Женитьба Корбаля - Рафаэль Сабатини

— Вашему терпению можно позавидовать, — заметил Шовиньер и переключился на хлеб с ветчиной.

После этого Корбаль и его нежданный гость продолжали обмениваться редкими фразами, прочие же слушали их в напряженном молчании. Наконец, покончив с едой, Шовиньер фамильярно развалился в кресле в своей излюбленной позе: затянутая в оленью кожу нога перекинута через ручку кресла, а рука засунута под трехцветный пояс.

— У вас здесь уютно, гражданин Корбаль, — сказал он. — Я удивляюсь, почему вы до сих пор не привели сюда хозяйку.

Эта небрежно оброненная фраза предназначалась как будто всего лишь для того, чтобы поддержать разговор, но по лицу Филомены, стоявшей позади кресла Корбаля, пробежала тень, что не укрылось от наблюдательного взора гражданина депутата и, возможно, подсказало ему верный способ найти управу на этого скользкого республиканца из бывших аристократов.

Корбаль рассмеялся, но его смех показался Шовиньеру более задумчивым, чем веселым.

— Чему тут удивляться? Я, наверное, слишком долго ждал. В юности мне пришлось куда больше ухаживать за землей, чем за девушками, а сейчас… — он пожал плечами, — сейчас не так просто найти… — он замолчал, словно опасаясь, как бы у него с языка не сорвалось неосторожное слово.

Но с таким же успехом он мог бы закончить фразу, поскольку Шовиньер без труда догадался, что бывший виконт хотел сказать о том, как мало осталось девушек его происхождения в подвергшейся классовой чистке Франции.

— Что найти, гражданин? — вкрадчиво спросил Шовиньер.

— О нет, ничего, — несколько смущенно ответил Корбаль. — Это не имеет значения, и, я думаю, мы без труда подыщем более интересный предмет для беседы, чем моя скромная персона.

— Ошибаетесь, гражданин, я здесь как раз для того, чтобы поговорить о вас.

— Вы хотите польстить мне, гражданин?

Шовиньер больше не сомневался, что его собеседник тайком подсмеивается над ним. Он подумал, что сентенция, которую он обрушил на головы членов революционного комитета в Пуссино, окажется очень уместной и здесь.

— Безбрачие является оскорблением природы, — заявил он, — а кто оскорбляет природу, не может называться хорошим республиканцем, поскольку республиканство основано на законах природы. Прошу вас хорошенько задуматься над этим.

Поначалу никто не воспринял его слова всерьез. Первым засмеялся старый Фужеро, к которому тут же присоединились его сыновья; даже Корбаль улыбнулся, а жена Фужеро лукаво спросила полномочного представителя, женат ли он сам.

— Нет, но для этого у меня есть веские основания… — важно ответил Шовиньер, давая понять всем, что он не шутит.

Но это только еще больше развеселило их.

— Основания, говорите вы? — игриво поддела его жена Фужеро.

— Да, — сверкнул на нее глазами Шовиньер. — Я обручен со своим гражданским долгом, и у меня не остается времени ни для чего иного.

Они наконец начали понимать, что он говорит всерьез, и Корбаль поспешил сменить тему беседы. Шовиньер не стал возражать — его неожиданно осенила хитроумная идея, поглотившая все его внимание. И, завершив свой бесцельный на первый взгляд визит, он продолжал размышлять над ней по дороге в Пуссино, неторопливо спускаясь вниз по холму, и на его плотно сжатых губах играла недобрая улыбка.

«Безбрачие — оскорбление природы» — так называлось новое евангелие, которое он собирался проповедовать. Будучи тонким психологом, он прекрасно знал всю силу идеи — сколь бы сумасшедшей она ни являлась — в революционной Франции особенно, если эта идея подкреплялась авторитетом власти, и последующие события полностью подтвердили его предположения.

На другое утро он возгласил свое евангелие с трибуны якобинской организации Пуссино — общества, созданного в самый канун революции кучкой горячих голов, впрочем на этом и успокоившихся — перед толпой, собранной по его приказанию, лицемерно названному приглашением.

Шовиньеру не раз приходилось выступать перед людьми, и он прекрасно знал, как и с какими словами надо обращаться к ним, чтобы найти отклик в их душах и всколыхнуть их эмоции.

Франция обезлюдела после недавних событий, так начал он. Гнусная порода аристократов и их приспешников, которая уничтожается спасителями страны, должна быть замещена расой свободных людей, рожденных в просвещенном веке. Только так свободная Франция сможет занять подобающее ей блистательное место среди прочих стран. Но это еще не все. Новые бойцы должны встать на место замечательных патриотов, добровольно отдававших свои жизни на границах страны, защищая родину от вторжения наймитов деспотизма. Забывать об этом означало бы пренебречь священным долгом, исполнения которого нация имеет право требовать от своих граждан, и обречь республику на неминуемую гибель.

Постепенно его демагогические разглагольствования расшевелили разношерстную толпу, и стали раздаваться одобрительные возгласы. Сочтя, что его слушатели дошли до нужной степени восприимчивости, он обрушил на их головы новоиспеченный шедевр ораторского искусства:

— Безбрачие является оскорблением природы!

Он подробно остановился на моральном, гражданском и национальном аспектах этого вопроса и, убедившись, что аудитория вполне разделяет его точку зрения, потребовал от нее проявить свой патриотизм и республиканский дух и объявить вне закона всякого неженатого мужчину в возрасте старше двадцати пяти лет. После такого заявления он с достоинством удалился, и вслед ему неслись восторженные крики пришедшей в неистовство толпы.

Никто лучше Шовиньера не знал, что при охватившем умы людей помешательстве, которое наблюдалось во Франции времен падения монархии, экстравагантность выдвинутой доктрины лишь способствовала ее одобрению. А здесь, в Пуссино, рука об руку с безумием шествовал страх: в городе заработала гильотина, головы полетели с плеч упорствующих священников и прочих тайных приверженцев падшего режима, и все воочию убедились, насколько опасно шутить с Шовиньером, в лице которого волна террора докатилась и до их мирного края. Неудивительно, что в последующие дни Пуссино охватила настоящая свадебная лихорадка, а евангелие Шовиньера проповедовалось на каждом углу чумазыми проповедниками, еще месяц назад не посмевшими бы и на полтона возвысить свой голос.

Через десять дней обстановка в городе накалилась до такой степени, что на собрании якобинской организации было принято единодушное решение считать в нынешних тяжелых для страны обстоятельствах нелояльностью отказ мужчины старше двадцати пяти лет жениться; такового было предложено объявлять вне закона и отправлять на гильотину. Затем якобинцы представили свое решение на утверждение революционному комитету, а тот, не зная, как отреагировать на столь странное требование, послал за разъяснениями к гражданину полномочному представителю.