Василий Каразин. Его жизнь и общественная деятельность - Яков Абрамов

«Правление иногда не знает, что делается у попечителей; иногда же попечители относятся к министру; сей посылает в правление, а правление отсылает к попечителям, которые нередко опять представляют министру одно и то же дело, утолстившееся только на круговом пути своем от бесполезных таковых отношений, предложений и представлений. Дела ведутся по-домашнему: собираются у министра в гостиной комнате за ломберным его столом, и в его присутствии читают его же предложения, на них ответствуют и собственные рассуждения делают, поминутно прерываемые его сбивчивыми и темными фразами. Так что он в одно время бывает и предлагатель, и исполнитель, и член, и председатель, и министр. Сего недовольно: часто он, забывшись, собственные свои приговоры принимает за мнения членов, оспаривает их или берет к себе в кабинет исправлять; а после нескольких дней читают в собрании ту же бумагу и опять исправляют как бы новость, которая прежде никогда не была предметом рассуждений; и сей порядок – увы! – нередко возобновлялся два и три раза сряду над одним и тем же делом».

О тогдашнем министре народного просвещения графе Завадовском сохранились следующие авторитетные отзывы: граф Строганов писал в 1804 году Новосильцеву: «Наше народное просвещение идет немного тихо. Господь Бог, создавши мир в шесть дней, почил в седьмой, а наш министр делает лучше: он ничего не делает шесть дней и, несмотря на то, отдыхает в седьмой». Еще решительнее отзыв императора Александра I, который писал Лагарпу в 1803 году: «Сожаления ваши о назначении Завадовского министром народного просвещения весьма бы уменьшились, если бы вам была известна организация его министерства. Он не имеет никакого значения. Всем управляет совет, состоящий из Муравьева, Клингера, Чарторыйского, Новосильцева и др.; нет бумаги, которая не была бы обработана ими, нет человека, назначенного не ими. Частые сношения мои, в особенности с двумя последними, мешают министру ставить преграды тому добру, которое мы стараемся делать. Впрочем, мы сделали его уступчивым донельзя, – настоящая овца; словом, он ничтожен и посажен в министерство только для того, чтобы не кричал, что он отстранен». Однако, как видно из свидетельства Каразина, Завадовский, именно в силу своей ничтожности, ставил преграды всякому добру, которое могло делать министерство народного просвещения. И такой человек оставался во главе этого нового министерства целых 8 лет – именно то время, когда оно должно было проявлять широкую реформаторскую деятельность, – и все потому, что Александр желал, чтобы этот совершенно ничтожный, по его мнению, человек, «настоящая овца», «не кричал, что он отстранен». Этот любопытный факт бросает яркий свет на характер эпохи и самого Александра I. Вместо одной канцелярии заведено три, причем одна вечная – министра, ничего не делая, стоит 22 тысячи рублей, а еще одна, стоящая 5 тысяч рублей, занята исключительно записыванием доходов с «щукинского» дома (всего 13 тысяч рублей), на которые содержалась третья канцелярия – работающая.

Приведенное нами письмо служит образчиком той бесцеремонной прямоты, с которою Каразин отзывался о людях и делах как в частных разговорах, так и в официальных бумагах, не исключая и представлений императору. Неудивительно, что Каразин сумел вооружить против себя всех тогдашних сильных людей, а они в свою очередь сумели избавиться от этого беспокойного человека. Ниже мы еще будем иметь случаи привести примеры подобной же прямоты Каразина, всегда называвшего вещи по их именам.

Мы не знаем, какой результат последовал от этого письма Каразина Александру I. Во всяком случае, дело Харьковского университета по-прежнему было заторможено. Нет сомнения, что всякий другой на месте Каразина, встречая отовсюду одни препятствия и ниоткуда поддержки, давно бы счел себя вынужденным оставить данное дело. Но Каразин, как мы видели, считал дело Харьковского университета делом своей чести; к тому же он слишком любил свою Украину, для которой университет, по его мнению, составлял насущную потребность. И он решил довести дело до конца, каких бы личных лишений и неприятностей оно ему ни стоило. Положение его еще ухудшалось благодаря личным неприязненным отношениям к нему многих из тогдашних людей власти. О Завадовском и говорить нечего: он не терпел Каразина как человека, не дающего ему покоя и могущего без церемонии доводить обо всем до сведения императора. Но вот образчик отношения к нему других сановников. Когда в Харькове состоялись постановления дворян и горожан о пожертвованиях, Каразин послал первое известие о том Трощинскому, при котором он тогда еще числился на службе, будучи уверен, что тот немедленно доведет об этом выдающемся факте до сведения императора. Но Трощинский даже не подумал об этом.

Кочубей, тогдашний министр внутренних дел, к которому Каразин обратился с письмом за два дня до вышеприведенного письма к Александру I, прося его распоряжений о сдаче домов, предназначенных для Харьковского университета, и выдаче денег, следовавших харьковскому дворянству за подводы, – позволил себе сказать, обращаясь к Сперанскому, игравшему тогда в министерстве внутренних дел первую скрипку: «Развяжите меня как-нибудь с этим человеком». При таких-то отношениях с тогдашними министрами Каразин должен был постоянно напоминать им о своем любимом детище, хлопотать за него, просить, требовать. И Каразин делал все это, не оставляя ни на минуту в покое всех, от кого зависело подвинуть дело к окончанию, и делая многое, если не все, за свой страх и на свой счет. И только благодаря такой настойчивости, пренебрежению к своим личным обидам и оскорблениям, щедро сыпавшимся на него, и пожертвованию своими средствами, Каразин довел дело до конца.

Ввиду того, что Потоцкий, не получая нужных средств, прекратил всякие переговоры с заграничными учеными, которых предполагалось пригласить в профессора Харьковского университета, – Каразин решился действовать в этом направлении на свой страх. В бумагах его имеются письма Фихте, Гильденбрандта, Пуассона, Лаланда, Рейха и других, с которыми он вошел в переписку по данному поводу. В то же время Каразин был озабочен и приисканием слушателей для будущего университета. В Харькове он нашел до 50 молодых людей, «годных к непосредственному поступлению студентами». Но этого числа ему казалось мало, и он уговорил Новосильцева, – опасаясь; выступать лично, чтобы не повредить делу, – представить министру народного просвещения записку о необходимости просить, чтобы из семинарий, находящихся в Харьковском учебном округе, не требовали учеников в Петербургскую учительскую семинарию, а помещали их в Харьковский университет. Представление об этом было сделано в июне, а подписано министром только в ноябре. Между тем нужно было заботиться и о приготовлении помещения для университета. Дома для этого были кое-как получены; но их нужно было перестраивать, переделывать, вообще приспособлять к новому назначению. Харьков был тогда еще настолько первобытным городом, что в нем не было представителей многих ремесел, необходимых для постройки и отделки порядочного здания. Лица, которым Каразин поручил продолжать начатые им в Харькове работы, писали ему, чтобы он прислал им необходимых мастеров. Каразин стал просить об отпуске необходимых для выписки мастеров средств. Ему было отказано в этом. Тогда он занял 9525 рублей у разных лиц и на них выписал из-за границы 32 семейства мастеровых, которых и отправил в Харьков (только эти деньги и были ему возвращены).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});