Война и причиндалы дона Эммануэля - Луи де Берньер

За год, что прошел после ухода из дома, Федерико сильно переменился. Он не просто подрос, стал самонадеяннее и яснее мыслил, но перенес безмерные тяготы и лишения, став наконец мужчиной в собственных глазах.

Вначале, когда, дрожа от ужаса и тошноты, он в страхе бежал от мертвеца, все было очень плохо, но гордость и стыд не позволили вернуться домой. Хуже всего, что он не знал, где добыть и как приготовить еду без спичек и кастрюль; раньше он ел, что стряпала мать, не задумываясь, каким чудом сырые продукты превращаются во вкусные блюда. Вспомнив, что можно есть кукурузу, он пару дней воровал ее с разбросанных в предгорьях полей мелких фермеров и грыз сырые початки. Потом вспомнил, что съедобны корни юкки, – дичок рос повсюду, но в сыром виде они невкусные, и Федерико стал питаться плодами авокадо, манго и гуайявы, которые набивали живот, но мяса не заменяли.

Украсть и придушить цыпленка оказалось совсем не трудно, и ощипать легко, но не было ножа, чтобы выпотрошить, и Федерико долго бродил среди камней, пока не нашел острый кусок кварца, чтобы проткнуть упругое птичье брюхо. А вот огня развести не мог. Стукал камнем о камень над кучей сухих листьев и травы, пару раз проскакивала искра, но костер так и не занялся. Тер друг о друга древесные щепки, как делал Педро, но не знал, какое нужно дерево. Ночью он уснул, положив котомку с цыпленком подле себя, а наутро она валялась в стороне, и цыпленок исчез. От огорчения и злости Федерико расплакался, проклиная бессовестную дикую тварь, укравшую его краденого цыпленка. Изрядно намучившись, он соорудил в ручье запруду и пристукнул жирного комелона; рыба нежнее и сочнее форели, но только если жареная. Федерико бросил рыбу прожорливым муравьям, когда от нее стало вонять. Федерико питался одними фруктами, пока не стащил из лачуги злосчастного горного крестьянина коробок спичек и мачете, и обнаружил, что единственный способ обойтись без кухонной утвари – жарить еду на вертеле или запекать в углях. Позже он сообразил, почему у партизан самыми ценными пожитками, кроме оружия, считались лупа и котелок.

Еще тяжело переносилось одиночество: Федерико был не в том возрасте, когда оно желанно и к нему стремишься. Правда, временами его охватывала невероятная пьянящая легкость, переполняла радость от свободы, когда он барахтался в каменистых заводях, и его пощипывали удивительные рыбки, которым нравилось кусать болячки от комариных укусов. Бывали дни, когда Федерико ощущал единение с собой и со всем миром, живя дикой и почти бесцельной жизнью в райском саду, где прозрачна вода и порхают колибри, где зелень растений светла, а небо пугающе опрокинуто. Однако он понял, что почти помешался от желания общаться, когда всхлипнул раз при виде большой морской свинки с дружелюбной мордой, всей душой потянувшись к этому существу. Беспредельная печаль овладела Федерико.

Проливать слезы лучше в обществе, и глаза Федерико оставались сухими, но вся душа изболелась по прежней жизни, по людям, которых он покинул, и постепенно он все больше дичал в своем и без того диком существовании. Перестал хорошенько мыться каждый день, питался кое-как и, занимаясь чем-то, требующим сосредоточенности, вслух разговаривал сам с собой, будто дело без разъяснений не получится. Положение усугублялось тем, что Федерико беспричинно прятался от людей – он считал, все сразу догадаются, кто он такой, точно его преступление и замыслы написаны у него на лбу, и точно кого-то бы тронуло, будь они там и впрямь написаны.

Такая жизнь резко закончилась, когда однажды Федерико на повороте тропинки нос к носу столкнулся со стариком, тянувшим нагруженного бананами ослика. Нырять в заросли было слишком поздно.

– Buena'dia![24] – приветствовал старик, ухмыляясь беззубым ртом. – Славный денек для охоты! – Он энергично кивнул на винтовку, а в голосе с хрипотцой, похожей на шуршание сухих листьев, слышались теплота и дружелюбие.

Не раздумывая, Федерико приветственно вскинул руку и, проходя мимо старика, ответил:

– Saludes, Senor![25]

Он смотрел из-за поворота, как старик спускается по каменистой тропинке и понукает ослика, покрикивая: «Давай, пошел!» всякий раз, когда тот собирается остановиться. Федерико сообразил: отныне он может бродить под видом охотника, никто не будет приставать с расспросами, и посмеялся над собой за прежние страхи. Ночью соорудил западню, какую делал Педро, а к утру в нее попал небольшой олень-двухлеток. Федерико не стал тратить драгоценные пули – оглушил оленя камнем и перерезал ему горло украденным мачете.

Чуть позже Федерико вошел в селение с оленем на плечах и обменял добычу на чудесный нож, цыпленка, кило сушеной рыбы, спички и пару индейских сандалий с подошвами из автомобильных покрышек. Он задержался в селении, вечером даже отведал жареной оленины и забрал с собой кусочек печени – вместилища оленьего духа. В лесу он обернул печень сухим банановым листом и в честь ангелов-хранителей сжег у подножия гигантского бразильского ореха. Федерико возблагодарил их и пробормотал заклинание, которое обязывало ангелов его опекать еще по крайней мере один лунный цикл. Вернувшись в селение, он понял, что молитва услышана, когда его предупредили: неподалеку в горах партизаны, они могут отнять у него винтовку.

Федерико встретился с ними три дня спустя, когда среди ночи его грубо разбудили сильным пинком под ребра. Он в изумлении сел и увидел, что его окружили четыре тени с явными силуэтами ружей.

– Ты кто такой, товарищ? – спросила одна тень, шепелявя, словно у нее выбиты зубы.

Федерико затрясло от страха и возбуждения – больше от страха.

– Меня зовут Федерико, – ответил он четко и уверенно, как только мог. – Если вы партизаны, то я шел к вам.

Что-то щелкнуло, в лицо Федерико неожиданно ударил луч фонаря. Мальчик ладонью загородился от света, но одна тень шагнула вперед, перехватила руку и одним ловким движением заломила за спину. Федерико скорчился от боли и зажмурился от слепящего света. Он почувствовал у горла нож, и мелькнула мысль – это не партизаны, это военные.

– Если мы партизаны, товарищ, то для чего тебе понадобились? – насмешливо спросил тот же голос.

– Брось, не надо так, – произнес другой голос, помягче. – Ты же видишь, он совсем мальчишка. Ну, малыш, расскажи, зачем ты нас искал?

– Солдатня!.. – в ужасе только и смог выговорить Федерико.

– Солдатня? – удивленно переспросил мягкий голос. – О чем ты?

– Вы убили дядю Хуанито и других, хотели изнасиловать Фаридес, вы убили мою собаку! А теперь меня зарежете? – Федерико глотал слезы отчаяния и страха.

Тени рассмеялись.

– Отпусти его, Франко, – сказал мягкий голос, и болезненный захват разжался.

– Мы не солдатня, – проговорил голос, – и мне очень жаль, что у тебя убили дядю и собаку. Ты для нас слишком мал, но мы возьмем твое ружье, оно поможет нам сражаться. Я дам расписку, после победы тебе заплатят.

Высветился блокнот, человек, что-то быстро нацарапав, вырвал листок. Шагнул вперед и засунул бумажку мальчику в нагрудный карман. Но тут Федерико вскинулся и, замолотив кулаками, пронзительно заорал:

– Не отдам! Нет! Не дам!

Это уже слишком, он не допустит, чтоб отняли отцовскую винтовку. Не успев ощутить боли от удара по шее, Федерико без чувств повалился на землю.

Придя в себя, он увидел, что уже день, а над ним склонился человек с кружкой кофе.

– Как шея-то, пострел? – спросил человек.

– Болит, – ответил Федерико, потрогав кровоподтек и чувствуя, что больно поворачивать голову.

– Да уж, наш Франко мягкостью не отличается, – сказал человек. – Мы все-таки решили тебя пока оставить. Ты храбро себя повел, мы тебя забрали, пусть командир решит. Выпей кофе, полегчает.

– А где мое ружье?

– Да вон, рядом с тобой, – уже уходя, кивнул человек, и Федерико увидел, что винтовка действительно лежит подле него. Мальчик поднес к губам помятую жестяную кружку и вздрогнул, обжегшись. Поставил кружку на землю и огляделся.

Он находился в индейской деревеньке с полуразрушенными травяными хижинами, очевидно, давно покинутыми. Домушки образовывали неровный круг, в середине свободно разгуливали куры и козы, а еще несколько хижин располагалось по сторонам уходившей из селения тропинки. Прямо перед Федерико стояла самая большая хижина с непонятным сооружением на крыше из хвороста и палок, расходившихся в виде солнечных лучей. Мальчик догадался, что прежде это был храм.

В дверях хижин и в тени деревьев виднелись люди в одежде цвета хаки. Формой ее не назовешь, поскольку партизаны украшали ее по своему усмотрению. Некоторые в простой крестьянской одежде, другие в пончо, как индейцы. Почти у каждого котомка, и у всех оружие. Одни бойцы прилежно разбирали, чистили и снова собирали винтовки, другие крепко спали, надвинув на глаза сомбреро. Трое мужчин и женщина играли в кости, а рядом два партизана горячо обсуждали свои победы невоенного характера. Всего человек тридцать, и, если хорошенько присмотреться, около десятка – явно женщины. Это немного обеспокоило Федерико – такого он не ожидал.