Из мещан - Голо Раймунд

– Ну и что же? – задорно возразила баронесса. – Разве найдется какой мужчина, который отказался бы от риска ради женщины.

Игриво оглядев мужчин, баронесса сняла с корсажа своего платья розу и подняла ее вверх.

– Роза, поднесенная нежной женской рукой, всегда была желанной наградой! – сказала она.

– Ну, что касается меня, – смеясь, возразил барон Рихард, – то я сейчас, вместо розы, предпочел бы получить удобное кресло, в котором было бы так приятно отдохнуть на лоне природы!

– Фи, мой друг! – скривился полковник Герштейн. – Ты никогда не был галантным кавалером, а сейчас еще хочешь прикрыться старостью, как щитом! Но я еще способен горячо чувствовать и пламенно желать! – с пафосом добавил он. – И я никому не позволю похитить эту розу.

С этими словами он протянул руку за цветком, но Сусанна отскочила в сторону.

– О, пожалуйста, не так скоро! – засмеялась она, подняв высоко руку над головой. – Розу еще надо заслужить!

– Чем, чем заслужить? – закричали оба офицера и полковник Герштейн.

Полина бросила невольный взгляд на Геллига: он впервые сегодня насмешливо улыбался. Боясь, что мачеха выкинет еще какую-нибудь не принятую в свете шутку, молодая девушка сделала вид, что тоже заинтересована игрой Сусанны, и вдруг спросила ее:

– Чем же следует заслужить розу?

В тоне ее голоса прозвучали робкие нотки, что не ускользнуло от Ганса, поспешившего сказать полушутливо:

– Конечно, баронесса, не ценой же жизни должна быть заслужена роза?

– А почему бы и не так? – с оживлением ответила Сусанна, и тон ее слов был подзадоривающим. – Смотрите, я бросаю эту розу в эти волны. Пусть достанет ее тот, кто желает обладать царицей цветов!

Последнюю фразу баронесса выкрикнула с вызывающей улыбкой и торжественным шагом подошла к самому берегу реки.

Внизу, у ее ног, пенясь и клокоча, стремительно неслись речные волны по узкому, сдавленным крутыми берегами руслу.

Полина побледнела. Она заметила по движению Блендорфа, что он склонен серьезно отнестись к словам баронессы и готов на любой безрассудный и сумасбродный поступок. Поэтому, не колеблясь ни минуты, она подбежала к мачехе, закричав:

– Боже мой, Сусанна, вы, конечно, не сделаете этого!

Дядюшка Рихард спокойно взял Полину за руку.

– О чем ты хлопочешь, дитя мое! – проговорил он сухо. – Здесь собрались люди все в полном уме и с твердым рассудком! Никому из них и в голову не придет сокрушаться о какой-то розе. Уверен, что из присутствующих никто не способен на такую глупость, а уж рисковать собой ради цветка – и тем более.

Баронесса вспыхнула и бросила на барона Рихарда уничтожающий взгляд.

– Вы просто невыносимы! – дерзко заметила она. – В вас нет ни капли поэзии, господин прозаик! – насмешливо прибавила она. – Ну, если моя роза ничего не стоит, то и я не хочу ее иметь!… Прощай, моя бедная царица цветов.

8.

Быстрым движением руки, она взмахнула цветком и бросила его в волны стремительного потока.

В ту же минуту Блендорф бросился в воду с восклицанием из Шиллера: „Смелейшему пловцу – величайшая награда!“

Все были скорее поражены неожиданностью, чем испугом, как вдруг фон Герштейн, подмываемый чувством ребяческого тщеславия, сказал:

– Ну, мы тоже не спасуем!

Подбежав к реке, сумасбродный старец проделал кунштюк [2] своего предшественника.

Воздух огласился единодушным криком ужаса…

Испуганно крикнула не только Полина, но и барон Рихард, а за ним и драгунский лейтенант, тот самый офицер, который не выказывал желания обладать розой, купленной такой дорогой ценой.

Геллиг, до сих пор не принимавший никакого участия во всей этой шутовской истории, озабоченно подошел к баронессе, когда ее муж скрылся в холодных волнах реки.

– Река в этом месте очень глубока и стремительна, – сказал он. – Можно ли надеяться, что полковник справится собственными силами?

Сусанна не успела ничего ответить, как раздался крик барона Рихарда:

– Боже мой, да он же тонет, посмотрите!

Умоляющий призыв раздался со сторону Полины, с ужасом простирающей руки к реке:

– Блендорф, помогите отцу, ради Бога!

Но тот еле сам справлялся с бурным течением, хотя был хорошим пловцом. Геллиг уже не раздумывал…

Поспешно сбросив с себя сюртук, который мог бы стеснить его движения, он бросился на помощь утопающему.

Несколько коротких, энергичных взмахов сильных рук, и Ганс был возле полковника, успевшего наглотаться воды.

Через несколько минут оба, фон Герштейн и управляющий, были уже у берега.

К ним потянулись руки, чтобы помочь выбраться на берег, но Геллиг ловко подхватил полковника под спину и вынес на берег.

Следом за ними вышел из воды и Блендорф, держа в руке завоеванную розу, но на него никто не обратил внимания, даже госпожа фон Герштейн, немного сконфуженная последствием своей глупости, чуть не стоившей жизни ее мужу.

Она теперь стояла, склонившись над ним, в изящной и строго продуманной позе.

С полковником ничего серьезного не произошло: он только наглотался воды и, естественно, перепугался.

Когда Геллиг бережно опустил его на песок, он раскрыл глаза и был в состоянии разговаривать, Но он тотчас же лишился бы сознания, если бы имел представление о том, какую печальную картину старческой слабости он изображает из себя в данный момент.

Губы у него побелели до синевы, а мокрые волосы, свесившиеся на одну сторону, открывали череп, обезображенный огромных размеров лысиной.

Он весь дрожал, как в лихорадке, частью от холода, частью от чрезмерной затраты физических сил.

Наряду с этим его терзала невеселая мысль, настолько надоедливая, что он поспешил встать и, унимая неприятную дробь стучавших от озноба зубов, сказал, обращаясь к спасшему его человеку:

– Если вы, господин управляющий, рассчитываете на мою благодарность, то жестоко ошиблись! – сердито проговорил он.

Все настолько опешили от неожиданности, что молчали. Только Полина вспыхнула, сделав движение в сторону отца, но фон Герштейн продолжал:

– Кто вас просил, милостивый государь, вмешиваться в мои развлечения, могущие доставить мне удовольствие? Чего ради вы повредили моей установившейся славе первого пловца в стране! Зависть что ли толкнула вас на это?

Присутствующие, вспомнив недавнюю сцену, когда „первый пловец в стране“ захлебывался водой, невольно улыбнулись.

Но полковник все еще не мог успокоиться и продолжал, не обращая ни на кого внимания:

– Если же вы хотели показать свои таланты миру и блеснуть ими, то вам стоило бы заявить об этом, и тогда баронесса, из уважения к моей дочери, разрешила бы вам вступить со мной в состязание! Так то, молодой человек!

Это уже было слишком…

Темные тучи негодования собрались на лбу барона Рихарда, и он уже готов был вспылить, но Полина предупредила его.

Она направилась к своему опекуну, как вдруг баронесса сказала:

– Пожалуйста, мсье Геллиг, не обращайте внимания на моего мужа, не слушайте его!… И если он не хочет вас поблагодарить, то примите мою благодарность!… Я, Сусанна фон Герштейн, – напыщенно продолжала она, – сердечно благодарю вас, а Блендорф должен уступить вам свою розу!

– Спасибо, достоуважаемая баронесса, – поклонился Геллиг, – но принять знак вашей внимательности я отказываюсь! Я не достоин этого дара, так как мне, откровенно должен вам признаться, никогда и в голову не пришло бы бросаться в воду за этой розой! Я ведь человек не светский, и мне до этой розы нет дела, как и до благодарности вашего супруга, господина фон Герштейна. Я нисколько не рассчитывал ни на чью признательность, да и не думал об этом, бросаясь в воду! – холодно окончил он.

Полина побледнела, но решительно подошла ближе к Геллигу и остановилась около него, со страстной искренностью схватив его за обе руки.

Дрожащим от волнения голосом она сказала тихим и звенящим тоном:

– Молю вас, примите мою благодарность! Ее вы не можете отвергнуть, потому что она исходит из глубины моего потрясенного и восхищенного сердца…

Геллиг с восторженным удивлением посмотрел на Полину! Можно ли было в этой Полине узнать прежнюю Полину?!…

Нечто вроде ликования блеснуло в его темных и глубоких глазах, когда, взглянув на стоящее перед ним прелестное существо, одаренное таким „золотым сердцем“, Геллиг должен был сознаться, что никогда в жизни не видывал женщины милее и очаровательнее Полины!

Она в эту минуту позабыла и свою гордость, и свое высокомерие! Глубина ее чувств и искренность сердца явились теперь перед Геллигом ничем не замаскированными, и он почувствовал себя глубоко тронутым.

– Я принимаю вашу благодарность, – сказал он глухим от волнения голосом, – принимаю ее с восторгом и радостью, как драгоценнейший для меня дар! Поверьте, вашу благодарность я сохраню навеки, как самое дорогое для меня воспоминание!