Бабочка на асфальте - Дина Ратнер

Поначалу Рабинович с соседями был в очень даже приятельских отношениях. Кому какое дело, что Эльза читает всего лишь одну единственную книгу — Евангелие на литовском языке. К Давиду она относилась с ревнивым уважением и говорила:

— Вы добрый, как христианин.

— Заповедь доброты и любви к ближнему христиане заимствовали у евреев, — однажды заметил он.

— Нет, — страстно возразила Эльза, — это Христос сказал.

— Христос всего лишь повторил то, что было сказано задолго до него.

Эльза злится, не соглашается, история для неё менее важна, чем собственное убеждение. Воинствующее невежество, ничего не знает и знать не хочет, книг не читает, вопросов не задаёт. Ей всё ясно. В Вильнюсе с какой-то сектой ездила на природу, где ночью со свечами ходили вдоль реки, а утром — на рассвете махали крыльями, руками то есть. Секта распалась, и Эльза заинтересовалась более практичными вещами — какие продукты совместимы друг с другом, а какие нет.

Например, мясо с картошкой нельзя, а с кабачками можно. При этом наставления свои не говорила, а изрекала, возражений не слышала. Давид на подобные выступления реагировал однозначно — сразу же хотел выключить её громкий напористый голос:

— Спасибо, для меня не суть важно, что с чем сочетается.

— Молочный белок хорошо усваивается с фруктозой, — продолжает вещать Эльза.

— Спасибо, мне ни к чему эта информация.

— А животный белок с растительной пищей.

При обширных познаниях в правилах питания, мужа кормила только курицей. Давид как — то хотел угостить его ростбифом, воспротивилась: «Он курицу любит, и не надо ему ничего другого, а то ещё начнёт у меня разносолы требовать». Аппетит Эльзиного мужа, и в самом деле, ограничивался лишь одним блюдом — курицей и одной этой злобной в ущемлённом самолюбии, но старающейся казаться благолепной, бабой. По утрам Эльза зажигала в своей комнате свечку; «бесов, говорит, изгоняю».

— Все люди братья и сёстры во Христе, — наставляла она соседа..

— Почему обязательно во Христе, мы иудеи, — возражал тот.

— Христос всех спасёт.

— Для язычников Христос был откровением, а для евреев — одним из многих повторивших то, что было сказано задолго до него.

— Ничего, и вас тоже спасёт. Как сказала, так будет.

Рабинович стал сторониться соседей, но однажды, после очередного теракта в недоумении проговорил:

— До каких же пор? Каждый день только и слышишь: «убили, ранили». Почему не отвечаем, не показываем арабам, чего можно, а чего нельзя. Что думает наше правительство?

— Правильно. Всё правильно, не нужно отвечать злом на зло, — авторитетно заявила Эльза.

— Но нас убивают!

— Ну и что, надо терпеть. Христос терпел и нам велел.

— Нас убивали две тысячи лет, и только сейчас, имея своё государство, мы можем, наконец, защищаться. Немцы убивали евреев, а не литовцев, не украинцев. В Виннице, на месте, где закопали моего деда с семьёй его старшего сына, долго земля шевелилась…, соседи потом рассказывали.

— Я знаю, у нас тоже евреи жили.

— Знаете! Со стороны видели! Раз уж вы сюда приехали, поинтересовались бы нашей историей.

— Надо терпеть, — наставительно повторила Эльза.

— Терпеть! А где ваше смирение? Сами то-не очень терпите, по пустякам рычите на мужа.

— Много слышите, — язвительно поджала губы соседка.

— Уши есть, слышу.

— Вы шовинист! — Злобно выкрикнула она.

— А вы — невежественная дура. Невежественный человек может чему-нибудь научиться, а дурак не знает и знать не хочет.

— Да не знаю и не хочу знать. А мнение своё говорить буду. И вы мне рот не заткнёте! Скандалист!

На следующее утро с ужасом услыхав по радио о взрыве в Тель-авивской дискотеке, Давид спросил Эльзиного мужа:

— Сколько еще потребуется жертв, чтобы наше правительство проснулось, наконец?

— Об этом можно говорить, но зачем вы вчера оскорбили мою жену?

— Это она меня оскорбила, я никогда не был шовинистом. Что же касается «невежественной дуры» так это всего лишь констатация факта.

Потом по радио слышал: после взрыва в дискотеке девушка — полицейская собирала с окровавленного асфальта пудреницы, зеркальца, рюкзачки в виде зайчиков, медвежат. Собирала и плакала. Было двадцать убитых и ещё больше настолько искалеченных детей, что непонятно, не лучше ли быть убитым. У репатриантов из России в семьях один-два ребёнка. Невозможно об этом думать. Террорист подошёл к одной из девочек вплотную, она погибла мгновенно. Что, он именно её выбрал в качестве первой из семидесяти обещанных ему в раю девственниц? Погиб и мальчик, который долго болел полиомиелитом, в Израиле его вылечили, поставили на ноги, и он везде хотел успеть, наверстать упущенное. Какой смысл говорить теперь о помощи близким, вроде того, что телефонная компания будет выдавать родителям бесплатные карточки; одну из мам возьмут на работу врачом, если она сдаст соответствующий экзамен; раздают билеты на концерт, тоже бесплатно. Не могу этого слушать — выключаю радио. Невозможно помочь. В том же теракте погиб солдат, в Ташкенте он учился в иешиве, а здесь пошёл в боевые части и погиб при первом увольнении. Только и осталось от него — раскладушка и несколько книг.

Друзья из России спрашивают: «Почему вы вцепились в эту землю, ехали бы в Биробиджан, там места много, и автобусы не взрывают. Дальний Восток, Ближний Восток, не всё ли равно». Но Биробиджан не имеет к нам никакого отношения, точно так же, как и Уганда. Хаим Вейцман — будущий первый президент Израиля, на вопрос английского лорда Бальфура о причине организовать государство в Уганде, ответил:

«Разве вы были бы готовы покинуть Лондон, если бы вам предложили Париж?» — «Но ведь Лондон столица моего государства», — возразил Бальфур. «-Иерусалим, — заявил Вейцман, — был столицей нашего государства, когда Лондон был ещё болотом».

Вот и Эльзин муж недоумевает:

— Стоит ли из-за клочка земли на Храмовой горе тягаться с арабами.

— Мы начинались здесь, на Храмовой горе Авраам заключил завет со Всевышним на все времена.

— Но Исмаил ведь тоже сын Авраама, — замечает сосед.

— Да, но перед смертью наш общий праотец дал подарки детям Агари, Исмаилу в том числе, и отослал их за пределы Палестины. Главное знать, для чего мы здесь.

Когда Шарон поднялся на Храмовую гору, заявив тем самым о наших исторических правах, я уже тогда знал — он станет премьер-министром. У каждого народа есть своё место на земле — и мы не былинка, летящая по ветру.

— Ради мира можно поступиться и историческими владениями, — пожимает плечами муж Эльзы.

— Поступиться нельзя, Иерусалим не только физическая данность, но и духовная. Да и кто это вам сказал, что будет мир? Сколько войн арабы затевали с сорок восьмого года, на второй день существования Израиля и по сегодняшний день? Это вам ни о чём не говорит? Они не успокоятся, пока мы здесь. Да и о каком мире может идти речь, если не будет того, что нас объединяет. Две тысячи лет евреи в рассеянии молились, обратившись в сторону Иерусалима, Храмовой горы.

Трудно предвидеть, на что откликнется душа человека. Здесь, недалеко, на соседней улице живёт семья, тоже из Вильнюса. Чистокровные русские, приехали по зову сердца. Случайная и не случайная история. Матёрый кэгэбешник, назвавший из любви к Ленину своего сына Володей, отдал мальчика в еврейскую школу. Других школ поблизости не было, к тому же тамошние учителя славились своими выпускниками — математиками. Можно представить, как относились дети, родители которых сидели по статье «политических», к сыну известного работника особого отдела. Случилось непредвиденное: появился у Володи интерес к иудаизму и стал он самым убеждённым иудеем в той школе. А когда получил аттестат зрелости, пошёл не на математический факультет, а прямиком — в иешиву. Отец, спасая сына от еврейской заразы, посодействовал чтобы его поскорей забрали в армию. Сколько издевательств претерпел правдолюбивый, думающий новобранец. Ну, никак не мог вписаться в гласный и негласный армейский устав. Однажды, его лежащего с температурой сорок градусов, старшина пытался поднять в строй пинками сапога.

Взвился в Володе инстинкт человеческого достоинства, набросился он на своего мучителя. А дальше или трибунал или диагноз психбольного. Вмешался отец, положили в психушку, и комиссовали. Всё шло своим чередом. Нашёл правдоискатель такую же, как сам, интуитивно ухватывающую суть, жену, сказал ей: «Иудаизм — истина». И она тоже приняла гиюр. Они подали документы на выезд в Израиль. Им отказали — времена были невыездные. В отличие от прочих отказников, эта семья вызывала особую ярость начальства госбезопасности; ладно, евреи — космополиты, а тут свои поднялись против советской власти. В Израиле оказались уже с двумя детьми. Сколько пришлось обходить опасностей, выворачиваться из капканов, когда уже зависал над ними топор, специально выпущенного из тюрьмы, уголовника.