Хребет Мира - Андрей Ветер

К ночи стихло. Издали можно было различить, как индейцы рыли руками небольшие траншеи. Костров в деревне горело два-три, не больше[5].

Меня начала бить дрожь. Не могу объяснить, каким образом мне удалось продержаться до утра без огня. Голод не сильно терзал меня, потому что я привык мало есть в последние дни. Но холод истязал.

Утром начался отвратительный дождь, в считанные минуты превративший меня в жалкую мокрую куклу с бесполезным карабином в руках.

Чувствуя себя отрезанным от мира людей, я, превращённый в бородатого грязного пса, не выдержал и поехал вперёд, решив довериться судьбе. Меня могли застрелить с любой стороны, могли взять в плен, могли сделать всё, что угодно. Солдаты, их индейские скауты и сами Проткнутые Носы могли угостить меня свинцом, не справляясь о моём желании. Всё теперь зависело от случая, удачного или несчастного. Впрочем, каким мог быть счастливый исход в моём случае, я не представлял.

Случай не заставил долго ждать. Он явился в образе трёх длинноволосых всадников в синих мундирах. Из-под полей мокрых шляп на плечи ниспадали косы с вплетёнными в них бусами. Индейцы не были Проткнутыми Носами. Они что-то сказали мне, вырвали из моих рук карабин, взяли под уздцы мою клячу и повели за собой рысью.

Вскоре я был в лагере солдат.

Я назвался и не стал скрывать, что прошёл с Жозефом от Стивенсвиля до Змеиного Ручья. Мне было совершенно безразлично в тот момент, расстреляют меня или просто высекут ремнём, как провинившегося ребёнка. Я смертельно устал и желал только одного — уснуть и забыть обо всём. Полковник Майлс и другие окружавшие меня офицеры взирали на меня с жалостью. Очевидно, мой облик и моё душевное состояние не позволяли им увидеть во мне предателя. Я был просто жалок, не более. И я был белым. Вероятно, они решили, что дикари держали меня заложником во время своего похода. Впрочем, не знаю…

В тот же день я провалился в черноту. Выстрелы и топот копыт я различал смутно, затем мой слух отключился совсем. Передо мной клубились в дыму глазастые морды людей с козлиными бородками и птичьим пухом вместо волос на голове. Эти физиономии разбухали и превращались в скалистые кряжи, с которых лавиной сыпались срубленные кем-то деревья. Брёвна разбивались об острые камни внизу и становились чёрным порошком золы над обгорелыми палатками, а вокруг них корчились в грязи и крови маленькие голые человечки…

Когда я пришёл в себя, я лежал в крытом фургоне. Он гремел и сотрясался, бросая меня с боку на бок. Надо мной в брезентовом покрытии различалось несколько рваных дырок и маслянистых пятен. Задрав голову, я увидел спину возницы и военную шляпу на его голове. На его плечах покоилось расшитое индейское одеяло.

На одной из стоянок я узнал, что Жозеф после нескольких дней переговоров сложил оружие. Его сердце не могло больше выносить вида страдавших людей. Слишком много слёз было в глазах женщин и детей, слишком много мужей и отцов потеряли они за сто восемь дней великого перехода. Обговорив условия капитуляции, Жозеф получил от Майлса заверения, что его люди будут отправлены обратно в долину Лапуай. Но я знал, что никто никогда не позволит ему жить в родном краю после стольких боёв, в которых он избил профессиональных армейских вояк в кровь. Зачем властям выполнять обещание, данное военному пленному?

Жозеф остался один. Его брат Оллокот погиб в последнем бою вместе с многими другими вождями и славными воинами. Белая Птица сумел ускользнуть из-под носа солдат и направился в Канаду, надеясь на гостеприимство Сидящего Быка, который скрывался там от армии Соединённых Штатов. Люди Сидящего Быка оказали радушный приём беглецам, и Проткнутые Носы оставались среди Сю до весны. До них дошли слухи, что их родному племени разрешили вернуться на родину, но слухи, разумеется, оказались ложными.

Пленных индейцев отправили сперва в форт Кио, где Майлс собирался продержать их до весны и оправить в резервацию Лапуай. Но почти сразу он получил уведомление, что Проткнутые Носы будут переселены в другое место. Пленников разделили на группы и спустили вниз по реке Жёлтый Камень к форту Бафорт, затем — в форт Линкольн, куда они добрались 16 ноября, покрыв восемьсот миль. Но это оказалось не окончательным пунктом назначения. Военное командование успело изменить своё решение, и теперь несчастным дикарям предстояло ехать в форт Ливенворт, чтобы поселиться на так называемой Индейской Территории и погибнуть там в жутких условиях. Я слышал, что некоторые чиновники высказывались против высылки Проткнутых Носов на Индейскую Территорию, так как опыт уже доказал неразумность высылки северных индейцев в южные регионы. Тем не менее делались все приготовления для дальнейшей отправки пленных через четыре дня.

Таким образом, триста семьдесят Проткнутых Носов попали в резервацию Оклахомы. Показатель смертности среди них был ненормально высоким. Практически все родившиеся на той земле малыши умерли. Множество детей, переживших военный поход, скончались на территории резервации.

Отчаявшись, Жозеф стал пробиваться к президенту страны, но его переговоры не принесли никаких результатов. То и дело с ним встречались газетчики, публика жаждала услышать новые и новые подробности из уст самого Жозефа, считая его настоящим героем. В одном из его интервью я прочитал: «Я слышал только разговоры, но ничего не делалось. Хорошие слова не живут долго, если они не вырастают в конкретные дела. Слова не могут заплатить за смерть моих людей. Ими нельзя расплатиться за мою землю, которую теперь топчут Бледнолицые. Словами не сохранить могил наших отцов. Хорошие слова не вернут моих детей. Хорошие слова не сделают реальностью обещания, данные мне военным вождём Майлсом. Хорошие слова не подарят моим людям здоровья и не остановят смерть. Хорошие слова не обеспечат моих людей домом, где можно жить спокойно. Я устал от разговоров и не могу понять, почему такое множество разных белых вождей может говорить такие разные вещи и обещать так много различного».

Но что приносили его слова? Ничего. Сытые граждане сочувственно покачивали головами, но всё оставалось на своих местах.

Я тоже вернулся в спокойствие уютного родительского дома. Мне бесконечно одиноко, бесконечно грустно, когда я вспоминаю о тех событиях. Мне до сих пор кажется невероятным, что клинки и копья не превратили моё тело в окровавленную груду мяса, что я волен свободно дышать и передвигаться, а люди, которые могли уничтожить меня, но по неведомой мне причине сохранившие мою ничем не примечательную жизнь, все почти сгинули.

Мои друзья (друзья ли это?) настоятельно советуют мне забыть о том, что я видел и испытал. Но сделай я так, меня всю жизнь преследовал бы невыносимый стыд, ибо моя жизнь приобрела настоящую окраску только после безрадостного завершения жуткого похода. Всё, что я не умел ценить по-настоящему до того — солнце, луну, смену времён года, нежную утреннюю росу, молчание одинокой спальни — проявилось во всей красе лишь теперь. Я возношу благодарения Богу за дарованную мне жизнь.