Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

Для всякого, кто женщиной рожден,

И этот срок не может быть прейден;

Порою может он лишь сокращаться.

Ни на кого не буду я ссылаться:

То опытом доказано давно.

Мной будет только следствие дано.

Поняв порядок сей, мы заключим,

Что Двигатель вовек несокрушим.

Часть целым обусловлена: кому

Неведомо об этом, враг уму.

Вселенная, быв хаосом сперва,

Не из обломков вышла вещества,

А из основы вечной, совершенной

И, только вниз спустившись, стала бренной.

А провиденье в мудрости благой

Столь благолепный учредило строй,

Что виды и движенья всех вещей

Должны всегда сменяться в жизни сей;

Они не вечны – это непреложно,

Увидеть это даже глазом можно.

Дуб, например: растет он долгий срок,

С тех пор как из земли пустил росток;

Вы видите, как долго он живет;

Но все же ствол в конце концов сгниет.

Взгляните вы на камень при дороге,

Который трут и топчут наши ноги:

И он когда-нибудь свой кончит век.

Как часто сохнут русла мощных рек!

Как пышные мертвеют города!

Всему предел имеется всегда.

Мы то же зрим у женщин и мужчин:

Из двух житейских возрастов в один

(Иль в старости, иль в цвете юных лет)

Король и паж – все покидают свет.

Кто на кровати, кто на дне морском,

Кто в поле (сами знаете о том).

Спасенья нет: всех ждет последний путь.

Всяк должен умереть когда-нибудь.

Кто всем вершит? Юпитер-властелин;

Он царь всего, причина всех причин.

Юпитеровой воле все подвластно,

Что из него рождается всечасно,

И ни одно живое существо

В борьбе не может одолеть его.

Не в том ли вся премудрость, бог свидетель,

Чтоб из нужды нам сделать добродетель,

Приемля неизбежную беду,

Как рок, что всем написан на роду?

А тот, кто ропщет, – разуменьем слаб

И супротив творца мятежный раб.

Поистине, прекрасней чести нет,

Чем доблестно скончаться в цвете лет.

Уверенным, что оказал услугу

Ты славою своей себе и другу.

Приятней вдвое для твоих друзей,

Коль испустил ты дух во славе всей,

Чем если ты поблек от дряхлых лет

И всеми позабыт покинул свет.

Всего почетней пред молвой людской

В расцвете славы обрести покой.

Упрямец только будет спорить с этим.

Чего ж мы ропщем? С гордостью отмстим,

Что наш Арсита, ратоборцев цвет,

Исполнив долг, покинул с честью свет

И этой жизни грязный каземат.

Зачем, любя его, жена и брат

Его счастливую судьбу хулят?

Он благодарен им? О нет, навряд.

И душу друга и себя позоря,

Они досель унять не могут горя.

Из длинной речи что же извлеку?

Одно: пусть радость сменит им тоску.

За милость мы Юпитера восславим

И, прежде чем сии места оставим,

Мгновенно сделаем из двух скорбей

Одно блаженство до скончанья дней.

Смотрите же: где всего сильней страданье

Оттуда и начну я врачеванье.

Сестра, мое решенье таково:

С согласия совета моего,

Пусть Паламон, ваш рыцарь, что примерно

Вам сердцем всем и силой служит верно

И так служил с тех пор, как знает вас,

Любовью вашей взыщется в сей час.

Отныне муж вам юноша прекрасный.

Мне дайте руку в том, что вы согласны.

По-женски будьте кротки, а не строги:

Ведь он – племянник царский, видят боги,

Но если бы простой вассал он был,

Ведь то, что столько лет он вам служил

И столько ради вас терпел тягот,

Вы, верьте мне, должны принять в расчет.

Не знает милость никаких препон».

А рыцарю он молвил: «Паламон,

Вам увещанья надобны едва ли,

Чтобы на это вы согласье дали,

Приблизьтесь и подайте руку даме.

Согласие моих баронов с вами».

Тут узами, которым имя брак,

Связали их; для жизни, полной благ,

С веселием под нежных лютней звон

С Эмильей повенчался Паламон.

О, если б бог-зиждитель так дарил

Любовь всем тем, кто так ее купил!

Наш Паламон, блажен своей любовью,

Живет в богатстве, радости, здоровье.

Эмилией любим он столь же нежно

И служит ей по-рыцарски прилежно,

И нет меж ними ни худого слова,

Ни ревности, ни спора никакого.

О Паламоне кончен мой рассказ,

И да хранит господь всевышний нас!

Здесь кончается рассказ рыцаря

Пролог Мельника

Следуют слова, которыми обменялись трактирщик и мельник

Когда закончил рыцарь свой рассказ,

И юные и старые средь нас

Одобрили все выдумку его

За благородство и за мастерство.

Рассказ его, мол, каждому занятен,

А особливо тем из нас, кто знатен.

Но тут трактирщик всех прервал божбой:

«Ах, черт! А ведь пошло! Очаг я свой

Разжег на славу! Вертел знай крути!

Теперь историей нас угости

Ты, сэр монах. Начни и тут же, разом,

Его ты переплюнь своим рассказом».

Но мельник яростно разбушевался,

Он пьян был вдрызг: как он в седле держался,

В толк не возьму. Да и вообще нахал

Он был, буян и шапки не ломал

Ни перед кем, а тут как разорался -

Без удержу клялся он и ругался.

«Мне слово дай, и слов я наскребу

И рыцарев рассказ перешибу.

Ты не гляди, что я мужлан негодный, -

Я вам припас рассказец благородный».

Трактирщик молвил, видя, что он пьян:

«Послушай, Робин, ты хоть и буян,

А все держись-ка, знаешь, поскромнее,

Не то получишь тумака по шее».

«А! В крест и в душу! – мельник завопил.

Ты хочешь, чтоб тебя я проучил?»

«Идет, рассказывай, будь ты неладен.

Ты думаешь, что мы с тобой не сладим?»

«Так слушайте же, – мельник заорал, -

Готов брехать, лишь бы монах не врал.

Не дуйтесь так. Хоть я, конечно, пьян,

Но пьяница все лучше, чем болван.

Коль ляпну что, – виной тому не хмель,

А твой, хозяин, препаршивый эль,

И если слов я всех не позабуду,

Про плотника и про жену здесь буду

Рассказывать и как ее студент

Увел и обольстил в один момент».

«Ну, ну, не очень-то ты чертыхайся

И сквернословием не увлекайся, -

Его одернул желчный мажордом. -

Ведь этот пьяница, когда захочет,

Он каждого ругнет иль опорочит.

Ну, что тебе марать всех женщин честь?

Ведь, право ж, и другие темы есть».

На это мельник возопил в ответ:

«Дражайший брат мой Освальд, нет и нет

Ты прав лишь в том, что тот, кто не женат,

Тот, следственно, не может быть рогат.

Но ведь женат ты, – значит, кто же прав?

А я уж знаю женский слабый нрав.

Из жен верна на тысячу одна.

Но на кой бес такая мне жена?

Ты знаешь сам, на что уж ты святоша,

Как тяжела такого брака ноша.

Чего ты взъелся так на мой рассказ?

Я сам женат и был женат не раз.

Да ведь как будто бы и ты женат?

Так вот. Быть может, трижды я рогат

И ты рогат не раз. Беда какая!

В таких делах – покуда мы не знаем

Всего наверно – нечего спешить:

Рога всегда успеешь нацепить.

Попы твердят, что велика, мол, тайна, -

Так без нужды не испытуй без крайней

Господню тайну и тайник жены,

Беды в том нет, что утечет избыток

Воды из пруда, – это не корыто,

И он опять с краями натечет.

А как? Уж это как господь пошлет».

И тут плотину мельника размыло,

И нас потоком буйным захватило,

И удержать его никто не мог.

Едва ли мне удастся сей поток

В русло ввести пристойными словами, -

Я в том винюсь смиренно перед вами.

Но что мне делать: правду передать

Иль все с начала лживо сочинять?

Поэтому кого из вас коробит

Скоромное, пусть важной той особе

Не кажется, что озорству я рад.

Переверни страницу, – дивный сад

Откроется, и в нем, как будто в вазах,

Старинных былей, благородных сказок,

Святых преданий драгоценный клад.

Сам выбирай, а я не виноват,

Что мельник мелет вздор, что мажордом,

Ему назло, не уступает в том.

Не ступит шагу без божбы и брани.

Я вас хочу предупредить заране:

Добра скоромного здесь целый воз;

Но шуток тех не принимай всерьез.

Рассказ Мельника

Здесь начинает Мельник свой рассказ

Однажды жил в Оксфорде некий плотник,

По дереву он знатный был работник,

Но, хоть достаток был его не мал,

Он в дом к себе нахлебников пускал.

Жил у него один школяр смышленый,

Ученьем неустанным изможденный.

Бывало, сутки он не пьет, не ест,

До дыр читает ветхий Альмагест. [91]

Он всем семи искусствам обучился [92]

И в астрономию весь погрузился.

Посредством уравнений, теорем

Он уйму всяких разрешал проблем:

И засуху предсказывал, и ливни.

Поистине, его познанья дивны

Казалися в ту пору для всех нас.

А звали клерка – Душка Николас.

Он знал ловушки всякие, секреты

Любви сокрытой, знал ее приметы,

Но, все ее уловки изучив,

Как девушка, был скромен и стыдлив.

Он поселился в горнице особой.

Следил прилежно за своей особой.