Кому на Руси сидеть хорошо? Как устроены тюрьмы в современной России - Меркачёва Ева Михайловна

Кравченко много раз просил нас обратить внимание, что в единственной в Москве тюремной больнице нет ремонта во многих палатах-камерах (и они такого вида, что, попадая туда, умереть хочется, а не выздороветь), что никак не купят аппарат МРТ или КТ. Он прямо говорил о проблемах больницы, для чего требуется определенная смелость.

А вообще складывалось ощущение, что держать больницу в запущенном состоянии правоохранительной системе выгодно. Тогда больные заключенные согласятся дать любые показания, только бы их вывезли на диагностику и лечение в гражданскую клинику или признали у них наличие заболевания, препятствующего содержанию под стражей («актировали»).

И вот мы дошли до самого главного.

«Актировка». Это слово известно, пожалуй, каждому заключенному. «Актировать» — значит признать официально, что есть заболевание, входящее в утвержденный Постановлением Правительства № 3 перечень недугов, препятствующих содержанию под стражей. Процедура такова: сначала заключенного из любого СИЗО отправляют в тюремную больницу, там консилиум врачей приходит к выводу, есть ли основания предполагать наличие заболевания. Потом консилиум за подписью начальника больницы отправляет заключенного на медосвидетельствование, которое обычно проходит в горбольнице № 20 (в случае онкологии — в городском онкодиспансере № 1). Если медкомиссия выносит положительнее решение, документы отправляются в суд. И только Фемида выносит окончательное решение: освобождать или нет.

У нас, правозащитников, было два главных вопроса к Кравченко. Почему долго не вывозят в гражданские больницы на диагностику и лечение? Почему мало больных направляют на обследование по Постановлению № 3? Мы не раз говорили: «Почему вы боитесь ответственности направлять на "актировку"? Ведь наличие препятствующего содержанию под стражей заболевания устанавливает комиссия гражданских врачей, а решение об освобождении по нему — суд».

«Вот увидите, в случае чего достанется нам», — отвечали врачи.

И мы увидели.

2020 год.

Летом врачей больницы «Матросской Тишины» вызвали на допрос, в их кабинетах прошли обыски. Одновременно следствие «тряхнуло» городской онкодиспансер (ОКД) № 1. И тюремные, и гражданские доктора были в ужасе.

Шумиху спровоцировал случай заключенного Александра Бояршинова. Пожилого мужчину задержали в Москве по подозрению в двойном убийстве, совершенном аж в 2013 году в Амурской области. Его дело вел центральный аппарат СК. Но рак съедает и тех, кто на особом контроле у Следственного комитета. Бояршинова вывезли в онкодиспансер № 1, где подтвердился диагноз «онкология мочеполовой системы». Вернули в «Матросскую Тишину», но рак не отступал. Было совершенно очевидно, что у Бояршинова болезнь, которая входит в перечень недугов, препятствующих содержанию под стражей. Мы, члены ОНК, не понимали, почему его не «актируют». Чтобы обратить внимание на тяжелую ситуацию, я написала о нем, а также еще о восьми других онкопациентах-заключенных в «МК». Наконец, гражданская медкомиссия установила факт заболевания по ПП № 3, но ведь последнее слово за судом. Чтобы он вынес решение, ему нужны медицинские документы. А их держал у себя следователь.

Мне сложно сказать, что было в голове у этого следователя. Может быть, жизнь человека он оценил дешевле, чем важность конкретного уголовного дела (вряд ли он думал, что тяжелобольной сбежит, тем более что загранпаспорт у него изъяли). Возможно, он не осознавал тяжесть болезни подследственного. А быть может, его намеренно кто-то ввел в заблуждение, что никакого рака у Бояршинова нет, а медики установили диагноз «за деньги»? Последнее, вероятно, и объясняет обыски и допросы врачей. Следователи изъяли медицинскую карту Бояршинова. А потом оказалось, что под прицел попала не только его история болезни, но и ряд других. Врачей заподозрили в том, что они «утяжеляли» диагнозы заключенным и без достаточных оснований направляли тех в гражданскую больницу на «актировку».

Все происходящее так потрясло медиков, что тюремные врачи стали реже отправлять онкобольных на освидетельствование, а гражданские старались запрашивать много бумаг и анализов, чтобы как можно реже видеть у себя заключенных.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Мы все волновались, потому что не знали, чего еще ждать, — говорит один из врачей (имя просил не упоминать). — Следователи нас запугали. А потом нас всех «спас» Бояршинов… Он умер в декабре 2020 года, то есть через полгода. Так нехорошо говорить, но своей смертью он подтвердил, что тяжело болел и что мы были правы, когда рекомендовали его «актировать».

Вообще, если честно, мы думали, что за смерть Бояршинова понесет ответственность следователь (это ведь он не дал ему шанса на спасение, воспрепятствовав освобождению). И уж точно не сомневались, что перед врачами, которых допрашивали и обыскивали, извинятся. Но ничего из этого не произошло.

А произошло совсем другое.

Тот же 2020 год, тремя месяцами раньше.

Допросам и обыскам, как выяснилось, предшествовало обращение, которое поступило во ФСИН и спецслужбы. Его автор — заведующая терапевтическим отделением, на которую, как и на любого врача, периодически поступали жалобы. Пациенты жаловались на то, что она якобы плохо лечила, врачи — что якобы скандалила. Кравченко как-то в сердцах сказал, что устал от нее. Потом случился инцидент с начальницей дерматологического отделения, после которого та даже ушла на больничный. Обсуждался вопрос о возбуждении уголовного дела. Но в итоге нервного терапевта простили, сославшись на то, что она многодетная мать. Перед увольнением женщина написала те самые обращения, причем вроде как от коллектива. Вот пара цитат (орфография сохранена):

«Кравченко осуществляет безнравственное поведение по отношению к женскому личному составу, в принудительной форме предлагает половые сношения, а если женщина отказывается, он пытается от нее избавиться, выгоняет со своего рабочего места».

«На рабочем месте осуществлять половые отношения не скрывая это!!!»

Обвинений там много, и главное — Кравченко якобы берет взятки от заключенных-больных. Сказано, что за деньги фальсифицируются диагнозы, больных снимают с этапов, направляют на медосвидетельствование и оставляют в больнице на длительный срок. Суммы взяток не озвучиваются, обстоятельства, при которых их дают, — тоже.

— Ни к кому из женщин Кравченко никогда не приставал, — сказала мне сотрудница (Ф. И. О. просила не упоминать). — Мы даже посмеялись, когда нас стали о таком спрашивать во время разных проверок. Он семьянин, у него трое несовершеннолетних детей, самому маленькому три года. Ну и все остальное очень уж бредово звучит. Ну, например, про то, что Кравченко давал нам взаймы деньги, а потом мы оказывались от него в зависимости и выполняли его поручения. Такое даже комментировать трудно. Тем более мы же автора жалобы отлично знаем…

И тем не менее это обращение стало поводом для проверки. Какие-то нарушения нашли (а их не может не быть с учетом проблем больницы). Но информация ни о принуждении к сексу, ни о якобы имевших место взятках не подтвердилась.

В итоге врачи немного успокоились. Больница заработала в обычном режиме.

— До Кравченко доходили слухи о том, что по нему «работают», — рассказывает один из сотрудников. — Но он только смеялся: «А за что меня сажать?» Мы все тоже в итоге выдохнули. Сажать доктора, на наш взгляд, действительно совершенно не за что.

19 января 2022 года.

СМИ облетела новость о задержании главврача тюремной больницы Александра Кравченко. Следствие ему вменило сразу две статьи УК — «Получение взятки» и «Превышение должностных полномочий».

Почему решено было задержать Кравченко в начале этого года, если доносы на него написали намного раньше? Неужели выбирали самый удобный момент? И для чего?

На самом деле если кто-то действительно специально подбирал наилучший момент, то этот «кто-то» не прогадал. Московские СИЗО переполнены. В «Матросской Тишине» заключенные спят на полу (нет даже раскладушек). При этом десятки людей с тяжелыми заболеваниями точно могли бы остаться дома до приговора. И все эти несчастные тяжелобольные теперь точно знают: шансов на диагностику, лечение и уж тем более «актировку» у них фактически нет. А значит, единственный способ выжить — признать свою вину (впрочем, даже это не всегда гарантирует свободу). Такое положение дел пришлось как нельзя кстати в период, когда руководители силовых структур и Генпрокуратуры озаботились повышением раскрываемости.