Ожерелье королевы - Тереза Эджертон

— Думаешь, нет? — спросил Перселл, поправляя очки в золотой оправе.

— Я думаю, вряд ли мы могли унаследовать что-то худшее. Сотня маленьких народов под управлением сотни правящих домов — толпа пустых, тщеславных и безвольных раскрашенных кукол (о присутствующих я, естественно, не говорю), хуже и представить трудно. Почему они выродились до совершенной беспомощности? Потому что наши предки наложили запрет на браки между правящими домами. Почему они бездельники, почему тщеславны и легкомысленны? Потому что именно этого от них и ждет народ, и на другое он не согласен. Потому что когда появляется редкое исключение из правил — смелый мыслитель и мечтатель, великий гуманист, — мир начинает беспокоиться (как и запланировали наши предки), и все начинают бормотать про Имперские Амбиции.

Джарред поставил на стол пустой бокал. От этого движения пламя свечей на мгновение стало совсем слабым, а затем разгорелось с новой силой.

— Ты имеешь в виду короля Риджксленда?

— Да, короля Риджксленда, каким он был некогда. Но то, каким он стал сейчас, еще лучше иллюстрирует мою точку зрения. Бедняга совершенно теряет рассудок — а я так понимаю, он действительно сошел с ума, что это не просто удобная отговорка, чтобы запереть его?

— О да, я посылал двух своих докторов подтвердить диагноз, король Кджеллмарка и князь Кэтвитсена сделали то же самое.

— Ну хорошо, значит, Изайя, король Риджксленда, действительно сумасшедший. Но отстранили ли его от правления? — продолжал Люциус. — Назначили ли регентшей его дочь, чтобы она правила за него? Нет. Ни того ни другого в Риджксленде раньше не случалось, поэтому они оставили душевнобольного во главе государства, чем превратили страну в сумасшедший дом. И, что всего хуже, никто в целом мире не находит это противоестественным.

Джарред неловко пошевелился в кресле. Болезнь Изайи, короля Риджксленда, началась с глубокой меланхолии, последовавшей за смертью королевы, меланхолии, которая тянулась долго и в конце концов привела к сумасшествию. Сам безутешный вдовец, Джарред иногда думал, что слишком хорошо понимает состояние старого короля.

Он опять слабо и неискренне усмехнулся.

— Но вернемся к твоему интересному тезису: теперь, когда ты так легко списал со счетов меня и остальных монархов, что ты скажешь об аристократии? Уж тебе-то и тебе подобным непременно надлежит сыграть важную роль в «совершенном» обществе, созданном нашими предками.

— Аристократия, — Люциус презрительно усмехнулся, — не лучше и не хуже наших повелителей. Хотел бы я иметь право сказать, что мы другие. Мы опошлили все на свете, возвели моду в ранг религии, а религию сделали всего лишь случайной прихотью. Что нам осталось, кроме как посвятить жизнь таким важным вопросам, как вдумчивое созерцание идеального камзола или изысканно выглядывающих из парчового рукава кружев?

Френсис Перселл быстро взглянул на свои собственные разрозненные манжеты и поднял взгляд на оратора. Никого из троих присутствующих нельзя было обвинить в излишнем тщеславии. Перселл был одет аккуратно и пристойно, в неброское черное сукно и нитяные кружева, король — с мрачной элегантностью, как и подобает человеку, еще не полностью оставившему траур; а что касается Люка, то одежда у него была великолепная, а сам он был так хорошо сложен — строен и широкоплеч, — что она должна была смотреться на нем еще лучше, но, за исключением самых официальных церемоний, он носил ее с такой ужасающей небрежностью, что приводил в отчаяние своего слугу.

— Стоит лишь нам стать слишком деятельными, — говорил Люциус, — слишком трудолюбивыми, слишком любознательными, и с нами случится то же, что и с Рованами пятьдесят лет назад.

Король взял в руки старинный бронзовый графин, щедро украшенный тритонами и монстрами с рыбьими головами, и налил себе еще бокал сухого красного вина. Доктор Перселл негромко кашлянул.

— Что касается семьи Рованов, не надо забывать о тех двух опасных браках. Один брат женился на племяннице герцога Нордфджолла, а другой на кузине князя Лихтенвальдского. Все совершенно законно — да, буква закона была соблюдена, но дух закона был нарушен.

— Эти браки…— Люциус отмахнулся от Перселла изящным движением руки. Его красивое лицо слегка побледнело, а в красивых темных глазах горели такой огонь и такая искренность, что было понятно, что сейчас он говорит от всего сердца, а не развивает первую попавшуюся тему, как это с ним довольно часто случалось. — Они, несомненно, привлекли внимание к этой семье. И как только люди присмотрелись повнимательнее, что они увидели? Что Рованы, в отличие от других семей, живущих нотой и тяжелой работой своих арендаторов-фермеров, вложили часть денег в торговлю. Кроме того, они слишком много читают, слишком много путешествуют, имеют слишком большое влияние в слишком многих областях и двое или трое из них слишком уж интересуются растительными ядами — хотя всего лишь, как позже выяснилось, с целью исследовать их медицинские свойства. Все это расшевелило воображение общества до такой степени, что пошли дикие слухи: об убийствах, отравлениях, интригах всякого рода. И что же далее? Суды, тюремное заключение, казни, и целая семья вот-вот исчезнет с лица земли.

Он остановился, чтобы глотнуть вина. По другую сторону стола Джарред жестом выразил нетерпение.

— Продолжай, Люк. Не оставляй нас в неопределенности. Я никогда не мог понять, почему некоторые Рованы все же уцелели.

— Они уцелели, потому что всеобщий консерватизм неожиданно заговорил в их пользу. Похоже, Рованы существовали если не всегда, то уж точно с пятьдесят пятого века, когда мир был усовершенствован, а из этого естественно следует, что они играют важную роль в Великом Замысле Наших Высокочтимых Предков. Ни одного Рована — это почти так же плохо, как слишком много Рованов или слишком много влияния у одной семьи. Так что оставшихся подвергли повторному суду, и поразительный факт — главные свидетели стали публично отрекаться от своих слов. Слишком поздно, конечно, для тех, кто уже был казнен либо умер в тюрьме, не дожив до суда.

— Ты проявляешь большой интерес к делам семьи, никак с тобой лично не связанной, — сухо заметил ученый.

— Мне кажется, судьба Рованов волновала меня с самого раннего детства. Когда остальные мальчишки играли в чародеев и восставших, я всегда представлял себя одним из Злобных Рованов, идущим на эшафот с достоинством, с мужественным лицом перед толпой зевак. — Люк обратился к королю: — Ты ведь помнишь эти наши игры?

— А еще я помню, что тебя неизменно миловали в самый последний момент, один из остальных мальчишек прибегал и приносил документ о королевском помиловании, — отвечал Джарред, сардонически приподнимая темные брови. — Даже в играх, Люк, тебе не приходилось сталкиваться с последствиями твоих странных идей. Интересно знать, неужели ты думаешь, что это тебя никогда не коснется?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});