Свет в ладонях - Юлия Остапенко

Клайв подался назад, высвобождая руку из светового столба. И свет потянулся за ним, словно вязкая патока, – как будто не хотел отпускать. Когда его рука вынырнула из столба, она не была ничем запачкана, но лицо Клайва опять изменилось. Его глаза исчезли: вместо тёмной радужки и блестящего белка теперь был свет, чистое переливающееся сияние, словно кто-то влил люксий ему прямо в глазницы. И сиял этот свет так ярко, как никогда прежде.

Клайв заговорил, и с его губ при этом струилось точно такое же сияние.

– Что же, так даже лучше. Вижу, ты пришёл не один. С тобою твои друзья. И бедная маленькая девочка, которая столько страдала, только чтоб убедиться, что она не та, кем считала себя. – Клайв поднял ладонь и положил её Женевьев на щеку. Это было тёплое, нежное прикосновение, прикосновение бесконечно любящего брата, и всё равно принцесса вздрогнула и закрыла глаза, из которых по щекам покатились слёзы. Клайв мягко отёр их ладонью. – Не плачь, дорогая. Ты не виновата ни в чём. Твой отец допустил ошибку, но я простила его, потому что он, как и ты, был хорошим человеком. Хорошие люди допускают ошибки чаще дурных, но и чаще исправляют сделанное. Это-то и делает их хорошими.

– Джонатан, – прошептала Эстер, вжимаясь мужу в плечо. – Что происходит?

– И другие твои спутники, – Клайв посмотрел на них с бесконечной нежностью существа, сердце которого могло бы вместить весь мир. – Они тоже хорошие люди. О, если бы только вас четверых могло хватить на меня одну… Но нет. Мало. Слишком мало. Я слишком давно здесь, я думала, меня хватит на целую вечность. Первые десять лет было так легко. Столько радости! Столько счастья дало вам моё нечаянное появление, что я не ушла сразу, я решила остаться, потому что ваша радость питала меня, а вы питались мной. Я была как одна из ваших матерей, что даёт молоко из собственной плоти и так кормит своё дитя – и разве она не счастливейшая из существ? Так счастлива была и я. И я знала, что у вас хороший, сильный и добрый правитель, который позаботится о каждом из вас, обо всех вас. Потому что радость стоит чего-то лишь до тех пор, пока она разделена с другими.

Свет, льющийся из глаз и с губ Клайва Ортеги, который – теперь это стало очевидно – был на самом деле Вильемом Реннодом, слегка померк. Словно глаза неведомого существа, жившего в столбе света, бывшего этим светом, затуманились печалью.

– Но потом что-то случилось. Не стало радости. Я продолжала отдавать частички себя, и там, куда их уносили, их плотью я ещё иногда ощущала радость от обладания мной, тепло, доброту, любовь – и этого тоже было довольно. Даже когда радости стало совсем мало, а больше становилось нужды, зависти и горя, я продолжала светить, зная, сколь много значу для вас. Я была как мать, приучившее дитя к груди – я не могла отнять вас, ведь это сделало бы вас несчастными. Я, как прежде, звала к себе ваших королей, звала убедиться, что они достойные люди и сделают всё зависящее от них, чтобы вновь поселилась радость. Мне ведь тоже нужно что-то пить… – Голос, уже давно не бывший голосом Клайва, прозвучал так, словно просил прощения. – Но радости было меньше и меньше, всё меньше доброты, и те частички меня, которые я отдала, стали гаснуть. Я ничего не могла тут поделать, это случалось само по себе. Я знаю, что иногда это приводило к большим несчастьям. Но я не могла… когда мною стали одушевлять существа, созданные для убийства – я не могла. Не потому, что не хотела, я не могла, понимаете? Когда нет радости, меня становится меньше. Я умираю.

– Нет, – беззвучно сказала принцесса Женевьев, качая головой и не пытаясь отереть слёзы, которые давно уже струились по её лицу. – Ты не должна умирать, нет. Ты так…

– Прекрасна? Твой отец говорил мне то же. Но я не способна изменить этого, бедное моё дитя, так же, как ты не способна изменить то, что совершил твой отец. Эта страна, которую ты так любишь, по праву принадлежит не тебе. Пока этот юноша, на которого ты сейчас смотришь, был младенцем, я не могла не признать, что править должен твой отец. Он обещал мне, что со временем законный наследник вступит в свои права. Я поверила ему. С тех пор мы не виделись, и он, должно быть, снова где-то ошибся. Но, – с бесконечной любовью добавило сотканное из света создание, – и эту ошибку он исправил, прислав тебя ко мне. Он хотел, чтобы ты всё поняла, чтобы узнала, и чтобы решение осталось за тобой. Отдашь ли то, что было отнято не тобой, тому, кто был несправедливо ограблен? О, я знаю, что отдашь. Ты хорошая, дитя, как жаль, что тебя не хватит расплатиться за всех…

Вздох, идущий словно из самых глубин земли, пронёсся по стальной трубе, окружающей люксиевый столб. Свет в глазах Клайва стал меркнуть и через мгновение погас. Клайв заморгал, покачнувшись, и Джонатан с Эстер поддержали его с двух сторон. Женевьев стояла напротив него, не в силах поднять глаза.

– Так это была правда. Правда всё, что сказал Монлегюр… что мой отец… он был узурпатором… и… я склоняю колени перед истинным королём, – прошептала она и в самом деле попыталась опуститься на колени, но Клайв схватил её за худые плечики и сердито встряхнул.

– Эй! Что это вы надумали! Тоже мне, время нашла трагедию ломать. Никто из нас не будет королём, Монлегюр всё загребёт под себя, так что теперь…

Он внезапно осёкся, и стало ясно, что он вновь слышит голос люксии. Теперь все четверо невольно называли её так, в женском, а не в мужском роде. Ибо кем бы ни оказалось это создание и откуда бы ни явилось в Шарми, оно, без сомнения, было женщиной.

– Она говорит… – Клайв запнулся. – Говорит, что это не имеет значения. Власть Монлегюра, как и всякая власть в Шарми, держалась на ней… на том, что они у неё брали. Но теперь, прикоснувшись к нам, она окончательно поняла, что слишком долго оставалась с людьми. Она говорит, что нам пора вырасти. И дальше идти самим. Что дитя по имени Эстер совершенно права: на пару' и пневматике – много лучше.

Эстер выдохнула, быстро смаргивая слёзы. Джонатан погладил её по плечу.

– Она говорит, что теперь, когда она уйдёт, начнётся хаос, – медленно продолжал Клайв, глядя в отверстие, за которым дрожало и золотилось белое сияние. – Что будет трудно, но мы совладаем… мы все. Потому что в нас ещё есть… эта радость… и… этот свет. Стой! – воскликнул он, рванувшись вперёд так, как будто хотел ухватить золотое сияние, удержать – но было поздно. Столб света, ещё недавно спокойный и тихий, вдруг завибрировал по всей длине. На платформах поднялся тревожный ропот, перешедший в крик, когда сияние за долю мгновения разгорелось до ослепительной белизны, которую невозможно было выдержать глазам. Потом была беззвучная вспышка, залившая золотом весь мир – а когда она погасла, стало видно, что стальная труба опустела. Источник иссяк.

Кем бы ни была люксия и откуда бы ни явилась – она ушла. Отовсюду, из всех своих частичек, которые щедро дарила людям восемьдесят лет кряду.

Шахта сотрясалась от крика и топота ног. Эстер вжалась в Джонатана, а Клайв обнял за плечи и привлёк к себе обмякшую Женевьев. Двое старых друзей по Академии ле-Фошеля посмотрели друг на друга, думая о последних словах люксии и о том будущем, которое она им пообещала. Мир без люксиевых машин изменится за одну ночь. Завтра утром ничто не будет прежним, и то, с чем им придётся столкнуться, окажется, возможно, много хуже того, чего они пытались избежать. Но нечто важное всё равно останется, верно? То, что привело их сюда и поставило друг перед другом, то, что привлекло люксию в мир людей, то, что всегда в них было. Некий свет, не золотистый… невидимый, быть может?

Невидимый – и всё равно, нет в мире света ярче.

апрель – октябрь 2010 г.