Исповедь любовницы Сталина - Леонард Гендлин

В артистическую уборную взглянуть на переодевающихся балерин забежал Ворошилов. Он познакомил меня с Тухачевским.

— В. А., поскольку наше знакомство все-таки, наконец, состоялось, — сказал Михаил Николаевич, — я хочу пригласить вас в гости. У нас на даче устраиваются литературно-художественные вечера. Если разрешите, мы за вами пришлем машину.

Покровско-Стрешнево — пригород Москвы. На даче Тухачевского уютно, просто, красиво. Обаятельная Нина Евгеньевна знакомит гостей. Обстановка на редкость непринужденная. После взаимных приветствий начался вечер самодеятельности.

Василий Иванович Качалов исполнил заключительный монолог из забытой трагедии Леонида Андреева «Анатэма». Эта драма шла в Московском художественном театре в 1909 году. Потом Качалов читал стихи Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина, Пастернака. Я спела несколько романсов. Пианист и композитор Александр Гольденвейзер рассказал несколько забавных эпизодов из жизни Л. Н. Толстого. Тухачевский мастерски сыграл труднейший скрипичный концерт Паганини. Затем экспромтом выступил писатель Иссак Бабель — старый друг Тухачевского. Давно я уже не чувствовала в своем сердце такой душевной легкости. Мне так хотелось, чтобы этот вечер не кончался.

После ужина гости вышли подышать вечерним воздухом. Маленькие разноцветные лампочки создавали загадочную интимность. Михаил Николаевич взял меня под руку. Интересный, подтянутый, выутюженный, он мне импонировал.

— В. А., надеюсь, что теперь вы будете у нас часто?

Я машинально кивнула головой.

— В начале будущей недели жена уезжает лечиться в Кисловодск. В. А., мне о вас много рассказывала очаровательная Екатерина Васильевна Гельцер. Я слышал одним ухом, что к вам неравнодушен Сталин. Это правда?

— Вы, М. Н., сразу все хотите знать? Вы что, мой исповедник? Любимый на века избранник?

— Простите, но я не хотел вам сделать больно.

В четверг Тухачевский позвонил:

— Как и следовало ожидать, Нина Евгеньевна уехала отдыхать, — проговорил он весело. — Целых полтора месяца я буду один. Когда я сумею вас увидеть? Заеду за вами сегодня после спектакля.

Меня словно по течению несло в открытое море. Я потеряла рассудок, я забыла про подводные рифы, свирепые штормы, водовороты, морские глубинные ямы. Забыла, что меня окружают «говорящие крокодилы». Мы условились, что автомобиль будет стоять в одном из проходных дворов. Когда я подошла к машине, М. Н. порывисто меня обнял:

— Родненькая, деточка, ненаглядная, спасибо тебе, что откликнулась на мой зов, мы поедем с тобой в Тарасовку.

Неказистая на первый взгляд дача поразила внутренним великолепием: старинная мебель екатерининских времен, гобелены, картины, фарфор, серебро, шкафы с книгами, коллекция скрипок и виолончелей, именное оружие, отделанное серебром.

Не дав опомниться, М. Н. сильными руками поднял меня. Радостно и тревожно в его объятиях. Каждая линия его тела казалась мне воплощением мужской красоты. При одном воспоминании о нем меня начинает бросать в дрожь, закипает кровь, по-молодому бьется сердце.

— В. А., я все обдумал. Только одно ваше слово — и я разведусь с женой. Нина Евгеньевна, только между нами, перенесла сложную операцию, она тактичная и понимает, что мне нужна здоровая женщина.

Невозможно передать обыденными словами то ощущение высокой радости, которое я испытала от общения с М. Н. Тухачевским. Пришло долгожданное блаженство, мы забыли о бренности жизни — времени, еде, питье, мир для нас кончился.

— Если бы моя власть, запер бы тебя в теремок и приходил бы только ночью.

А потом, когда мы, обнявшись, лежали в сиреневом саду, он говорил о детстве, солдатской юности, гражданской войне, революции.

— Я родился в родовом имении на Смоленщине. Отец мой — помещик, умер в первый год мировой войны. Мы — Тухачевские — потомственные дворяне. С XVII века предки наши, кроме отца, были военные. Отцу моему, Николаю Николаевичу, сватали богатейших невест, дочерей окрестных помещиков. Именитые фабриканты и заводовлад ельцы Петербурга, Киева, Москвы мечтали с ним породниться, но все их старания были напрасны. Сердцем и душой он полюбил обыкновенную крестьянку Мавру Петровну. Боялась молодая крестьянка связать судьбу свою с помещичьим сынком, отговаривала она отца от неравного брака. Николай Николаевич уговорил нареченную, и они поженились. Никогда он ее ни в чем не упрекал. По мере сил старался выполнить любое ее желание, брак их был возвышенно-радостным. Рано овдовев, мать отказалась вторично выйти замуж.

До самозабвения в нашем доме любили музыку. Бабушка со стороны отца в юности брала уроки у Рубинштейна. К нам в деревню часто наведывался Жиляев, ученик и последователь русского композитора Танеева.

Гимназию я закончил в Пензе. Со мной учился Коля Волков, театральный критик, исследователь творчества Вс. Мейерхольда. В Москве я занимался в Александровском военном училище, оттуда попал на фронт, несколько раз бежал из плена. Немцы отвезли меня в Верхнюю Баварию, заперли в старинную крепость Иншлыптадт. Мне, как и многим беглецам, пришлось дни и ночи коротать в полуподвальном каменном мешке. Эту крепость немцы построили в 1827 г., со всех сторон она была окружена глубочайшим рвом, наполненным до самого верха ледяной водой. Форт ограждался высокими рядами колючей проволоки. Кормили нас сносно, немцы заботились о здоровье военнопленных младших и старших чинов. Три раза в месяц, 10, 20, 30, нам привозили женщин легкого поведения. Для некоторых русских временные подруги становились женами, и они навсегда остались в Германии. В плену я познакомился с французским офицером-аристократом Шарлем де Галлем. Долговязому, честолюбивому французу я предсказал блестящую военную карьеру. В знак солидарности иы обменялись талисманами: я подарил ему золотой нательный крестик, он мне — серебряный с двумя бриллиантами. Там же завязалась дружба с обрусевшим немцем Константином Краузе, будущим писателем — К. А. Фединым. В нынешние времена он воздерживается говорить о своем немецком происхождении.

Верочка, у каждого человека имеется свой роковой день. У меня — 7 февраля 1920 года, когда я поссорился с командармом Первой Конной Армии Семеном Буденным. Этот вояка и его друг-побратим луганский слесарь Клим Ворошилов считают, что только они отстояли революцию. В их компанию затесался еще анархист Василий Чапаев, теперь из него делают народного героя, полководца всех времен и народов. Михаил Васильевич Фрунзе, человек, которого я уважаю, как-то спросил Чапаева:

— Ты, Василий Иванович, стоишь за какой Интернационал? Второй или Третий?

Он ответил:

— Стою за тот, за который стоит т. В. И. Ленин!

После обеда Михаил Николаевич спросил:

— Вы не устали, Верочка, меня слушать?

— Вы — прекрасный рассказчик. У меня перед глазами все время стоят образы живых людей.

— Счастлив, что вас увлекла моя беседа, с вашего разрешения буду продолжать. Исаак Бабель приходил читать свои дневниковые записи. В память навсегда врезалась его фраза: «Буденновцы несут коммунизм, бабка плачет». Эту запись он сделал 14 июля 1920 г. Я как-то сказал Буденному: «Семен Михайлович, вся твоя армия создана из отбросов человеческого общества — мародеров, насильников, убийц и прочих негодяев». Этот давний разговор стал известен Сталину. В 20-е и 30-е годы в журналах и газетах появились рассказы Бабеля, иногда он их подписывал псевдонимами. Его «Конармия» впервые вышла отдельной книжкой в Госиздате в 1926 г.

Тухачевский достал из письменного стола «Конармию» и небольшую книжечку «Конец святого Ипатия». Прочла дарственные надписи: «Другу и товарищу М. Н. Тухачевскому. И. Бабель», «Ценю Вашу дружбу, дорогой друг, Михаил Николаевич! Ваш Исаак Бабель».

— Буденный и Ворошилов ополчились против писателя. В 1924 году в журнале «Октябрь» Буденный опубликовал позорную статью «Бабизм Бабеля из «Красной Нови». Рассказы Исаака Эммануиловича он назвал «клеветой на Конармию». Потом началась полемика между Буденным и Горьким. 30 сентября 1928 года М. Горький напечатал в «Правде» статью «Как я учился писать», в которой дал отповедь Буденному. Неугомонный кавалерист, с легкой руки Ворошилова, полез в амбицию и 26 октября в той же «Правде» грубо ответил писателю. Тогда А. М. Горький вторично взялся за перо:

«Читатель внимательный, я не нахожу в книге Бабеля ничего «карикатурно-пасквильного», а наоборот, его книга возбудила у меня к бойцам «Конармии» и любовь и уважение, показав мне их действительно героями, — бесстрашные, они глубоко чувствуют величие своей борьбы. Бабель «украсил» своих героев лучше, правдивее, чем Гоголь запорожцев». И далее: «Бабель способен. Нас вовсе не так много, чтобы мы могли беззаботно отталкивать от себя талантливых и полезных людей. Вы не правы, т. Буденный! Вы ошибаетесь. И вы забыли, что к вашим суждениям прислушиваются не только десятки тысяч ваших бойцов. Для правильной и полезной критики необходимо, чтоб критик был объективен и внимателен к молодым литературным силам».