Острова и море - Эрнест Хемингуэй

– Ты будешь такого роста, как Эрл Санд.

– Иди и лови свою рыбу, – обиделся Эндрю. – Том ходил в друзьях у мистера Джойса, а моим другом будет мистер Дэвис. Вы согласны, мистер Дэвис? Тогда я смогу рассказывать в школе: «Когда мы с мистером Дэвисом отдыхали летом на тропическом острове, то занимались тем, что писали неприличные рассказы, а мой отец в это время рисовал картины с голыми женщинами». Ты ведь рисуешь голых женщин, папа?

– Иногда рисую. Правда, у них темная кожа.

– Какая разница! – фыркнул Эндрю. – Мне все равно, какого цвета у них кожа. А Том пусть остается со своим мистером Джойсом.

– Да тебе слабо даже взглянуть на эти картины, – сказал Дэвид.

– Может, и так. Но я со временем приучусь.

– Обнаженная натура у папы не сравнится с той главой мистера Джойса, – сказал Том-младший. – Просто ты еще малыш, вот тебе и кажется, что вид обнаженной женщины – это что-то неприличное.

– Ладно. И все же я забираю мистера Дэвиса и папины рисунки. В школе говорили, что мистер Дэвис пишет очень неприличные рассказы.

– Тогда и я забираю мистера Дэвиса. Мистер Дэвис – мой давний друг.

– Как и мистер Пикассо, и мистер Брак, и мистер Миро, и мистер Массон, и мистер Паскин, – сказал Томас Хадсон. – Ты всех их знал.

– И еще мистер Уолдо Пирс, – прибавил Том-младший. – Сам видишь, Энди, тебе меня не превзойти. Слишком поздно ты начал. Ты торчал в Рочестере и даже на свет еще не родился, а мы с папой уже дружили с великими людьми. Я был лично знаком чуть ли не со всеми знаменитыми художниками наших дней. И многие из них были моими большими друзьями.

– Надо же когда-то начинать, – сказал Эндрю. – И я выбираю мистера Дэвиса. И вам совсем не обязательно писать неприличные рассказы, мистер Дэвис. Я сам буду их выдумывать, как делает Томми. Только расскажите мне какой-нибудь ужасный случай из своей жизни, а я буду говорить, что сам при этом присутствовал.

– Что ты плетешь, будто я все выдумываю, – возмутился Том-младший. – Да, иногда папа и мистер Дэвис помогают мне кое-что припомнить. Но на самом деле я был свидетелем целой эпохи в искусстве и литературе и, если придется, могу хоть сейчас засесть за мемуары.

– Ты в своем уме, Томми? – сказал Эндрю. – Думай, что говоришь.

– Не рассказывайте ему ничего, мистер Дэвис, – попросил Том-младший. – Пусть начнет с нуля, как и мы.

– Мы с мистером Дэвисом сами решим, – сказал Эндрю. – Не лезь не в свое дело.

– Папа, расскажи мне больше о моих друзьях, – сказал Том-младший. – Я знаю, что они были и мы постоянно встречались в кафе, но хотелось бы знать о них поподробнее. Разные вещи – как про мистера Джойса.

– Ты помнишь мистера Паскина?

– Нет. Не очень. А какой он был из себя?

– Нельзя считать человека другом, если ты его даже не помнишь, – упрекнул брата Эндрю. – Разве можно представить, чтобы я через несколько лет забыл, какой из себя мистер Дэвис?

– А ты лучше помолчал бы, – сказал Том-младший. – Пожалуйста, расскажи мне о нем, папа.

– Некоторые рисунки мистера Паскина могли бы украсить те главы книги мистера Джойса, которые тебе так нравятся.

– Правда? Вот это да!

– В кафе он иногда рисовал твой портрет на салфетках. Он был небольшого роста, большой упрямец и чудак. Почти не снимал с головы котелок и был замечательный художник. У него всегда был вид, будто он знает большой секрет, который узнал недавно, и тот очень его забавляет. Иногда этот секрет как будто его радовал, иногда, напротив, печалил, но всегда было видно, что он есть и этот факт его забавляет.

– А что за секрет?

– Секрет пьянства, и наркотиков, и того, о чем писал мистер Джойс в последней главе, и еще – умения прекрасно рисовать. Тогда он рисовал лучше всех, и это тоже был его секрет, хотя ему до этого не было дела. Он считал, что ему ни до чего нет дела, но это было не так.

– Он был безнравственным?

– Еще каким безнравственным! И это тоже часть его секрета. Ему нравилось быть таким, и он не испытывал угрызений совести.

– А мы с ним дружили?

– Даже очень. Он называл тебя Чудовищем.

– Ого! – радостно произнес Том. – Чудовищем!

– А у нас есть картины мистера Паскина, папа? – спросил Дэвид.

– Есть одна-две.

– А Томми есть на его картинах?

– Нет. По большей части он рисовал Томми в кафе на салфетках и на мраморных столешницах и называл его ужасным, жадно лакающим пиво Чудовищем с Левого берега.

– Запиши себе это, Том, – сказал Дэвид.

– У мистера Паскина было извращенное воображение? – спросил Том-младший.

– Думаю, да.

– Разве ты точно не знаешь?

– Не знаю, но могу предположить. Наверное, это тоже была часть его секрета.

– Но у мистера Джойса не было извращенного воображения.

– Не было.

– И у тебя?

– Нет, – сказал Томас Хадсон. – Думаю, не было.

– А у вас испорченное воображение, мистер Дэвис? – спросил Томми.

– Не думаю.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно произнес Том-младший. – Я директору так и сказал: ни у папы, ни у мистера Джойса воображение не испорченное, а теперь могу сказать то же самое и о мистере Дэвисе, если он спросит. Что до меня, он уверен, что мое воображение грязнее некуда. Ну и пусть себе так думает. Я знаю одного мальчика в школе, вот у него воображение действительно грязное, и разница между нами очевидна. А как звали мистера Паскина?

– Жюль.

– Скажи по буквам, – попросил Дэвид.

Томас Хадсон сказал.

– А что стало с мистером Паскином? – спросил Том-младший.

– Он повесился, – ответил Томас Хадсон.

– Ничего себе! – сказал Эндрю.

– Бедный мистер Паскин, – набожно произнес Том-младший. – Я помолюсь за него сегодня вечером.

– А я помолюсь за мистера Дэвиса, – сказал Эндрю.

– Делай это почаще, – сказал Роджер.

6

Этим вечером, когда мальчики улеглись, Томас Хадсон и Роджер Дэвис сидели в большой комнате и разговаривали. Для подводной охоты море было слишком беспокойным, и после ужина ребята отправились с Джозефом ловить окуньков. Домой они вернулись усталые и довольные, пожелали всем спокойной ночи и пошли спать. Некоторое время было слышно, как они разговаривали между собой, но это продолжалось недолго.

Эндрю боялся темноты, братья знали об этом, но никогда его не дразнили.

– Как думаешь, почему он боится темноты? – спросил Роджер.

– Понятия не имею, – ответил Томас Хадсон. – А ты не боялся?

– Вроде нет.

– А я боялся, – признался Томас Хадсон. – Это о чем-то говорит?

– Не знаю, – сказал Роджер. – Вот смерти боялся. И еще – как бы чего не случилось с братом.

– А я и не знал, что у тебя есть брат. Где он?

– Умер.

– Прости.

– Да нет, ничего. Это было давно, еще в детстве.

– Он был старше?

– На год моложе.

– А что случилось?

– Мы катались на каноэ и перевернулись.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Почти двенадцать.

– Не рассказывай, если не хочешь.

– Вряд ли это пошло мне на пользу, – сказал Роджер. – Неужели ты в самом деле ничего не слыхал?

– Ничего.

– Долгое время мне казалось, что весь мир об этом знает. В детстве все чувства обострены. Вода была очень холодная, и брат не выдержал. Но хуже всего было то, что я спасся, а он нет.

– Бедняга Роджер.

– Не в этом дело, – сказал Роджер. – Просто в детском возрасте рано сталкиваться с такими вещами. И еще я очень любил брата и всегда боялся, как бы с ним не случилось беды. Вода и для меня была ледяной, но не мог же я оправдываться этим.

– Где это случилось?

– На севере, в Мэне. Кажется, отец так никогда мне этого не простил, хотя и пытался понять. А в моей жизни не было и дня, чтобы я не жалел, что это случилось не со мной. Но так жить нельзя.

– А как звали твоего брата?

– Дэйв.

– Черт! Так ты поэтому отказался от подводной охоты?

– Видимо, да. Хотя я часто этим занимаюсь. Тут никогда не знаешь заранее, как сложится.

– Ты уже достаточно взрослый, чтоб не говорить так.

– Я нырял за ним, но не смог найти, – сказал Роджер. – Там было глубоко, и вода ледяная.

– Дэвид Дэвис, – произнес Томас Хадсон.

– Да. В нашей семье принято первенца называть Роджером, а второго – Дэвидом.

– Ты справился с этим, Родж.

– Нет. С этим нельзя справиться, и раньше или позже приходится это признать. Мне стыдно за себя, как было стыдно за эту драку на причале.

– У тебя нет никакого повода стыдиться.

– Нет, есть. Я тебе уже раз сказал. Не будем к этому возвращаться.

– Хорошо.

– Никогда не стану больше драться. Никогда. Вот ты не дерешься, хотя тут мне не уступишь.

– Тут я тебе как раз уступлю. А кроме того, я принял решение – не вступать в драку.

– Не буду драться, исправлюсь и перестану писать всякую чушь.

– Это лучшее, что я от тебя услышал, – сказал Томас Хадсон.

– Думаешь, я могу написать что-нибудь стоящее?

– Надо попробовать. Отчего ты бросил рисовать?