До завтра, товарищи - Мануэл Тиагу

Дом внутри был очень тесный, со скромной обстановкой: две кровати, два стола, три стула, три табуретки — вот и вся мебель. Деревянные двери Приятно пахли смолой, стены были свежевыбелены. Антониу еще раньше привез посуду и кое-какие продукты, а сейчас, в тяжелом чемодане, — постельные принадлежности, сняв тем самым часть забот с Марии.

Но больше всего Марию беспокоило чувство стеснения, охватившее ее в этом тесном доме наедине с незнакомым молодым человеком, который представил ее своей женой. Неловкость усугублялась тем, что Антониу испытывал то же самое. Оба выглядели пристыженными двусмысленностью своего положения, в каждом движении и слове сквозило это. В доме, кроме кухни, было две комнаты, одна выходила на улицу, другая во двор, обнесенный забором. Антониу решил поселиться в задней комнате, где он сможет работать и принимать друзей. Одна и та же мысль не давала им покоя: для соседей они должны играть роль мужа и жены. Подавленные, они молчали.

8

На рассвете следующего дня Антониу ушел. Мария почувствовала облегчение при мысли, что она на пять дней останется одна в целом доме, не стесненная присутствием товарища. Но в первый же день ее одолели многочисленные посетители.

Только она вернулась от булочника и начала варить кофе, как через открытую дверь кухни увидела возникшую над забором женскую голову, закутанную в огромную заношенную шаль неопределенного цвета. Голова вертелась во все стороны, и, заметив открытую дверь кухни, позвала: «Эй!» Мария вышла во двор, женщина поманила ее к себе. Мария подошла и замерла, разглядев лицо женщины; из-под шали, по обе стороны крючковатого, похожего на клюв хищной птицы носа шныряли живые темные глазки.

— Хотите купить? — спросила она приглушенным голосом и, откинув шаль, показала корзину с хорошей на вид морковью.

Мария спросила, сколько стоит, женщина закрыла шалью корзину и назвала смехотворно низкую цену.

— Ладно, — сказала Мария и пошла за деньгами.

Покупка порадовала ее. Оклад, который, по словам Антониу, имели профессиональные партийные работники, был настолько низок, что она не представляла, как дожить до конца месяца. Морковь была отличная, сочная, нежная, а главное, дешевая. «Нам хватит на несколько раз», — подумала Мария, довольная столь благоприятным началом в жизни на нелегальной квартире. Но шныряющие глазки женщины в огромной шали не выходили из головы. Почему женщина не вошла в дверь? Тут, как бы отвечая ее мыслям, в дверь постучали, и Мария открыла. Перед ней стоял человек, который вчера читал газету под навесом. Жирная волосатая грудь виднелась сквозь чудовищные прорехи. Черной бородой заросло все лицо. Он поинтересовался, не нужны ли талоны на керосин и растительное масло.

— Вы видите, — сказал он, оглядывая себя сверху донизу, — я в них не нуждаюсь.

Человек говорил любезно, легко и свободно. Несмотря на лохмотья и вид бродяги без кола и двора, он держался независимо и с достоинством, что прекрасно сочеталось с его упитанным телом, внушительной бородой и белыми чистыми зубами. Мария отказалась от талонов.

Человек посмотрел на нее покорно и в то же время вызывающе, почтительно поклонился и ушел.

Потом пришла изнуренная, голодная соседка пожаловаться на жизнь и безработицу, на плохое обращение мужа и попросила одежду, ненужную сеньоре. Еще пришла низенькая толстая подхалимка, сообщила, что каждую субботу она бывает в поселке и может принести ей, как и другим, мясо из лавки или что понадобится. Затем зашла краснощекая молодуха и вызвалась сходить за водой. Другая женщина предложила кукурузную солому для матраца и дочь для стирки белья. Какой-то человек посетовал, что у него так мало земли, урожая не хватает для одной лавки, а у него их две, одна его собственная, пусть сеньора покупает там. Пришли две девочки, стояли молча и смотрели широко открытыми глазами и прижимались друг к другу, словно боясь, что им могут наподдать. Потом улыбающийся старик сапожник. И наконец, мальчишка, предложивший козье молоко.

Все эти люди в грязной, истрепанной, залатанной одежде за улыбками и предложениями услуг скрывали давнюю нужду. Вопиющая нищета, прошедшая перед Марией, разрушила ее радостное настроение от удачной покупки моркови. Упала ночь, Мария оказалась одна и ощутила свою полную беззащитность и беспомощность. Только когда Антониу вернется, он привезет книги и газеты. Единственным чтением на пять дней была небольшая брошюра в дюжину страниц, которую она проглотила еще утром. Больше читать было нечего. Она уже постирала блузку и юбку, вычистила кастрюлю, сковородку и кофейник, протерла столы и плиту, осмотрела пружины кроватей, вымыла окна, нарезала бумаги для кухонных полок. Бедный дом и одежда были приведены в порядок. Еще четыре дня она должна провести одна, четыре долгих дня, и хуже того, четыре длинные зимние ночи; и нечем отвлечься. Она уже пела, плакала, вспоминала, мечтала, снова прочла брошюру три, шесть, а может, восемь раз, выучила ее почти наизусть. Еще раз привела в порядок все свои вещи. Но оставалась масса свободного времени, и было по-прежнему грустно. Впервые она в доме без единого друга, без голосов, без шума, без жизни. Важ сказал, что ей придется много работать, а если она захочет учиться, ей помогут. Но это позднее, когда вернется Антониу, когда жизнь в доме войдет в свою колею. А сейчас перед Марией четыре дня, четыре долгих дня, четыре длинные ночи одиночества.

«Слышишь ли ты меня, дедуля? — думала Мария, вспоминая отца, с которым всегда делила свои сомнения, горести и радости. — Слышишь? Твоя дочь очень одинока, ей очень грустно, мой дедуля. А ночь такая страшная. Так жутко завывает ветер. Она понимает, что этот дом нужен для работы товарища, которого преследуют власти, необходим, чтобы он смог спокойно работать на благо народа, в полной безопасности встречать соратников, хранить материалы, выпускать документы. Она все это знает и понимает. Но ей так грустно и одиноко, дедуля, любимый!»

9

Вечером того самого дня, когда они приехали, Антониу предложил пойти погулять. За деревней, в сотне метров от околицы, он остановился:

— Посмотри внимательно на этот забор, — сказал он. — Он первый отсюда. Заметь хорошенько. Запомни этот камень. Он чуть выступает. В пятницу вечером приди сюда и сделай крестик синим карандашом, который я тебе дам дома. Не ошибешься?

Так они договорились о знаке, по которому Антониу, возвращаясь домой, узнает, что все в порядке. Подобная мера предосторожности была принята во всех явочных квартирах во избежание провала. Бывало ведь, что в отсутствие товарищей делалась засада, и они по возвращении попадали в лапы полиции.

В пятницу вечером Мария вышла, чтобы поставить условный знак. Антониу предупредил ее, что она должна объяснить свой выход за деревню в случае, если ее спросят, необходимостью сделать покупки в поселке близ навеса, того самого, где в день их приезда бородатый бродяга читал газету крестьянам. Она никого не встретила по дороге, поставила знак, вернулась домой и приготовила картофельный суп с морковью. Мария все делала с таким удовольствием, какого не испытывала последние четыре дня. Когда еда была почти готова, постелила на кухонный стол выстиранную и отбеленную накануне скатерть, поставила две тарелки, одну против другой, две оловянные ложки, два стакана, хлеб и рядом нож, а в центре стола глиняный горшочек с веткой пушистой мимозы, которую она сорвала на пути домой. Напевая, оглядела стол. Потом подошла к кухонной двери и посмотрела наружу. Свет дня угас в воздухе, насыщенном влагой. В предыдущие дни эти минуты были самыми томительными для Марии, они навевали страх и ужас перед приближением нескончаемой ночи. Сейчас она с нетерпением ждала, чтобы ночь наступила скорее и накрыла деревню темнотой.

— Я приду, когда совсем стемнеет, — сказал Антониу.

Опустилась ночь. Мария разбила в суп два яйца, постояла, вдыхая аппетитный запах и наблюдая, как закипают овощи. Она будто загадала: сварится суп, и вернется Антониу. Прислушалась. Действительно, на улице послышались шаги. Мария подождала. Никого. Она вытащила из плиты угли, загасила их в тазу и положила на лопату. Затухающий огонь едва поддерживал кипение. Все готово, осталось только ждать. Как он опаздывает! Мария посмотрела в окно и увидела проходившую мимо соседку. Мария не хотела разговаривать с ней и отошла от окна. На кухне передвинула ложки, провела салфеткой по безупречно чистым тарелкам. Снова шаги на улице Мария насторожилась. Как больно слышать приближение шагов, когда кого-то ждешь! Как медлят они оправдать или обмануть ожидание! Шаги миновали дом. Почему он так задерживается? Неожиданно ею овладели мрачные мысли. А что, если его арестовали? Если с ним что-то случилось? Как она узнает об этом? Что делать, если он не вернется? Ждать появления другого товарища? Но ведь это невозможно! Антониу говорил, что никто из товарищей еще не знает, где искать дом. Сколько дней ей ждать? А потом — к кому обращаться? О, как медленно тянется время! Скромный стол, накрытый с таким вкусом, картошка, яйца и морковь, приготовленные с таким удовольствием, уже не радуют ее, а лишь напоминают о людской нужде. Мария убавляет свет в лампе и ложится навзничь на кровать. Она лежит с открытыми глазами, напрягая слух, ощущая полную незащищенность в пустом доме.