Записки «лесника» - Андрей Меркин

Стрелкин к тому времени выбился в комсомольские вожаки, а Белкин был банальным распиздяем.

Звёздный час его наступит много лет спустя, а судьба сведёт меня с ним уже в Берлине, в середине двухтысячных.

Так что вопрос с едой и закуской был более-менее отрегулирован, денег же по-прежнему катастрофически не хватало.

Тогда мы стали продавать наши наручные часы.

До винного в деревне было полчаса пешком, а там мордатая Клавка, крашенная пергидролем или хной, больше пятёрки не давала ни за одни «котлы», будь то хоть «Ролекс», которого у нас и в помине не было.

После распития всю грязь, что оставалась в комнате, сметали под кровать одному челу.

Он был страшно неряшлив, и мы решили, что такой свинье лишние полкило мусора под кроватью не создадут особых проблем.

И не ошиблись. Коллективное мнение – большая сила. Всегда.

Аксиома.

Не надо быть семи пядей во лбу, дорогой читатель, чтобы понимать, что блядство и бытовая ебля с сокурсницами процветали на «картошке» в полный рост.

Одна не очень приметная девица успела за неполный месяц подъебнуться с семью студентами.

Между собой мы называли её Колготкина. Настоящая фамилия студентки-нимфоманки была Инна Затяжкина.

За бараками был большой и густой сад. В честь Антона Павловича Чехова мы окрестили его «вишнёвым».

Там и происходили почти все половые акты.

Но не так прост был Гордей Малоземцев, он дождался пока, все желающие перепробуют Колготкину, и гордо вступил на престол.

Бедная Инна влюбилась в Гордея без памяти, по слухам, он очень старался.

Особенно понравиться её родителям, и, не раздумывая, буквально через месяц сделал предложение.

Ушлый Гордей заблаговременно решил вопрос с распределением.

А меня пригласил свидетелем на свадьбу. Наказ Сидора был строг – я обязан был переспать со свидетельницей, чтобы он, Сидор, прожил с Колготкиной долгую и счастливую жизнь.

Такой наказ он получил от мамы из полосы среднего Нечерноземья.

Народу на свадьбе было очень много. Я сидел рядом с молодыми, а рядом пристроился Толстинский.

Водку он пил, как воду.

Один из гостей, а это был студент нашей группы, приготовил специальный тост.

Звали его Толик Докторов.

Он был патологический кретин, любил модные тряпки и всё время ходил с расчёской.

Так же очень любил смотреться в зеркало, поправляя идеальный пробор.

Среди друзей откликался на погонялово «Ален Делон».

На счастье, Толстинский его спросил:

– О чём будет тост?

Уже хмельной Ален Делон наклонился, почему то ко мне и важно сказал:

– Хочу выпить за Советскую власть!

Я чуть не поперхнулся куском дефицитной венгерской колбасы «салями».

Маякнул товарищу, чтобы он его попридержал, а сам бегом побежал к Сидору, который, трезвый как стекло, давал распоряжения на кухне.

Не стоит обладать аналитическим складом ума, чтобы догадаться, что эту самую власть Советов мы все трое, мягко говоря, недолюбливали.

Услышав рассказ про возможный тост, Сидор вздрогнул, поправил усишки, и подозвал к себе ресторанного кандюка.

Затем он засунул ему в карман червонец, не малые деньги по тем временам, и сказал:

– Видишь того модника с пробором?

– Так вот, чтобы через десять минут он был пьян в жопу, делай, что хочешь!

– Будет исполнено-с…

Халдей отозвал Толика на кухню, и там влил в него подряд три полных стакана «Столичной».

Ален Делон даже не успел понять, в чём дело, как ноги у него подкосились, и мы с Толстинским заботливо уложили его спать на кушетке возле кухни.

Сидор был доволен, лицо его выражало чувство глубокого удовлетворения.

– Будет знать, сука, как на моей свадьбе тосты говорить за Советскую власть, – сказал Сидор и мрачно ухмыльнулся.

Неизвестным образом я оказался в районе Трёх вокзалов. Вместе со мной был Толстинский и очаровательная свидетельница.

Оказывается, после свадьбы мы решили подышать свежим воздухом.

На свою, блядь, голову. По пьяни Толстинский потерял фотоаппарат со свадебными снимками.

Сколько мы не разгребали привокзальные снежные сугробы, но фотоаппарата так и не нашли.

Путём циничного обмана мне удалось заманить свидетельницу на «хату» и там выполнить завет мамы Сидора.

Свидетельницу искали всю ночь. Я тоже был не в курсе дела, она ушла рано утром «по-английски».

Оказалась ещё и студенткой консерватории. Будущая скрипачка была очень приличной девушкой и родители её не на шутку переволновались.

Колготкина не разговаривала со мной почти три месяца, а на все попытки узнать телефон свидетельницы, даже через Сидора, я получал категорический отказ.

«Капитал» Маркса

Предмет «История экономических учений» вёл профессор Абрамович Лев Матвеевич.

В честь канонических евангелистов его прозвали Иоанн Лукич.

Мало того, он ещё являлся автором замысловатого учебника, в котором без стакана было очень трудно что-либо понять.

Да и после принятия спиртного дело обстояло не лучше.

На экзамене Иоанн Лукич требовал от каждого студента полный конспект всех его лекций.

Если у тебя не было этой тетрадки, то шансы сдать экзамен были равны нулю.

Уговорив отличницу с нашего потока, менялась обложка, на ней писалась нужная фамилия, тетрадка предъявлялась профессору для учёта и контроля.

Но Иоанн Лукич был, хоть и подслеповат, но тёртый калач – иногда не гнушался и почерк сличить.

Короче, как-то удалось проскочить на тройку. Рассказал ему, как Энгельс радел за Маркса – разжалобил старика.

Заходит сдавать негр Шурик.

Все замерли в ожидании чего-то особенного, и не зря.

– Сколько томов «Капитала»? – спрашивает Лукич с порога.

Шурик начинает махать руками, изображая ими всю борьбу негров против мирового империализма.

– Сто?!

– Неет, – ещё сильнее машет руками Шурик.

– Пятьдесят?! – не унимается Абрамович.

Шурик отрицательно трясёт головой во все стороны, руки его, и ноги тоже, выписывают кренделя похлеще «камаринского».

Тогда Иоанн Лукич, недобро прищурившись, спрашивает:

– Ну, может десять?!

Радостный Шурик интенсивно машет всеми возможными и не возможными конечностями и концами.

– Примерно где-то так! – радостно кричит он.

Лицо профессора искажает страшная гримаса – он хватает зачётку и метким броском швыряет её Шурику прямо в глаз.

Зачётка падает, Шурик ищет её на полу, а Иоанн Лукич с завидной прытью оказывается рядом.

И орёт негру прямо в ухо:

– Пшёл отсюда вон, сволочь!!!

Даже я знал, что Маркс написал всего три тома «Капитала».

Экзамен простой и государственный

Некоторые экзамены никак не мог сдать, как не старался. Особенно тяжело было с предметом «Политэкономия».

Как бы ни хотел я напрячь мозги, в голову ничего не лезло. Абсолютно непонятная и ложная наука, галимый обман не только студентов, но и всего мирового сообщества.

Замаячила гнусная перспектива отчисления.

Пришлось идти на поклон к одному мутному аспиранту с другой кафедры.

В определённых кругах он был известен тем, что за деньги организовывал сдачу экзаменов.

Но напрямую аспирант дел ни с кем не имел, только через посредников.

«Лица кавказской национальности» – их было немало, и они-то мне помогли.

В деканате надо было взять допуск на преподавателя кафедры политэкономии, имя его называли кавказцы.

Через шоколадку секретарша кафедры со скрипом даёт допуск на нужную фамилию.

Экзамен принимает строгая женщина в очках по фамилии Антонова.

Уж не знаю, что ей там сказали, но она уходит минут на десять, и я благополучно всё списываю.

Кое-как мямлю и… вот она, вожделенная тройка в зачётку.

Прошёл почти месяц и кавказцы спросили:

– Что нам аспиранту сказать?

Еле наскрёб сто рублей, уж не знаю, как они там делились с аспирантом и с кем он…

Антонову я запомнил хорошо и на протяжении следующих лет очень вежливо и почтительно с ней здоровался.

Как в воду смотрел!

Она очень сухо отвечала, лишь кивком головы, словно видит меня первый раз в жизни.

Помимо защиты диплома, были и два государственных экзамена – «Научный коммунизм» и «Политэкономия».

Первый я сдал без проблем, а вот политэкономию боялся, как огня – и не зря.

Несколько человек с потока получили двойки, и остались без диплома ещё на год минимум.

Захожу в аудиторию, приёмную комиссию возглавляет…Антонова.

И как-то смотрит на меня нехорошо, менжа меня пробила неслабая и душа ушла в пятки от страха.

Наплёл я там чего-то комиссии, чувствую, что бред страшный, и к политэкономии он имеет такое же отношение, как я к китайскому самолетостроению.

Наконец выстраивают нас всех перед комиссией, зачитывают результаты экзаменов.

Называют мою фамилию.

Антонова делает театральную паузу и… говорит:

– Экзамен вы сдали отвратительно и тройку не заслужили, но учитывая то, как вы старались и очень нервничали…