Целестина, или Шестое чувство - Малгожата Мусерович

Она вовсе не собиралась смотреть на Гайдука — с какой стати? — но взгляд как-то сам собой за него зацепился.

И самое ужасное, что он тоже посмотрел на нее — в ту же секунду. Глянул мельком, будто для того только, чтобы увидеть, какое у нее выражение лица.

Оба подскочили и стремительно отвели глаза.

Цеся от досады покраснела. Ах, до чего глупо получилось! Еще этот Гайдук подумает, что она специально на него посмотрела.

А, ну конечно, все понятно: ему захотелось убедиться, заметила ли Цеся, какую умную книжку он читает. Дешевый трюк. Отдал Павелеку свою бульварную газетенку и перекинулся на научную литературу. Фейнман — это же тот самый физик, о котором недавно упоминал отец. Наивный Гайдук считает, что на нее произведет впечатление эта показуха. Кому охота читать ученые труды перед первым уроком? И книжку так поставил, чтобы название было видно. Вот дурак!

— Ха-ха-ха! — тоненьким голосом иронически рассмеялась Цеся, а поскольку губ при этом она не разжимала, то получилось злобное «Хм-хм-хм!»

Гайдук покосился на нее сбоку и, заметив ее усмешку покраснел как рак. Книгу он положил на парту и даже перестал делать вид, что читает.

Так ему и надо. Жалкая личность.

Один только есть, один-единственный, не похожий на них на всех мужчина. Красивый, черноволосый, одетый по последней моде. Цеся закрыла глаза, и перед ее внутренним взором возник образ бородача, держащего ее в объятиях и бархатным голосом спрашивающего: «Почему? Почему?!»

О, если б это могло повториться еще раз! Она бы уж не ляпнула насчет карпов, о нет! Она бы откинула голову назад и шепнула обольстительно: «Поцелуй меня»…

Целиком поглощенная воображаемой беседой с бородачом, Цеся не заметила, что в классе уже целых десять минут находится Дмухавец. Только какое-то особенно громкое восклицание учителя, который, раскачиваясь на стуле, рассказывал о «Псалмах Давида», вырвало ее из мира грез. Но ненадолго. Оглядев класс, Цеся убедилась, что все, как один, раскрыв тетради, с бешеной скоростью записывают лекцию, что Дмухавец весьма поощрял. Он ввел в классе университетскую систему занятий и не любил, когда кто-нибудь ее нарушал. Так что Цеся схватила ручку и для отвода глаз тоже склонилась над партой. Но в тетради ее вместо конспекта лекции появился демонический профиль бородача с горящим глазом и пышными волосами, обрамляющими прекрасное чело.

А как его, собственно, зовут?

Аллан.

Роберт.

Франческо.

Время шло. Дмухавец красочно развивал тему, урок приближался к концу. Цесина тетрадь была густо исчерчена. Ее страницы украсили пятнадцать профилей и три портрета анфас волоокого брюнета, а также множество вариантов его предполагаемого имени — все это было окружено цветочными гирляндами и кровоточащими сердцами. Цеся как раз заштриховывала последнее, когда, словно сквозь туман, услышала, что Дмухавец, успевший закончить лекцию, терзает Данусю.

Она ахнуть не успела, как ее подруга была изобличена в невежестве.

— Зрелище, достойное сожаления, — язвительно объявил Дмухавец, пренебрежительно махнув в Данкину сторону рукой. — Остается предположить, что проблеск ума в твоих глазах — обманчивая видимость. Я бы на твоем месте, Филипяк, постарался хоть немножко расширить свои познания. Выражение тупого невежества никак не украшает твою хорошенькую мордашку. У меня ты сегодня получаешь «неудовлетворительно». Дело дошло до того, что нужно принимать решительные меры. По математике ты безнадежно отстала, английский завалила, химия и физика — твои, так сказать, ахиллесовы пяты. Интересно, что ты собираешься сделать, дабы выкарабкаться из этой трясины?

Данка стояла молча. Лицо ее не выражало ничего, кроме враждебного упрямства. Учитель присел на крышку соседней парты.

— Почему ты не занимаешься? — мягко спросил он, глядя на Данку из-под очков добрыми близорукими глазами.

Данка упрямо молчала.

— Ну, скажи, — уговаривал ее Дмухавец. — И не стой такая надутая, а то можно подумать, что у тебя двойной подбородок.

Данка немедленно подняла голову.

— Вот это уже лучше, — одобрил Дмухавец. — Ну, а как насчет учебы? Тебе что, просто не хочется заниматься?

Данка недоверчиво посмотрела на учителя, но, подумав, подтвердила:

— Не хочется.

— И что же? Бросаем школу? — Дмухавец, скрестив руки, невозмутимо сидел на парте, покачивая ногой. — А дальше как? Замуж или работа, — разумеется, физическая? Но учти: если замуж, то за какого-нибудь балбеса. Более или менее приличные экземпляры в наше время совсем избаловались, им подавай невест с образованием.

Воцарилась тишина.

— Хм!.. — сказал Дмухавец. — А знаешь, что мне пришло в голову? Не проще ли подогнать хвосты?.. А? Сговориться с какой-нибудь старательной подружкой, чуть-чуть позаниматься, и все дела. Что ты говоришь?

— Но, собственно… — пробормотала Данка.

— Не такая уж это глупая идея, а? Что бы ты сказала, например, насчет нашей симпатичной и трудолюбивой Целестины Жак? Весьма положительная особа, хотя как раз сегодня полностью меня игнорировала. Весь урок рисовала в тетради… Минутку, что же она там нарисовала?

Склонившись над помертвевшей Цесей, Дмухавец заглянул в ее тетрадь. Увидев там в бесчисленном количестве портреты и инициалы, он осекся, улыбнулся и сообщил:

— Ан нет, кое-что она все-таки записала… Ну конечно, я же говорю: Целестина у нас — трудолюбивая пчелка. — И обратился к Цесе: — Тебе бы не хотелось помочь Дануте? Занятие, скажем прямо, неблагодарное: сия юная особа шевелить мозгами не приучена. Ну, что ты на это скажешь?

Цеся, у которой ноги стали ватными от волнения — еще немного, и все бы узнали!.. — кивнула, не в силах выдавить ни единого звука. Свернутую трубкой тетрадь она судорожно сжимала обеими руками.

— Вот и хорошо, — сказал Дмухавец и потрепал ее по плечу, как старого товарища по оружию. — Попалась наша Цеся. С сегодняшнего дня на нее ложится серьезная ответственность. Филипяк, будь добра, постарайся не очень отравлять подруге жизнь… А вот и звонок. — Учитель подошел к кафедре и собрал свои вещи. — Прощайте, молодые люди. До завтра. — И вышел.

А за ним выбежала Целестина, решившая на время перемены куда-нибудь спрятаться, чтобы этот противный Гайдук не вздумал ненароком с ней заговорить. Это ей сейчас, когда ее мыслями и сердцем завладел несравненный бородач, было совсем ни к чему.

13

В тот же день Цеся и Данка принялись за учебу. Они расположились было в комнате девочек, но оттуда их выкурили две Юлины подружки, с громким смехом объявившие, что пришли обмывать зачет по станковой графике. Это вынудило Цесю и Данку перебраться в столовую, однако там как раз накрывали к обеду и Веся вежливо, но решительно их выпроводила. На кухне мама разогревала рождественский бигос. В комнате родителей отец готовил доклад к какому-то важному симпозиуму. Дедушка в своем закутке разыгрывал в одиночку шахматную партию, избрав вариант Спасского, а в перерывах позволял себе капельку вздремнуть.

— У тебя негде заниматься, — с удовлетворением отметила Данка. — Я пошла домой.

— Ни в коем случае, — горячо запротестовала Цеся. — Я обещала Дмухавецу…

— Да брось ты, — просительно сказала Данка. — Не обязательно так уж сразу…

— Обязательно, — уперлась Целестина. — Пошли со мной, — и, потянув подружку за руку, открыла дверь, ведущую на чердак.

На лестнице, по которой девочки поднимались на башенку, пахло мышами. В самой башне было ужасно холодно, неуютно и уныло. Тем не менее Цеся не пала духом.

— Тут можно устроить премилую комнатку, — заявила она. — Ты не представляешь, на что была похожа старая кладовка, в которой у нас с Юлькой теперь спальня. Гляди. Берется система удлинителей — в тайнике под нами есть розетка, — сюда ставится электрический камин, и вот пожалуйста, отличный уголок для занятий.

Данка несколько оживилась:

— Так сюда и проигрыватель можно принести?

— Конечно, ясное дело, — соблазняла ее Цеся. — И плитку — чай будем пить. Полный комфорт.

Довольные собой, девочки спустились вниз, в квартиру, где в нос им резко ударил запах пригоревшего бигоса. В связи с этим Данка, сочтя, что пищей духовной она уже насытилась, полетела домой обедать, предварительно поклявшись Цесе, что сегодня в виде исключения приготовит уроки самостоятельно.

Цеся же отправилась на кухню, где, руководимая инстинктом, выработанным давним опытом, быстро изжарила на большой сковороде яичницу с луком. И с этой сковородой и горкой тарелок поспешила в комнату.

Семейство уже сидело за столом. В воздухе ощущалась некоторая напряженность.

— Я, правда, ничего не имею против эмансипации женщин, — как раз говорил отец, с отвращением взирая на тарелку с обугленным бигосом, которую держал в руке, — твори, дорогая Иренка, работай, но только пощади мой желудок.