Божественное дитя - Паскаль Брюкнер

Луи упивался успехом: ему хотелось не только блеснуть познаниями, но поразить слушателей, ошеломить их гениальностью своих суждений. Хотя больше никто не задавал ему вопросов, он взял инициативу в свои руки, раскрыв соотношение гегелевских понятий истинной и ложной бесконечности с математической трансцендентальностью у Кантора, затем перешел к онтологии небытия у Эрнста Блока - являюсь ли я тем, что я есть, или нахожусь в становлении? - и сравнил с метафизическими рассуждениями Сартра о небытии существующего и бытии несуществующего. Чувствительный только к красоте слога, он жонглировал абстракциями и парадоксами, насыщал свою речь силлогизмами и нанизывал друг на друга сентенции; наслаждаясь всеми гранями мысли, он надувался от гордости, а слушатели его, оглушенные этим невиданным педантизмом, втягивали голову в плечи, словно под обстрелом. Когда же он в заключение упомянул о критическом анализе, которому французский математик Анри Пуанкаре подверг априорные синтетические суждения Канта, публика не выдержала. Почтенные мужи аплодировали стоя, со слезами на глазах, в зале разразилась десятиминутная овация. Каждый жаждал притронуться к Изумительному Мальцу, поздравить его и поблагодарить, а поскольку изображение Луи на экране было расплывчатым - малыш не хотел, чтобы видели его лицо, - стали умолять, чтобы он высунул хотя бы ручонку или ножку из материнского чрева. Излишне рьяных поклонников пришлось отгонять от Мадлен, и произошла небольшая давка. Как только спокойствие восстановилось, председатель Ученого совета, величественный седовласый старец, в волнении обратился к нему, утирая глаза носовым платком:

- Кто вы, Луи Кремер? Ангел или демон, гений или самозванец?

Маленький негодник не замедлил ответить. Прочистив горло, он возгласил своим пронзительным голоском:

- Позвольте сказать вам, дорогие собратья по человечеству, что я представляю собой уникальное существо. Уже на клеточной стадии я знал, куда мне идти. Можно ли вообще утверждать, будто я был зачат в буквальном смысле этого слова? Сомневаюсь. Быть может, я существовал всегда? Поэтому прошу вас называть меня Луи, просто Луи, не добавляя фамилию, ибо у меня нет семьи. Благодаря мне получил подтверждение факт, что зародыш является не начальной фазой человеческого развития, а его логическим концом, после чего следует неизбежное вырождение. Поскольку за внешними проявлениями трудно распознать истину, я открою ее, оставаясь сокрытым. Рождение являет собой упадок. Я избежал этого величайшего увечья, и тем самым все ваши иллюзии развеиваются, не так ли?

Воспламенившись еще больше, плутишка набрал воздуха в легкие, чтобы явить слушателям во всем блеске неистовый хоровод мыслей:

- Заветная моя тайна - это я сам, и я без устали пытаюсь разгадать себя. Да, не подлежит сомнению, что я прибыл издалека, и именно во мне, если воспользоваться формулой незабвенного старика Гегеля, заключено "Познание как вещь в себе", если вы, конечно, понимаете, что я хочу сказать. В чем состоит моя особенность? Я представляю собой мозг в чистом виде, огромную интеллектуальную машину. Уже сейчас мое серое вещество на тридцать пять процентов использует свои возможности, тогда как у обычного человека, смею напомнить, это соотношение составляет всего один процент. Я рассчитываю достичь стопроцентного коэффициента за год работы. На данный момент я изъясняюсь на греческом и на латыни, на финно-угорском и уолофском, на сербско-хорватском (увы, с акцентом), на английском, немецком, русском, итальянском и испанском (разумеется, речь идет о кастильском диалекте). Вам известно, что новорожденный способен издавать все звуки и фонемы земли - качество, которое утрачивается по мере усвоения определенного языка. А я благодаря матери - спасибо еще раз, мамуля! сохранил в неприкосновенности эту богатейшую звуковую палитру, я без труда управляю работой многих сотен мускулов, участвующих в функционировании фонетического аппарата, я...

Но тут Луи, увлекшись, пустил петуха, и из горла его вырывалось теперь лишь невнятное кудахтанье. Заседание было объявлено закрытым. Это уже ничего не меняло, поскольку публика получила свое сполна, - кто был в состоянии выдержать пять часов блистательной словесной эквилибристики, мозговой атаки и концептуального жонглирования? Рядом с этим крохотным титаном каждый чувствовал себя уничтоженным, сознавая свое умственное бессилие. Горделивые и убеленные сединами ученые мужи расходились униженными и подавленными. После стольких лет, отданных науке, они потерпели поражение от слюнявого сосунка! Пресса любовно окрестила Луи Философствующим Пигмеем, но никакого злорадства в этом прозвище не было - в нем звучала дань признательности за неоспоримое превосходство.

Итак, он одержал полную победу! За несколько часов их с матерью имена облетели всю планету. С этого момента Мадлен увидела в своем Луи нового Мессию, причем весьма экономичного Мессию, ибо ему не нужно было даже родиться, чтобы утвердить свой авторитет. Теперь она гордилась своей затянувшейся беременностью, и ее уже не терзала мысль, что сын приобрел на нес все права. Бездумно существовать во имя кого-то другого - разве не об этом она всегда мечтала? Она отдала на попечение кормилицы маленькую Селину, которая раздражала ее своей немотой, а доктора Фонтана восстановила в прежней должности. Под умильными взорами Марты и Мадлен гинеколог самым сердечным образом побеседовал с изумительным голышом и, как в прежние времена, дал торжественную клятву никому не раскрывать тайну. Окрыленный своей реабилитацией и успехом, он немедленно набрал новых сотрудников и открыл лабораторию по созданию генетических гениев.

Что до Луи, то он не просто ликовал, а купался в лучах славы, чувствуя себя абсолютно счастливым. Этот маленький паша, царивший во дворце из слизистой оболочки, не мог прийти в себя от возбуждения: он танцевал, ходил колесом и во все горло пел: "Я не такой, как все!" Он радовался так, словно один-единственный выжил в смертоносном катаклизме. И зачем только Селине вздумалось выходить? Мамино чрево было цветущим оазисом, райским садом. Впрочем, Селина правильно сделала - ведь Луи ни с кем не стал бы делить свою славу. Поистине, он придал новый смысл известному выражению "жить у родителей"! К матери он, в сущности, не был привязан, желая только сохранить источник вечной юности. Если бы другие женщины предложили взять его на полный пансион, он, быть может, и согласился бы, но переезд был небезопасен. Он относился к людям с крайним недоверием - подлая толпа никогда не простит ему отступления от нормы. Постоянно страшась какого-нибудь коварного маневра, он не терял бдительности даже в минуты самого безудержного веселья.

Ибо он от всей души презирал жителей Земли, ставших рабами своих гнусных потребностей, и призывал на их голову все несчастья. Каждое утро он с восторгом читал дурные новости в прессе: его безмерно радовали землетрясения, эпидемии, зверские убийства, государственные перевороты, сопровождавшиеся пытками и казнями, - словом, все ужасы земного существования. Он корчился от смеха и восклицал: "Великолепно! Это их кое-чему научит!" И мечтал о вселенской катастрофе, которая разом смела бы кишевших на земном шаре мерзавцев. Укрывшись в своем коконе, он был счастлив, как никто на свете: до чего же это прекрасно - барахтаться в изначальном супчике! В пупке своей матери он проделал маленькое отверстие величиной со шляпку гвоздя и через него изучал окружающий мир; когда Мадлен гуляла по улицам, он часто видел, как везут в колясочках или ведут на помочах других младенцев. И, наблюдая за этими крикливыми, слюнявыми, сопливыми существами, он мысленно восклицал: "О, гаденыши!"

Часть вторая

Глава IV

БУРЯ В КОЛЫБЕЛЯХ

После экзамена в Сорбонне Луи чрезвычайно быстро снискал славу, выпадающую на долю тех, кто порывает с обществом, - в пустыню удаляется один, а потрясает это всех. Ничтожная молекула из плоти, крохотный пастырь, подобный точке в великой рукописи Вселенной, вызвал неслыханную доселе революцию. В предместье, где жили Кремеры, стекались толпы людей, жаждущих получить аудиенцию и совет. Мадлен принимала в маленькой комнате, обтянутой, словно бонбоньерка, розовой тканью, возлежа на кровати с балдахином и закутавшись в длинную тунику с вышитыми на ней ангелочками и херувимами. В складках этого одеяния укрывался приставленный к животу рожок, напоминающий слуховую трубку, - посетители задавали вопросы, наклоняясь к раструбу, а Луи отвечал с другой стороны. По соображениям этикета этой несколько архаичной системе было отдано предпочтение перед более современными средствами коммуникации - с гением нельзя беседовать по телефону или через уоки-токи. По уставу, за соблюдением которого следил церемониймейстер, каждому отводилось на разговор не более пяти минут. Росту авторитета младенца способствовало и то, что он пребывал невидимым в убежище из кожи. Безмятежно плавая, словно кувшинка, в своем водоеме, Луи избегал определенности и зачастую повергал обожателей в недоумение. Высшее существо не должно изъясняться на манер первого встречного двусмысленность высказывания служит залогом его долговечности.