высказанного после обеда, что завтра утром он не нуждается в ее обществе. Именно теперь, когда она собиралась взять быка за рога и начать задавать вопросы. Это выглядело так, будто он знал.

Отвернувшись, она пересекла комнату, подошла к окну и задернула бархатную штору. Ночь давно уже опустилась на крутые улицы Марбурга. Казалось, порогов на этих улицах было больше, чем ступенек в домах. Дядя показал ей здание неподалеку, у которого входная дверь была на крыше. Сейчас она видела всего лишь мерцание уличных ламп в темноте, наложенное на ее собственное отражение в стекле, а за ним — отражение Куммеля, который все еще стоял, поскольку, реши он воспользоваться оттоманкой, Августе было бы некуда сесть.

Обернувшись, Августа быстро сказала:

— В Ганау я имела в виду, что мне понадобится ваша помощь, чтобы присмотреть за профессором, когда он будет один воскресным утром в Касселе. Небольшая вечеринка-сюрприз. Я должна отдать первые распоряжения уже отсюда. Разослать телеграммы и тому подобное. А профессор завтра будет гулять один. Вы знаете, он был здесь еще студентом, пятьдесят лет назад. Это место хранит много дорогих ему воспоминаний. — Она прервала фразу, бросив взгляд на дверь спальни.

— И вы хотите, чтобы я сопровождал его? — спросил Куммель. От него и его одежды исходил очень сильный запах табачного дыма.

— Нет. Не совсем. Он не хочет, чтобы его сопровождали. — Вспыхнув, Августа положила руку на любимое ожерелье, напоминавшее высокий воротник. Взгляд немыслимо темных глаз слуги был слишком понимающим. Неужели белые нитки ее хитростей столь очевидны? — О, не знаю, как объяснить. Понимаете, Марбург ведь нельзя назвать идеальным местом для прогулок джентльмена семидесяти восьми лет. Обычно здоровье профессора не дает поводов для беспокойства, но в Тиргартене у него было несколько серьезных приступов одышки, а сейчас, как вам известно, он подхватил простуду.

Она смотрела на низкий столик красного дерева между ними. Там лежало принадлежавшее ее отцу первое издание «Сказок для молодых и старых», в зеленом переплете с золотым обрезом, и оно вдруг представилось ей вырванным, но все еще бьющимся сердцем.

— Мой дядя очень крепкий человек, Куммель. Недавно он в одиночестве путешествовал в Скандинавию и Италию. Но временами он переоценивает свои силы. — Она закрыла глаза, чтобы успокоиться. — Я прошу вас присмотреть за ним завтра — с разумного расстояния. Вы меня поняли?

Она перевела на него глаза, затуманенные анисовкой, выпитой за обедом сразу после того, как Гримм сделал свое заявление и ушел заниматься «колкой дров».

— Да, фрейлейн, я понимаю, — ответил Куммель. — Все, что пожелаете.

Что-то необычное было в его невозмутимых высоких скулах и остром уверенном подбородке. И хотя черные волосы были пострижены почти до корней, этим вечером они почему-то выглядели взъерошенными. Августа поймала себя на мысли о том, каков он среди людей своего круга. И о том, что ей хочется тайком понаблюдать за ним внизу, за карточным столом, в облаке табачного дыма.

Она сделала два шага к камину в английском стиле. Над ним висела картина: романтичный молодой человек в одежде с пышными рукавами, склонившийся над книгой, окруженный чем-то вроде тополей, ухитряющийся читать при бледном свете луны.

— Это меня успокоит, — сказала она. — Вам следует оставаться незамеченным в изгибах и поворотах этих улочек. И я знаю, у вас есть хладнокровие, которое вы проявили в церкви в Штайнау с тем неприятным человеком. — Она попыталась улыбнуться и вновь почувствовала, что краснеет. — Пожалуйста, не позволяйте дяде вас заметить. Его гордость будет задета. Он всегда нес ответственность за себя и за всю семью, и ему будет тяжело принять, что теперь он сам нуждается в присмотре.

Куммель кивнул. Августа ожидала, что он уйдет, но он стоял, ничего не говоря. На какой-то момент она растерялась, не находя слов, и тишина вдруг переросла в неловкость.

— Видите ли, семья всегда так много значила для него. Он бросил университет, не получив степень, чтобы найти работу и поддержать овдовевшую мать и младших братьев и сестру.

К ее удивлению и облегчению, ей как будто удалось пробудить в нем интерес.

— Я думал, детей было только двое: профессор и ваш отец.

— О, это далеко не так. Их было шестеро. Пять мальчиков и девочка. Просто остальные уже умерли. С одиннадцати лет дядя был для них как маленький отец. Некоторым, стоит сказать, даже лучший отец, чем они заслуживали. Только подумайте, Куммель, принять такую ношу в столь юном возрасте! — Она улыбнулась. — А у вас большая семья?

Глаза его стали еще темнее. Казалось, он вздрогнул, будто от неожиданного прикосновения пламени.

— Нет, фрейлейн. Небольшая.

— Мой отец, конечно, был самым близким человеком профессору и по научным интересам, и по возрасту, хотя никогда не мог соответствовать ему по интеллекту. Но кто мог? В конце концов, он — человек, именем которого назван закон! Да, закон Гримма. Этот закон регулирует соотношение согласных в немецком и других индоевропейских языках. И он автор термина «сдвиг согласных»… — Она сделала паузу, удостоверяясь, что слуга ее понял. — Он очень пылко относится к Германии и немецкому языку, будучи экспертом во многих других. Если что-то стоит прочесть — говорит профессор, — надо выучить язык, чтобы читать в оригинале. Когда в составе гессенской делегации его посылали на Венский конгресс, он все свободное время учил сербский! — Она натянуто улыбнулась своим мыслям, вновь взглянув на картину. Ребенком она преувеличивала роль дяди в посленаполеоновском установлении мира в 1815 году; друзьям она рассказывала, что он без посторонней помощи нарисовал новую карту Европы, и сама наполовину в это верила. — Мой отец, когда не работал вместе с дядей, главным образом переводил.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});