Свет в ладонях - Юлия Остапенко

– Это ей хахаль подарил. Богатенький, – значительно изрёк Вуди из-под стола, чавкая утиным крылышком, за что немедленно получил подзатыльник от дядюшки Гиббса.

– Поговори у меня ещё! Ишь ты!

Иветт густо покраснела, чего Женевьев никак от неё не ждала, и торопливо спрятала своё сокровище обратно в буфет.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,

в которой принцесса Женевьев посещает «Гра-Оперетту»

Со своим спасителем, единственным, кому, по её собственному признанию, она целиком доверяла, за долгие унылые дни, проведённые в подвальчике на Петушиной улице, Женевьев почти не общалась. Джонатан много спал, а когда не метался в бреду, то или лежал, или сидел, тяжело опираясь о столешницу, и смотрел на принцессу тревожным, смущённым взглядом. Поговорить они не могли, потому что в подвале всё время кто-то был – то щебетушка Иветт, то пронырливый Вуди, а Дядюшка Гиббс так и вовсе отлучился из дому один только раз, когда у него адски разнылся зуб и пришлось посетить зубодёра. Но как раз в эту его отлучку Джонатан спал, и Женевьев не хотелось прерывать его сон, в кои-то веки тихий и мирный, не несущий оттенка тяжёлого забытья.

Так что им оставалось только переглядываться через стол да вздыхать, и эти переглядывания и вздохи расценивались не вполне верно. Клайв то и дело кидал на своего друга выразительные взгляды, которых тот, естественно, не понимал, поскольку ни капли не был повинен в том, в чём его подозревали. Женевьев и сама смотрела на него не как на мужчину, а как на защитника, опору, как на слугу в конце-то концов. Ведь она была его принцессой, а он – её лейбгвардейцем… да что там – все ей лейб-гвардией, по сути дела. Она видела, что ему очень хочется поговорить с ней, быть может, попросить у неё прощения, что валяется тут с дыркой в боку вместо того, чтобы, не щадя сил и жизни, попытаться вывезти принцессу из столицы. Но она понимала, и она была готова терпеть. Терпение – великая добродетель.

Как-то раз, спустя две недели после побега из дворца Сишэ, Джонатан, уже выздоравливающий, но ещё не очень окрепший, полулежал на кровати, откинувшись на тощую подушку, свёрнутую валиком, а принцесса Женевьев читала ему вслух газету. Для неё это не было странно, поскольку Август ле-Бейл нередко заставлял её читать вслух газеты, а затем анализировать прочитанное, и жестоко распекал за допущенные ошибки или недостаточно критическое отношение к статьям. Газеты, говаривал он, – это море лжи, где из пены огромных волн изредка взблескивают брызги истины. Он учил её ловить и видеть эту истину, и ещё учил угадывать по тону и характеру газетных выдумок, кто стоит за этими выдумками и чего добивается, распространяя их в народе.

Так что читала она в тот вечер скорее для себя, чем для Джонатана, но он слушал её очень внимательно, и нахмурился, когда Женевьев дошла до страницы криминальной хроники, где значилось, что расследование «инцидента во дворце Сишэ» близится к завершению.

Никакого упоминания о кончине короля Альфреда за все эти недели в газетах не появилось.

С лежанки дядюшки Гиббса раздался негромкий храп, и Джонатан с Женевьев повернули головы одновременно. Так и есть – старика к вечеру разморило. Надо было пользоваться моментом.

– Простите, – выдохнул Джонатан. – Простите меня, я…

– Успокойтесь, – Женевьев сложила газету и взглянула на него строго и кротко, как глядела прежде на Клементину, когда та начинала жаловаться, что у её высочества недостаточно много платьев. – Вы ни в чём не виноваты. К тому же ваш друг нам поможет.

– Да, поможет, – убито сказал Джонатан. – Но если бы я был умнее, нам бы вообще не пришлось к нему обращаться. И вы уже были бы…

Он замолчал, как будто вдруг осознав, что понятия не имеет, а где уже была бы его принцесса, если бы всё шло согласно её планам. Его вопросительный взгляд был достаточно красноречив, и Женевьев, поколебавшись, ответила:

– Рано ещё говорить об этом, но… Мне нужно на остров Навья. И как можно скорее.

– На остров Навья! – повторил Джонатан так громко, что Дядюшка Гиббс всхрапнул на полтона громче. Джонатан тут же смолк. Храп возобновился, и Джонатан продолжал уже тише: – Ваше высочество, с тех пор, как там появился люксий, остров объявлен государственной секретной зоной. Попасть туда можно только по специальному направлению от Малого Совета и… я не думаю…

– Я должна попасть туда, сударь, – спокойно сказала принцесса Женевьев. – Вы поможете, потому что больше мне просить некого. И довольно пока об этом, обсудим остальное, когда окажемся за городскими стенами.

– Мне так жаль, что вам приходится жить тут… в этой дыре… И я не знаю, как скоро…

– О, это как раз не беда. Мне не привыкать, – сказала принцесса.

Затем вновь подняла газету и продолжила чтение криминальной хроники.

За этим идиллическим времяпрепровождением застал их Вуди. И по одному взгляду на его сбившийся набок, взъерошенный хохолок Женевьев поняла, что дни её заточения в подвальчике на Петушиной улице подошли к концу.

– Облава! – выпалил Вуди с порога, да так пронзительно, что дядюшка Гиббс мгновенно проснулся и порывисто сел в кровати. – От Речных ворот и вдоль набережной всё прочёсывают, будут здесь через четверть часа, а то и раньше!

– Вот твою же мать! – взревел дядюшка Гиббс. – Так, ребятишки, а ну… куда ж вас… сейчас придумаем чего-нить…

– Надо уходить, – сказал Джонатан, поднимаясь с постели. Он ещё почти не вставал, и слегка шатнулся, поднимаясь. Женевьев инстинктивно дёрнула рукой, чтоб придержать его, но воспитание взяло верх над инстинктом, так что Джонатану пришлось довольствоваться для опоры спинкой кровати.

– Мы должны найти Клайва. Сколько времени сейчас? Девять? Он или в гарнизоне, или в «Рыжем еже»…

– Он в «Гра-Оперетте», – охотно сообщил Вуди, подпрыгивая на правой ноге – грядущая облава приводила его в полный восторг. Ещё бы, ловили-то не его. – Иветт говорила утром, что он за ней зайдёт после спектакля. Так что они сейчас там! Только это, сударь, вам же доктор сказал ещё дня три никуда не ходить.

Джонатан даже не посмотрел на него. Он озирался, и Женевьев не сразу поняла, что именно он ищет. А когда поняла, встала и, подойдя к сундуку, откинула крышку. Дядюшка Гиббс крякнул, дивясь такой бесцеремонности. А Женевьев даже в голову не пришло, что она совершает нечто предосудительное, – она слишком привыкла быть хозяйкой и никогда в жизни ещё не бывала гостьей.

– Ваш мундир. И шпага. И пистолеты. – Она выложила всё это на стол и, сев на стул, отвернулась к стене, спокойно дожидаясь, пока Джонатан торопливо оденется. Долго ждать не пришлось – хоть ему и мешала рана, но он был военным, в конце концов.

– Держите. – Он протянул ей один из пистолетов. Клайв принёс пару, на всякий случай, зная, что рано или поздно они понадобятся. – Стрелять умеете? Ах, простите, да. Умеете, – добавил он, видимо, вспомнив, как она целилась в убийцу в спальне своего отца.

– Может, лучше бы Вуди сбегал? – тревожно глядя на них, спросил Гиббс.

– Не успеет. У нас не больше четверти часа. Должно быть, кто-то донёс. Может быть, лекарь. Хотя лекарь бы сразу указал дом, не стали бы прочёсывать целый район. – Джонатан прицепил к поясу шпагу и сунул пистолет за ремень. Потом посмотрел в растерянное лицо старого рабочего. – Благодарю вас, господин Гиббс, за помощь и кров. Мне жаль, что не могу отплатить вам ничем другим. – Он говорил чистую правду, ибо пятнадцать риалов, добытые им накануне ранения, целиком ушли на уплату доктору и заживляющую мазь для его раны. – Благодарю от всего сердца, и от лица моей… от лица госпожи Клементины.

– А у ней самой язык отсох бы, если б «спасибо» сказала, угу, – проворчал Вуди, но Женевьев не удостоила его взглядом. Она лишь слегка наклонила голову, подарив Гиббсу нечто среднее между кивком и поклоном, и первой шагнула к двери.

– Я запомню этих людей, – сказала она Джонатану, когда они оказались на улице, впервые за долгие две недели.

Они пересекли улицу, двигаясь в направлении, противоположном Речным воротам, и стараясь шагать не слишком поспешно. От пятнадцати риалов осталась кое-какая мелочь, и за первым же поворотом Джонатан поймал кэб. Покатились с ветерком и в полном молчании за четверть часа доехали до площади Воссоединения, где между жавшимихся друг к другу, почти соприкасающимихся крышами кирпичными домами величественно возвышалась «Гра-Оперетта» – самый модный, хотя и не самый благонравный и уважаемый театр в Саллании.

Принцесса Женевьев бывала в опере дюжину раз в сезон – это было частью её воспитания. Джонатан не бывал в опере ни разу, потому что там, где он вырос, не было театра, а за четыре месяца службы у него так и не выдалось свободного дня. Увы, ни у кого из них не было в этот вечер возможности приобщиться к столичному искусству. Спектакль как раз закончился, и у парадного входа толпилось множество людей, среди которых были дамы в атласных капорах и лисьих шубках поверх декольте, важные господа в цилиндрах, фраках и с длинными черепаховыми тростями, плечистые работяги в брезентовых куртках и кепках, лихо сдвинутых на затылок. Дамы и господа были зрителями из лож, работяги – зрителями из партера. Стучали подковы коней и спицы кэбов, с хлопками откидывались подножки карет, все возбуждённо переговаривались, вскрикивали и смеялись – премьера, видать, удалась на славу. Принцесса Женевьев и её лейб-гвардеец тихо обошли эту гомонящую толпу и оказались у служебного входа, надеясь потихоньку проникнуть внутрь.