Низвержение Жар-птицы - Григорий Евгеньевич Ананьин

двум дружинникам:

– Отправитесь с царевыми слугами и, где они укажут, порешите злодея. Да башку его мне доставьте, чтоб уж никаких сомнений не было.

Аверя наклонился к Аленке:

– Поезжай вперед и все приготовь.

– А что делать с тем парнем? – спросил кто-то.

– Согласно государеву уложению, того, кто порчей на человека смерть навлек, надлежит живьем спалить в срубе, – послышался ответ из толпы.

– И правильно! – крикнул Гордей. Однако не все его поддержали. С разных сторон раздались возгласы:

– Погодь, не руби с плеча! Он ведь сам повинился!

– Можно и не по строгости наказывать!

Князь нахмурился; все умолкли, ожидая его решения. Наконец он изрек:

– Хорошо! Пускай отныне и до самой смерти он мелет зерно в моем подвале вместе с холопами да в своем грехе кается.

Этих слов Аверя уже не слышал: он торопился туда, где сегодня видел клад. Впрочем, на само болото Аверя въезжать не стал, остановившись на границе его и леса: как уже довольно опытный кладоискатель, он с ходу оценил расстояние и счел его приемлемым. Дорофейку, все еще бесчувственного, поставили на колени лицом к селу. Аверя присел рядом; левой рукой он обхватил преступника за пояс, удерживая его, а правой, которой сделал распальцовку, коснулся Дорофейкиной руки, и крикнул:

– Давай!

– Тебя бы не зацепить, – промолвил один из дружинников.

– Не бойся!

Дружинник взмахнул саблей; голова Дорофейки отлетела; Аверя ловко уклонился и от клинка, и от хлынувшей крови. Княжеские люди отправились восвояси; Аверя и Максим остались подождать Аленку, которая прискакала минуты через три. Ее сияющее лицо исключало всякие расспросы об удаче или неудаче.

– Аверя, двадцать два талана!

– Любо, Аленка! У меня еще от Дорофейки десять свежих: ухватил, когда его душонка с телом расставалась.

– Прибыток за день велик, но давай и расходы сочтем!

– Не без того! Мне парень в три талана обошелся.

– А мне Дорофейка в один, ибо дюже был напуган!

– Постой, да ведь это значит…

– Это значит, мы выполнили поведение Дормидонта и можем ехать в столицу хоть сейчас!

– Ура!

– Ура!

– Недалече большая дорога, – деловито заявил Аверя, – по ней мы в три дня доберемся до гавани. А дальше и до столицы водою.

– Авось до новой луны со всем управимся, – заключила Аленка.

Глава 9.

Разлад и согласие

Ребята быстро продвигались по большой дороге. Лошади бежали легко, чувствуя под копытами утрамбованный песок вместо неровностей лесной и болотной почвы. Чем ближе было к портовому городу, тем больше попадалось пеших людей, всадников и телег. Максиму, который, как и раньше, сидел позади Авери, такая пестрота лиц и одежд была в новинку, и он оживленно вертел головой; Аверя же и Аленка, не отвлекаясь, смотрели вперед с прежним упрямым азартом.

Утром третьего дня, когда до цели оставалось уже немного, Аверя затянул было песню про веселого кладоискателя, который за сто таланов подрядился сосватать лешему кикимору, но не успел начать и третий куплет, как сзади послышались крики:

– Берегись! Берегись!

Ребята едва успели отпрянуть. Мимо пронеслась длинная шестиконная повозка, по краям которой сидели солдаты, а в центре возвышалась деревянная клетка, где находился седобородый человек в темной одежде и со скрученными руками. Голова его была низко опущена.

– Смотри! Это же Евфимий! – произнесла Аленка.

– Это который вас воспитывал? – спросил Максим.

– Да. – Аверя ударил лошадь плетью, догнал повозку и крикнул:

– За что старца повязали?

– Не твое дело, парень! – откликнулся начальник конвоя.

– Я добром спрашиваю…

– А я и отвечаю добром! И добром предупреждаю: не вздумай тут распальцовку делать, не то пристрелим, как собаку. Так государь повелел!

Аверя натянул поводья и чертыхнулся. Евфимий еще успел поднять глаза, и мальчик увидел в его взгляде и грусть от осознания того, что новой встречи, вероятно, уже не будет, и легкий укор за своеволие, некогда проявленное ребятами, и твердую решимость пострадать за какое-то очень важное и правое дело. Аленка поравнялась с друзьями:

– Что они сказали?

– Ничего!

– Какая же вина на Евфимии? Ведь так возят только самых страшных преступников! И что же такого он может сказать народу, если ему даже рот заткнули?

– Почем я знаю? – раздраженно ответил Аверя. – Одно ясно: в бухте уже ждет корабль, на котором Евфимия без промедления в столицу отправят. Если что и выведаем, то лишь там.

– Может, и с Евфимием успеем проститься. Поспешим, Аверя!

– Нет уж! Ему плаха уготована, а мне того раза хватило, и вторично нет охоты это видеть!

Аверя оказался прав: когда ребята ближе к вечеру прибыли в город, старца там уже не было. Словоохотливые грузчики на пристани подтвердили, что некоего «знатного вора» посадили на корабль, тотчас же поднявший якоря. Ближайшее судно должно было отплыть в столицу на следующие сутки в полдень; Аверя и Аленка договорились с капитаном о проезде и заплатили за Максима (сами они как кладоискатели могли ехать бесплатно). Далее ребята сняли на одну ночь комнату на постоялом дворе, где разместили вещи. Эти хлопоты позволили забыть о неприятной сцене на дороге, и после ужина Аверя предложил заглянуть в соседний кабак, выпить меду, который, по слухам, был здесь очень уж хорош.

Народу в кабаке было немного: только дальний столик занимало несколько человек, по-видимому, посадских тяглецов, да чуть поближе к выходу сидел рослый мужчина с тугим кошелем на поясе. Держался он степенно и не встревал в разговор соседей, обрывки которого долетали и до ребят.

– Так ты второй день как из столицы, Мефодий?

– Бог привел туда, привел и обратно!

– Что слыхать о государе?

– Плохо ему, помрет скоро!

– Дурная весть, братцы: все загинем!

– Это почему?

– Смута будет!

– Так у царя вроде сыновья-погодки есть: Василий да Петр.

– Проку с них мало: порченые они. Дормидонт-то, почитай, самозванец…

– За такую хулу – кнут!

– А чего играть в ухоронки? Он ведь сам после смуты на престол уселся, потому и страшно сделалось ему, что дети, как в силу и разум войдут, спихнут его оттуда! Вот и постарался, чтоб не было у них ни того, ни другого…

– То бабьи сплетни!

– Повидай царевичей сперва да порасспроси их челядь, прежде чем мудрецом себя мнить! Как полагаешь, куда царева казна ушла незадолго до их рождения? Потом Дормидонт всю землю ограбил, чтобы ее восполнить! Молод ты и не помнишь, как после этого и хлеб градом било, и скотский падеж свирепствовал: нечем было беду отвести.

– И ныне к тому идем!

Один из посадских, дотоле сидевший угрюмо и лишь изредка ронявший слова, вдруг резко выпрямился и впился глазами в Аверю и Аленку, расположившихся на