Людовик и Елизавета - Евгений Маурин

— Да погоди ты, сумасшедшая! Не убежит твой Анри, позавтракай с нами!

— Нет, нет, Жанетт, ты уже меня не удерживай!

Полетт выпила чашку шоколада и умчалась в Париж. Проводив подругу, Жанна спустилась в сад, где на белоснежной скатерти накрытого стола уже готов был холодный завтрак и кофейник испускал клубы ароматного пара.

— Что это за новости, Анюта? — ворчливо встретил ее отец. — Из-за какой-то трещотки ты заставляешь меня ждать целый час! Ты знаешь, как я дорожу правильностью порядка дня?

— Ну-ну, не ворчи, милый мой старичок! — ласково ответила Жанна, подходя к отцу и поднимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его. — Прости меня, случился такой грех! Ну, пойдем к столу, к столу!

— Ах ты, сахар-медовик! — буркнул старик, сразу растаявший от ласки дочери, в которой души не чаял.

Они уселись за стол. Жанна принялась разливать кофе. Вдруг кофейник задрожал в ее руках и она испуганно шепнула:

— Папа! Посмотри-ка туда, к решетке у калитки! Боже, что это за человек!

Николай Петрович посмотрел в указанную сторону и увидел какого-то молодого человека в истрепанном, оборванном костюме, жадно прильнувшего к решетке. Руки оборванца судорожно вцепились в перекладину, возбужденные взоры были устремлены на накрытый стол, и все его исхудавшее донельзя, зеленовато-мертвенное лицо говорило о непреодолимом, смертельном голоде.

— Что вам нужно здесь? — окликнул его Очкасов.

— Мсье… Пощады… Три дня… голоден… есть… умираю… — ломаным французским языком простонал оборванец.

— Вы голодны! Так идите сюда! Калитка тут, рядом, толкайте ее от себя! — всполошился добряк.

— Боже мой! Ты только посмотри, папа, до чего он истощен! — с сочувствием сказала Жанна по-русски.

Оборванец, входивший в этот момент в калитку, при звуке ее голоса вдруг остановился, радостно-изумленными глазами уставился на молодую девушку, даже закачался от охватившего его волнения, а потом сорвался с места и бросился к Жанне с криком, похожим на стон:

— Русские! Слава Тебе, Господи! Боже мой! Русские! Я спасен! Голубчики вы мои! — и рыдая, он упал к ногам девушки, обнимая ее колени.

Оба Очкасовы всполошились.

— Миленький, да как ты попал сюда? — крикнул старик.

— Ах, папа! Ну, что расспрашивать голодного, — заволновалась Жанна. — Кушайте, голубчик, кушайте! — и она совала оборванцу тарелку с хлебом и холодным мясом.

Оборванец хватал хлеб и мясо, жадно совал в рот, глотал не жуя, бормотал слова благодарности, перемешанные с угрозами и жалобами по чьему-то адресу. Трудно было разобрать что-нибудь в этих лихорадочных, беспорядочных выкриках. Кто-то завез его, обманул — вот единственное, что мог понять старик. Но Жанна женским чутьем сразу угадала, с кем она имеет дело.

— Кушайте, голубчик, и не разговаривайте, потом вы нам все расскажете. Мне кажется, папа, что это — нашего поля ягода: такой же обиженный, как и мы.

Незнакомец и не заставлял себя уговаривать и с жадностью продолжал есть и пить, пока Жанна не остановила его, опасаясь, как бы чрезмерное насыщение не повредило ему после голодовки.

Но утоление острого голода сразу опьянило несчастного. Несколько бессонных ночей, проведенных в скитаниях, сейчас же сказались, и видно было, что он прилагает сверхчеловеческие усилия, чтобы не заснуть тут же, за столом. Пришлось отвести его в комнату, только что освобожденную Полетт, и отложить удовлетворение любопытства до следующего утра.

VI

ПРИЗНАНИЯ

Ничто не напоминало в незнакомце вчерашнего оборванца, когда на следующий день он вышел из своей комнаты, приведенный в порядок парикмахером и переодетый в платье старика Очкасова. Это был высокий, стройный молодой человек с бледным, истощенным, словно после долгой болезни, лицом и усталыми, но добрыми, наивными голубыми глазами. Он сразу внушал симпатию и доверие, а все его манеры говорили о принадлежности к хорошему обществу. Поблагодарив в простых, сердечных выражениях гостеприимных хозяев за привет и ласку, он в ответ на их просьбу стал рассказывать свою историю.

— Я не знаю, — начал он, — кто вы такие, дорогие мои благодетели.

— Вы это сейчас узнаете, — заметила Жанна.

— Не знаю также, что привело вас на чужбину и как вы относитесь к тому, что сейчас творится на нашей родине. Быть может, мой откровенный рассказ оттолкнет вас от меня. Но я знаю одно: что вы спасли меня от неминуемой гибели. Поэтому, оставляя в стороне всякую осторожность и недомолвки, я просто и правдиво расскажу вам свою историю, чтобы не оставлять вас в неизвестности относительно моей персоны…

— Простите, — перебила его Жанна, — скажите, вы принадлежите к числу пламенных приверженцев теперешнего русского правительства?

— О, нет! — воскликнул молодой человек, и его кроткие глаза вспыхнули ненавистью.

— В таком случае, — сказала Жанна с грустной улыбкой, — вы можете тем более не стесняться перед нами, потому что и мы не принадлежим к числу его друзей!

— Тогда мне остается только еще пламеннее возблагодарить Господа за то, что Он привел меня к соотечественникам и единомышленникам! — благоговейно сказал молодой человек.

Жанна знаком предложила ему начать рассказ.

Незнакомец приступил к повествованию:

Меня зовут Петр Андреевич Столбин, я происхожу из рода немецких баронов фон Тольбейнов. Мой дедушка, барон Фридрих Готлиб фон Тольбейн, служивший капитаном флота у датского короля Христиана Четвертого, был одним из просвещеннейших людей своего времени. Поклонник философии, дедушка не мог равнодушно смотреть, как дворяне, не ставившие ни во грош самого короля, угнетали простой люд. И когда в 1660 году народ предъявил свои права, дедушка встал открыто на его сторону.

От переворота 1660 года выиграли только бюргеры; дворяне ничего не потеряли, а простой люд остался в прежнем положении рабочего скота. Зато положение моего дедушки пошатнулось. Ни король, ни дворяне не могли простить ему защиту "подлой черни". Дедушке пришлось бежать. И вот в темную, бурную ночь, захватив молодую жену и годовалого ребенка, он пустился по морю, добрался до Швеции, а оттуда — в Московию, где предложил свои услуги царю Алексею Михайловичу.

Это было как раз в разгар войн, которые вел царь с Польшей. Опытные, ратного дела люди, были желанными гостями. Дедушка совершил с царем ряд походов, а в 1667 году был послан им в Дединово на Оке, где царским указом предписывалось приступить к постройке кораблей. С кораблестроительством ничего не вышло, единственный построенный там корабль вскоре сгорел. Против дедушки поднялись подкопы и интриги, и он удалился в семидесятых годах на покой, поселившись в Немецкой слободе в Москве. Я забыл еще сказать, что по настоянию царя дедушка принял православие и из барона фон Тольбейна превратился по созвучию в русского дворянина Столбина.

Мой отец, Андрей Федорович Столбин, был одним из ревностных сподвижников Петра Великого. Унаследовав от дедушки страсть к морю, отец изучал в Голландии кораблестроение, вместе с великим преобразователем работал над созданием русского флота и был одним из его капитанов. Впрочем, надо сказать, что не в пример прочим отец продвигался по службе очень медленно: царь Петр как-то не замечал его усердия и способностей. Это не мешало отцу боготворить своего государя, и когда от его брака с девицей Минной фон Торнау, тоже обрусевшей немкой, родился я (это было в год Полтавской битвы, то есть в 1709 г.), то отец поспешил назвать меня, своего первенца, Петром.

Я с благоговением и нежностью вспоминаю жизнь в раннем детстве под отцовской крышей. Маленький домик на Васильевском Острове содержался матерью в образцовой чистоте и порядке; весь день был распределен между серьезными и разумными развлечениями, а по вечерам, если отец не был в плавании, он рассказывал нам о далеком прошлом, о дедушке, о его плавании в утлой лодочке по бурному морю — это отец, конечно, помнить не мог и передавал со слов дедушки, — о своем житье-бытье в Голландии.

Одно только печалило отца и мать, — это мое слабое здоровье. Нечего было и думать для меня о продолжении карьеры отца и деда. Тогда отец предназначил меня к гражданской службе и отправил по достижении восемнадцати лет в Гейдельберг, где был старейший немецкий университет.

Это было в 1727 году, когда на русский престол вступил малолетний Петр Второй. Из осторожных писем отца, а еще более — от прибывавших в Гейдельберг русских, я мог узнать, что на родине творятся ужасы. Всякий старался урвать себе кусочек получше, а о продолжении дела Великого Петра никому и в голову не приходило заботиться.

В 1730 году я узнал о смерти Петра Второго и облегченно вздохнул. Прямой наследницей его была царевна Елизавета, дочь великого преобразователя, пламенная поклонница славных дел отца. "При ней Россия воспрянет!" — думал я наравне со многими. Каков же был мой ужас, когда я узнал, что права царевны Елизаветы обойдены и на русский престол вступила Анна Иоанновна, или — вернее — ее возлюбленный Эрнест Иоганн Бирон.