Газета День Литературы # 145 (2008 9) - Газета День Литературы

В метро, конечно, никто и не подумал уступить мне место, хотя… Хотя что-то было… Господи, было! Красавица похлопала юной своей ладошкой по свободному сидению рядом с собой – садись, дескать, не робей, чего не бывает в жизни…

А что вы думаете – сел. Хорошая девушка оказалась, стихи пишет, к детективам одобрительно относится, мою фамилию где-то слышала… Обещала звонить, я тоже заверил её, что позвоню обязательно. Не лукавил, искренне говорил. Чует моё сердце – мы перезвонимся, нам уже есть о чём поговорить… И в Нижнем буфете Дома литераторов ей наверняка понравится, а уж в том, что все от неё будут в восторге, просто нет никаких сомнений! И Леня Сергеев, и Юра Куксов, и Витя Крамаренко…

Но главное случилось в издательстве.

Не успел я, не снимая распахнутой куртки и кепочки с головы, перешагнуть порог кабинета главного, как он сам вышел из-за стола, пожал руку, предложил сесть, спросил, не желаю ли кофе, а уж коньяк в маленькие рюмочки налил, даже не спрашивая. И бутылку, между прочим, не убрал, оставил на столе – опытный человек прекрасно знает, как это понимать.

Но больше всего меня удивило отсутствие собственного удивления происходящим. Эту фантастическую картину я воспринимал, как нечто совер- шенно естественное, был лёгок в общении, шутил, произносил какие-то слова в полной уверенности, что эти слова уместны и, простите, умны.

– Ну что, Виктор Алексеевич, буду с вами откровенен, – главный снова наполнил рюмки коньяком. – Принято решение издать сборник ваших рассказов… Не возражаете?

– Упаси боже! – воскликнул я.

– Сборник большой… Тридцать печатных листов… Наберётся?

– Ещё останется.

– Есть намерение не просто издать вашу книгу, но при этом как бы блеснуть нашими полиграфическими возможностями… Вы понимаете, о чём я говорю… Прекрасная бумага, твёрдый переплёт, золотое тиснение, суперобложка и прочее… Как вы к этому относитесь?

– Положительно, – это дурацкое слово выскочило из меня, поскольку никаких других слов во мне не было. Пустота, гул в ушах и нестерпимое желание схватить со стола бутылку коньяка и тут же опорожнить её, выпить до дна прямо из горла.

– Мы вот тут, пока вас ожидали, подготовили договор, – главный придвинул ко мне уже заполненный бланк.

Не в силах прочесть ни слова, я подписал одну за другой все страницы, расписался в конце и единственное, что смог ухватить своим помутившимся взором, это цифру тиража – сто тысяч экземпляров. Таких тиражей у меня не было лет десять, с тех пор, как в середине лихих девяностых все московские книжные прилавки были завалены моими детективами. Десять, двадцать, тридцать книг с моей фамилией на прилавке! Представляете? А ведь было… Но сейчас Донцова царствует на прилавках, дай Бог ей здоровья…

– Ещё по глоточку? – спросил главный, уже обхватывая бутылку большой своей, плотной ладонью.

– Охотно, – обнаглел я.

– Неплохо бы заказать большую, обстоятельную статью с обзором вашего творчества, с биографическими отступлениями, с яркими цитатами из произведений… У вас есть такой человек? Серьёзный, авторитетный критик, чьи слова всколыхнут общественность… Есть?

– Буду просить Володю, надеюсь, не откажется…

– Да, чуть не забыл, – спохватился главный, посмотрев на золотые свои часы. – Еще успеете…Загляните, пожалуйста, в бухгалтерию, там вас ждёт аванс… Надеюсь, он немного порадует… Будьте здоровы, творческих вам успехов, – и наши рюмки опять соединились над моим договором с лёгким хрустальным звоном, и звон этот сопровождал меня, когда я уже брёл, натыкаясь на прохожих, к ближайшей станции метро.

И вдруг в моей хмельной голове мелькнула совершенно трезвая мысль – ведь когда я пришёл к главному, договор был готов, мне оставалось только подписать его…

И что из этого следует? Из этого следует, что главный составил этот договор, не видя кепочки! Не она, выходит, повлияла на его отчаянное решение издать стотысячным тиражом мои потрясающие рассказы!

Или же…

И тут я остановился на тротуаре от ещё одного неожиданного открытия – кепочка работает на расстоянии и ей нет надобности кому бы то ни было показываться, простите, лично.

Неужели такое возможно… Неужели…

В том, что это всё-таки возможно, я убедился, едва переступил порог собственной квартиры.

– От собачатницы привет! – прокричала жена, не показываясь.

– Не понял? – выглянул я из прихожей.

– Собачатница звонила!

– И что сказала?

– Не призналась. Совесть в ней заговорила!

– Совесть – это хорошо, – пробормотал я, совершенно потрясённый неожиданным сообщением. А оглянувшись в темноту прихожей, увидел, всё-таки увидел, как с вешалки полыхнул, как подмигнул красный лоскут кепочки. Не сомневайся, дескать, моя работа. – А почему ты решила, что это она звонила? – спросил я у жены. – Если не призналась, как ты говоришь?

– Когда она звонит, в трубке всегда слышен собачий лай, понял?! Собака у неё дура. Как и сама хозяйка. Ревнует собака, когда хозяйка не с ней говорит, а с кем-то по телефону, понял?!

Ну, что сказать, конечно, я всё понял – Ира позвонила. Больше года не отвечала на телефонные звонки, на мобильные послания, даже телеграммы слал безответные. Ушла. Сгинула. Слиняла, как сейчас выражаются ребята, побывавшие за колючей проволокой. А весь этот год я сам прожил, будто за колючей проволокой, будто офлажкованный какой-то…

Подыхал, ребята, просто подыхал. Что тут можно объяснить – с каждым это хоть раз да случалось.

Ракеты к Марсу уходят, батискафы на дно опускаются, Абхазия государством стала, Пицунда доступной сделалась, Пугачева опять за пацана замуж собралась, не угомонится бабуля никак… А люди меж тем, как и прежде, в окна выбрасываются, петли на шее затягивают, в сердце себе норовят попасть, оказывается, не так просто в собственное сердце без промаха угодить…

Ничего этого я с собой не проделывал, годы уберегли. Когда мужик в моём возрасте от несчастной любви из окна сигает, это не трагедия, это, ребята, комедия, обхохочешься, услышав о таком… Потому и выжил.

Но ребят этих – которые топятся, стреляются, таблетками травятся… Понимаю. И смеяться над ними мне не хочется.

А тут звонок… Ира позвонила. Конечно, не для того, чтобы о здоровье спросить… Хотя могла бы и поинтересоваться, на эту тему за последний год у меня достаточно поднакопилось свеженького материала. Но, слава Богу, у нас с ней хватало здоровья, чтобы о нём не говорить.

Ну, что… Набрал я её номер. Твёрдо знал – пока не позвоню, ни о чём думать, ничем заниматься просто не смогу.

– Привет, – сказал я. – Звонила?

– Был грех. Муська выдала?

– Она у тебя всегда лает в нужный момент. Что-нибудь случилось?

– Да… Завтра среда, – когда-то я написал повесть под названием "Женщина по средам". Вот с тех пор среда и стала нашим днём.

– Представляешь, – продолжала Ира, – какой странный год прошёл – ни одной среды… А уж этих четвергов… Видимо-невидимо. А вторники я вообще терпеть не могу. Такие длинные, занудливые… Они всегда изо всех сил оттягивали наступление среды.

Голос у неё всё-таки дрожал...

– Другими словами… Место встречи изменить нельзя?

– И время тоже.

– Хорошо, – сказал я и положил трубку, но не потому, что такой уж гордый да обиженный, просто у меня не было больше сил продолжать этот наш невинный разговор, просто не было сил, ребята. И была ещё одна причина – в дверях стояла жена, по-наполеоновски сложив руки на груди.

– Пообщался? – спросила она.

– Слегка.

– Жить стало лучше, жить стало веселее?

– Местами.

– Передай, пусть собаку чаще кормит. От голода тварь воет.

– Передам.

Жена не замечала во мне никаких перемен. То ли кепочка перед ней была бессильна, то ли не считала нужным тратить на неё свои мистические силы.

И ещё, ребята, и ещё…

Тут уж действительно мистика какая-то… Я заметил одну особенность и сам теперь боюсь в неё поверить – кепочка влияла не только на настоящее, спокойно и безнаказанно вмешиваясь в будущее, она меняла прошлое. И опять же, опять в мою пользу, вернее с пользой для меня. Сколько было обид на ту же Иру, сколько злых и справедливых слов прокричал я в ночную темноту, выплескивая свои обиды, свою беспомощность, свои проклятия…